История одной любви - Лана Невская

Инночка!

Наша последняя встреча сблизила нас значительно больше, чем все предыдущие. Мы, молча, высказали друг другу много нового, глубокого и большого. И как приятно было, молча, думать о том, что каждому из нас в сердце очень хотелось о многом сказать и многое выразить друг другу.

Мы не говорили, но понимали, и от этого нам было вполне хорошо.

Мы успели навестить некоторые из наших любимых мест и этим еще больше вспомнить обо всем, что между нами было в предыдущем г од у.

Сейчас мы опять, каждый по-своему, начинаем наш новый, 1949 год. Нам опять хочется верить, что он принесет нам обоим много-много радостных встреч, а может – и нечто большее.

Твои утвердительные «да, можем» дают мне право верить, что ты будешь не меньше меня стремиться ко всему, что нужно для нашего общего благополучия. Мне лично они прибавляют силы и увеличивают запас того топлива, которое нужно для продолжительного согревания моей любимой куклы, чтобы она не пищала.

Ты по телефону только сейчас сказала, что постараешься сохранить свое тепло и не зажигать им все постороннее и маловажное.

Буду ждать, надеяться и верить, что ты не пожалеешь его, когда нужно будет все тепло отдать одному, тому, кто тебя всегда согревает своим?

Мне приятно знать, что тебе бывает тепло от мыслей обо мне, и еще приятнее и радостнее ощущать на себе теплоту моих собственных мыслей о тебе и о нас обоих.

Как скучно сейчас мне одному в моей комнатке, каким безжалостно тоскливым стал этот, еще недавно бывший таким веселым, мирок. Но мне хорошо при мысли, что многие вещи и предметы трогала ты, и они вместе со мной будут помнить об этом.

Заканчивается второй день нового, 1949 года. Завтра начинается первый обычный, серый, рабочий день. А сейчас на улице пошел дождь. Он почти всегда идет, когда мы расстаемся. По-видимому, только водой нас и приходится разъединять друг от друга.

Ты скажешь – суеверие? Ну и пусть! Только знай, что во мне больше реальной веры в лучшее, а не суеверия в него…

… Желаю тебе плодотворных успехов в твоем труде, благополучия, здоровья и настоящего счастья.

С неизменным уважением и сердечным приветом. Борис.

* * *

3 января 1949 года

Боренька, здравствуй!

Прошло два дня, как я уехала от тебя, а кажется – два года. Да! Пишу тебе первое письмо в новом году. Сейчас сидела и перечитывала твой альбом, который мне очень нравится. И вообще все твои подарки для меня очень дороги. В них чувствуется твоя забота и стремление доставить мне приятное.

Спасибо тебе за все, за прием, за заботу и внимание. Извини, что я своим приездом доставила тебе много хлопот и, возможно, даже оторвала тебя от работы, заставила четыре ночи не спать…

…Боренька! А почему ты решил, что ты являешься причиной моей неудачной поездки в твой город 16 декабря 1948 года? Напрасно ты принимаешь вину на себя. Если я и была недовольна этой поездкой, то только потому, что мне мало пришлось быть с тобой. И это было не по твоей вине, и не по моей.

Я знаю, что ты в этот день сделал невозможное, не пойдя в поликлинику. Хоть ты и говоришь, что ничего невозможного не бывает, но в этом случае было именно невозможно. Мы с тобой виделись даже больше, чем я предполагала. Но для меня этого было недостаточно, и поэтому, может быть, у меня и было плохое настроение, когда я приехала домой.

Зато теперь я удовлетворена поездкой вполне. Были бы они чаще, было бы еще лучше. Знаешь, а я еще не выспалась после поездки. Сегодня опять уже 23.30, а я пишу тебе письмо. Все, глаза слипаются, больше я писать не могу.

Еще раз спасибо за все-все!

С искренним уважением и сердечным приветом. Инна

* * *

4 января 1949 года

– Между нами чужие края,

Как у нас в серо-сизом тумане.

Вспоминаешь ли ты там меня

Этим утром спокойным и ранним? –

Здравствуй, Инночка!

Ты сейчас еще только едешь домой, а я уже пишу тебе это письмо. Я сейчас спокойно пришел сюда, так как мы долго говорили с тобой по телефону, и почти все знаем друг о друге за прошедшие после праздника дни.

Кукла! Ну, почему ты говоришь, что тебе особенно вспоминаются четыре последних часа, которые мы провели после вечера. Ты их и не помнишь, потому что мы оба были как в бреду и, как измученные дети во сне, вспоминали, что нам еще рано спать и нужно еще успеть что-то сделать.

Почему ты думаешь, что было что-то лишнее в этом и нехорошее? Помни, что я отвечаю за свои слова. Ты всегда верила мне и не боялась пойти со мной в любое место и в любое время.

Можешь и впредь знать, что я прекрасно знаю и всегда сумею удержать себя в нужных рамках, в каких бы условиях мы не находились.

Мне хотелось бы спросить тебя об одном, самом большом и очень важном для меня. Но я сказал, что это будет нужно мне тогда, когда я буду знать о тебе и твоих намерениях все-все, и тогда останется уже только последнее.

Признаюсь, мне очень хочется, чтобы на этот вопрос ты могла ответить утвердительно…

… Не называя самого вопроса, я хочу спросить тебя, можешь ли ты мне сказать, что я имею основания ни в чем не сомневаться по отношению тебя, считая тебя своей настоящей и лучшей подругой?

… Я не имею причин сомневаться в этом, хотя и не собираюсь решать преждевременно и выводить свои заключения.

Сейчас буду готовиться к завтрашнему занятию, а когда лягу спать, буду думать и вспоминать о тебе.

Позволь мне пожелать тебе спокойной ночи, крепко обнять тебя перед сном и передать самый теплый сердечный привет.

Самые хорошие пожелания Агнии Владимировне и Георгию Георгиевичу. (Примечание: Это – родители мамы, мои дедушка и бабушка)

Ну, до свидания, кукла! Спи спокойно и вставай бодрой, жизнерадостной и сильной.

Борис.

15. Опять что-то не так…

Вот очередное письмо. Одно из многих. Но я обратила на него внимание потому, что несмотря на полувековое «распластанное» состояние, ясно видно, что листы были безжалостно смяты, а потом кем-то бережно разглажены и положены в общую стопку писем. Судя по содержанию – после того, как письмо было написано и мысли выплеснуты на бумагу, автор засомневался, стоит ли отправлять это письмо. Может, лучше все обсудить при личной встрече? Но потом все-таки письмо было отправлено или просто передано адресату, потому и сохранилось.

Именно потому, что кроме писем были еще ежедневные разговоры по телефону и личные встречи, иногда трудно понять, какая проблема возникла и почему такая реакция. Приходится только догадываться. Нюансов мы уже не узнаем, но общий смысл, в принципе, понятен. И я благодарна родителям, что они все-таки не уничтожили эти свидетельства становления их отношений, какими бы горькими они им тогда не казались.

10 января 1949 года

Инночка!

Сегодня вечером ты должна была бы быть здесь, и я должен был устно высказать все, о чем здесь пишу. Но так как тебя нет, я не могу и не хочу ложиться спать, не высказав всего, что думаю, то я пишу тебе с тем, чтобы ты знала о моих сегодняшних мыслях.

Мне хочется задать тебе все тот же вопрос:

– До каких пор мы будем мучить друг друга такими разговорами по телефону?

Я согласен, что иногда и мучения бывают прекрасны. Но не нужно пользоваться ими для украшения жизни, ибо ее «украшает» многие другие мучения, которые отнюдь не облегчают, а затрудняют решение всех жизненных задач.

Зачем, зачем причинять друг другу столько беспричинных мучений?

Зачем отравлять наши светлые мысли необоснованным ядом поддельного недоверия?

Зачем ослаблять друг другу силы для борьбы, причинять и делать бессонными и так слишком много занятые друг другом ночи?

Зачем чувства взаимного и обоим понятного уважения заключать в такие недостойные и внешне противоположные, совершенно не соответствующие своему содержанию формы?

Зачем, наконец, превращать в вынужденную игру то, что составляет саму жизнь и с чем так же опасно шутить, как и с самой жизнью?

Мне очень хочется посмотреть в твои глаза долго и внимательно, и еще раз, повторив все свои вопросы, спросить: – Зачем все это?

Я не хочу оправдывать своих поступков. Но почему ты, даже ты не обрываешь, а намеренно разжигаешь их, развиваешь со своей стороны, и тем вдвойне усиливаешь мучения?

Разве так неглубоки корни наших взаимоотношений, неужели так непрочна наша дружба и так близоруки наши взгляды на ее будущее, что тебе, оказывается, так просто сказать, что лучше прервать ее сейчас, чем позднее?

И не слишком ли поздно ты подумала и сказала об этом. И не слишком ли трудно для нас обоих будет выполнить это твое предложение?

Не будет ли глупым и для самой дружбы такое странное ее разрешение?

Я знаю, что ты положительно ответишь на большинство этих моих вопросов, но еще раз скажи, зачем нужно было добиваться, чтобы нам пришлось их задавать и отвечать на них друг другу?

Ты не знаешь, что в эти дни я больше, чем когда-либо искал в тебе помощи и морального сочувствия. Мне было, может быть, труднее, чем обычно. Но ты отозвалась на это так неестественно, и твое сочувствие было таким странным, что мне было не легче, а еще труднее преодолевать свои трудности.