Touching From a Distance - Дебора Кертис

3. Лицом к лицу[5]

День свадьбы был назначен, и к ней начались приготовления. Йен особенно ни во что не вмешивался, но, зная его привычку винить меня в излишней раскованности, я выбрала закрытое свадебное платье. Он не любил, когда другие мужчины смотрели на меня. Я смирилась и с его выбором гимна — «Glorious Things Of Thee Are Spoken» на музыку «Песни Кайзера» Йозефа Гайдна. На ту же мелодию поется «Deutschland, Deutschland Uber Alles». Мне нравилась пышность церковных обрядов, но вот что касается прихожан из числа знакомых, я считала, что среди них немало ханжей. Йен вообще сперва отказывался венчаться и предсказывал, что меня поразит посреди свадебной церемонии.

Накануне свадьбы у меня внутри все переворачивалось, да и мама была на пределе. Я испытывала скорее страх, чем взволнованное предвкушение, когда в очередной раз гладила свое платье и пересчитывала «сексуальные трусики». Убедить себя, что дурные предчувствия вызваны не чем иным, как свадебной нервотрепкой, не получалось, и очень хотелось пойти на попятный. Позже выяснилось, что и Йена мучили сомнения. Он сказал Линдси Рид (первой жене Тони Уилсона), что хотел даже отменить свадьбу, предвидя глубоко в душе, что верного мужа из него не выйдет.

Мы поженились 23 августа 1975 года в Хенбери, в церкви святого Томаса; праздничный обед устроили в маклсфилдском пабе «Булле Хэд». Йен позвал в шаферы Кельвина Бриггса, чем здорово меня удивил, так как я считала Оливера Кливера более близким его другом. Однако выбор оказался удачным: Кельвин был более надежным и ответственным. Йен, одетый в персикового цвета костюм в тонкую полоску от Джонатана Сильвера[6], выглядит ужасно старомодно на фотографиях. Он боялся, что в костюме у него будет глупый вид, и переживал, не затмит ли его Оливер, явившись в черном кожаном костюме (подозреваю, он и сам был не прочь так одеться). Само событие, кажется, мало значило для Йена или его друзей. Оливер удивился, что мы все-таки поженились, и как-то признался мне: «Мы больше думали не о самой свадьбе, а о том, что надеть».

Наша свадьба. 23 августа 1975.

Однако все прошло на удивление гладко. Йен очень красив на фотографиях, на его лице то выражение радостных ожиданий, которое будет постепенно исчезать. Молодые и упрямые, мы были полны решимости поставить на место циников, которые прочили нам скорый развод.

Первую брачную ночь мы провели в Лондоне, в отеле «Лайм Три», неподалеку от вокзала Виктория. Пришлось так долго взбираться по винтовой лестнице, что я начала спрашивать себя, не разыгрывают ли нас, но нет — на самом верху ждала крохотная комнатка, отданная в наше распоряжение на ночь. Йен уже погрузился в сон, а я все лежала, слушая шум машин за окном. Утром я, сорвавшись, налетела на него и чуть не насквозь проткнула его босую ногу острым каблуком. Выражение боли на его лице каким-то образом помогло выплеснуть страх и напряжение, и, сев на кровать, я разрыдалась.

Медовый месяц мы провели в Париже, остановившись в отеле «Претти» на улице Амели. Йен, в погоне за оригинальностью, распланировал все так, чтобы мы ни шагу не сделали по обычным туристическим маршрутам. Если мы шли в кабаре, то в «Крэйзи Хоре», а не в «Мулен Руж»; если отправлялись в музей, то в Музей современного искусства, а не в Лувр, и так далее. Должно быть, Йен перерыл все арт-журналы в поисках необычных мест, но все же упустил кладбище Пер-Лашез, где похоронен один из его кумиров, Джим Моррисон.

Медовый месяц. Август 1975.

Однажды вечером он привел меня в странный клуб. Мы заплатили за вход, нам вручили какие-то пластмассовые фрукты и по длинному коридору провели в синюю комнату, полную огромных подушек. Мы просидели там одни около пятнадцати минут, совершенно не представляя, что должно произойти. В конце концов фрукты забрали обратно и вернули деньги. Как я потом предположила, туда, возможно, приходили для занятий любовью.

Подозреваю, что Йен хотел не участвовать, а скорее наблюдать.

В другой раз мы отправились в парижскую таверну — она называлась «Au Lapine Agile», «Проворный кролик», — с виду очень приятную и простую, но за вход нам пришлось заплатить кругленькую сумму. Мы зашли внутрь и сели за деревянный столик. К моему удивлению, за ним же расселись и другие посетители. Йен заказал напитки, а затем, совершенно неожиданно, все сидевшие за столом грянули песню. Я не разбиралась во французском фольклоре и не знала: то ли притвориться, что подпеваю,то ли провалиться сквозь землю. Но Йен настоял на том, чтобы мы сидели и слушали.

Медовый месяц подошел к концу, а формальности с покупкой нашего дома все еще не были улажены. Мы искали жилье по средствам во всем Маклсфилде. В то время недорого продавали много домиков, нуждавшихся в ремонте, — в основном трехэтажных, построенных в годы индустриальной революции для ткачей. Верхний этаж, где раньше располагались мастерские, представлял собой чердак с огромным окном — ткацкое ремесло требовало много света. Домики были все изъедены жучком; ванных комнат в них не было. В конце концов семья Йена нашла дом в Чаддертоне, местечке на окраине района Олдем, в нескольких минутах езды от них самих. Нам пришлось занять у тетушки Нелл сто фунтов, но все же в этом районе цены были более приемлемыми. До переезда мы некоторое время жили с бабушкой и дедушкой Йена в Хьюлме, пригороде Манчестера.

Йен всегда интересовался музыкой реггей; пластинки Боба Марли и Toots and the Maytals уже фигурировали в его коллекции. В Хьюлме (не самом благополучном районе) можно было окунуться в местную культуру. Йен начал проводить много времени в музыкальном магазине на Мосс-Сайд, слушая различные группы реггей, но, так как наш дешевенький проигрыватель стоял запакованный и ждал переезда, истратил на пластинки немного. Он вновь был заворожен жизнью, отличной от его собственной, и начал ходить туда, вде белые обычно не появляются. Он водил меня в «Мейфлауэр» на Белль Вью: это место в лучшем случае можно назвать убогим подражанием «Коттон Клаб», а в худшем... Достаточно сказать, что там проводились третьесортные рестлерские поединки.

Часто ходили и в «Бритонс Протекши» в привокзальном районе Кнотт Милл. В этом заплеванном, замусоренном заведении женщин не обслуживали, так что меня выставили. Вместо того чтобы идти куда-то еще, мы стояли в грязном коридоре, тянувшемся вдоль бара. Здесь запрет милостиво снимался. Там мы коротали время до открытия соседнего «Африк». В маленькое, скупо освещенное помещение нужно было подниматься по узкой крутой лестнице (недалеко от этого местечка потом открылась Hacienda). Крошечный танцпол был пуст, и несколько чернокожих, стоя вокруг импровизированного бара, пили прямо из бутылок. Я поразилась, увидев, что напитки подавали не из-за стойки бара, а из ящика, стоявшего на полу перед ней. Я чувствовала себя чужаком, притом очень заметным, и вздыхала с облегчением, когда мы наконец уходили.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});