Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

— Вот именно этого я и боюсь, когда не хочу пускать тебя совсем в свою жизнь… Именно от этого хочу избавить, когда не беру с собой или не предлагаю жить вместе, — говорил он, гладя ее по щеке. — Знаешь, я ведь жуткий гад. В любом случае со мной жить невозможно…

Она пугалась, вспоминая Лерку с ее рассказами о «разбитых сердцах».

— Да брось ты его… — говорила та, умиротворяя все вокруг здоровой красотой эгоистки.

— Нет, он хороший… — не соглашалась Настенька.

— Бедная, все-таки он тебя заколдовал… — Лерка не скрывала обидного сострадательного любопытства. — Ты потерянный человек!

— Почему? — спрашивала Настя, до сбоя в сердце страшась ее ответов.

— Да это же сакраментальная фраза всех его жертв, по крайней мере, тех, с кем мне довелось общаться! Они вот так же закатывали несчастные глаза и лепетали «он хороший…». Лечись. И беги от него!

Но уже тогда простая догадка мешала ей согласиться с подругой — трудно было отделаться от чувства, что он причиняет ей боль для того только, чтобы не причинить еще худшую. Ей и себе.

И начинала понимать, что готова, пожалуй, терпеть это безобразие, и даже, может быть, большее, лишь бы иметь надежду, возможность или право убирать морщинки с его лба одним тихим прикосновением любви.

Она мечтала быть для него теплой постелью после ненастного дня. И уже готова была греть его только тогда, когда ему это будет нужно.

Иду по дороге, машины проносятся,У каждого в жизни дорога своя.Иду по дороге, а ноги так просятсяБежать за мечтой, за тобою, моля:Целуй меня нежно…Целуй меня нежно…Целуй меня нежно…Нет, это — не я…

Еще рюмка — еще воспоминание…

Она никогда не забудет тот день. Прощание перед отъездом, когда на пике очередной разрушительной ссоры она послушалась всех, кого можно было послушаться, и, гоня прочь предчувствие беды, подписала контракт о съемках того дурацкого шоу на дурацком острове. Никогда не забудет тоску в его глазах и страх в своем голосе.

— Я не хочу тебя оставлять.

Он молчал, она продолжала:

— Даже сейчас…

— Поезжай, — сказал он, неохотно и плохо скрывая раздражение.

И она ответила уже по-другому, холодно, почти презрительно:

— Впрочем, когда вернусь, ты как раз уже придешь в себя…

— Ты не вернешься. Я не верю в чудо.

Но не это оказалось самым страшным, хуже было потом… Месяц они не виделись и вот — его уже не узнать! Хандра, алкоголь, самоедство и бессонные ночи — не лучшие друзья наружности, но он был действительно сам на себя не похож. «Как раз очень даже похож…» — шептали некоторые. А она, еле перенесшая разлуку, только теперь осознала, что означают слова «он плохо выглядит» — оплывший, бледный, теперь действительно страшный, с воспаленными веками и тусклым взглядом.

При встрече он поцеловал ее, как свою, а потом всегда смотрел уже как на чужую.

Она, конечно, не могла в это поверить. Это рушило сказку, и она со слепым азартом напрасного чувства летела на померкший огонь. Отважно и сладострастно подставляла своему Демону переполненную пульсом шею, сама напарывалась на клыки, не в шутку намереваясь отдать всю кровь без остатка, веря в силу последней жертвы, ломающей злые чары. И в пылу самопожертвования не замечала очевидного — того, что горячие капли, покидая ее вены, уходят в землю, мешаются с водой, парят в воздухе, но уже не питают его сердце. Он больше не принимал жертв, просто не брал их. Припадал к источнику, но не пил из него, давно предпочитая вино. Или мясо. Или чью-то другую кровь, а скорее всего — просто голод.

Если бы ей было хотя бы тридцать! Как тем потрясающим французским женщинам. Их души привыкли, притерпелись к любви, как руки домохозяек, поначалу трепетные и неловкие, постепенно привыкают к нестерпимым температурам кухни так, что скоро оказываются в состоянии переставлять кастрюли с кипящим супом с одной конфорки на другую, не прибегая даже к помощи полотенец.

Но ей было только двадцать четыре. И она еще не знала других слов, способных успокоить его сердце, унять его дрожь и опустошить его одиночество…

— Я спасу тебя… Я всегда буду тебя любить, я всегда буду с тобой…

Его взгляд был долгим и странным. Сквозь изумленное, уважительное восхищение сочились благоговейный ужас и беспредельная, всепобеждающая жалость. Так смотрят на свое отражение в зеркале молодые, красивые, сильные и счастливые люди, внезапно узнавшие, что у них нашли рак в последней стадии.

Есть такие чудовища, которые больше всего на свете не желают быть расколдованными.

Потом, на новогодней вечеринке, он появился, крепко обнимая эффектную рыжеволосую русалку. Или двух? Он был пьян, разудал, даже разнуздан…

— Женщины — ужасные создания… Без них никуда, но и с ними невозможно… — радовал он налетевших репортеров праздничными откровениями.

— Наверное, скоро женюсь — чтобы избавиться от поклонниц.

— И кто же будет твоя половина — красавица и умница?

— Ни в коем случае — страшная идиотка. Все ж продажные твари, а красавицы и умницы — тем более!

Есть такие королевичи, которым не нужна Настенька, чтобы вернуть их к жизни. Они терпеливо ищут настоящую ведьму. Не ту, которая разрушит чары, а ту, которая сумеет вновь околдовать. Позже, когда немного ослабнет та бешеная центробежная сила, с какой он вращает колесо своей жизни, какая-нибудь молодая и сильная колдунья все же удержится там, вовремя ухватившись за его сердце.

Хорошо, что коньяк обжигает горло — можно, не стесняясь, вытирать слезы. Лерка, как всегда, оказалась права:

— Если влюбишься в такого, потом будешь реветь всю оставшуюся жизнь.

Она и ревела. И стонала. И каменела, как зомби, пугая близких. Шептала молитвы. Била ладонями бетонные стены так, что руки немели до плеч. И кричала беззвучно, так чтобы никто не слышал: «Чудовище! Чудовище!! Проклятое чудовище!!!»

Его голос умел говорить слова, которые без скальпеля вскрывают грудную клетку в том месте, где находится сердце. Слова, которые никогда уже не позволят забыть его, слова, заставляющие рассветами терзаться бессильным вопросом — «зачем?». Зачем он ей это говорил? Зачем он ей так это говорил?! Ведь и без того она уже полностью принадлежала ему, и он это видел. Так зачем?!

Отгадка нехитра. Просто он из тех, кто верит в то, что делает, в то, что говорит. Верит в каждый момент времени, верит так, что остальным остается только одно — верить тоже.

В этом истинный дар Дон-Жуана — знать и говорить то, что ты больше всего желаешь услышать. Дон-Жуан ведь не виноват, что у него есть этот дар. И потребность им пользоваться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});