Время войны - Сергеев Станислав Сергеевич

Вертолеты русских быстро развернулись и открыли огонь. Сквозь стекла легковой машины он прекрасно видел, как из неба в сторону бронетранспортера и грузовиков потянулись плотные огненные трассы, и машины сопровождения одна за другой вспыхнули факелами, разметав вокруг себя горящие обломки.

Гейдрих ничего не успел сказать, машина уже стояла, дверь резко открылась, и он буквально вылетел в сугроб. Что-то его тянуло и тянуло, он задыхался, а сзади раздавались взрывы и выстрелы.

Рядом грохнуло, и сила, тянущая его, исчезла. Он так и остался лежать, пытаясь выплюнуть набившийся в рот снег, и, повернувшись на бок, увидел разнесенную взрывом, пылающую машину, в которой он недавно ехал. В небе все еще шумело, в свете горящих машин он на несколько мгновений рассмотрел две тени с блестящими кругами вращающихся лопастей винтов. Они прошлись еще раз над горящей колонной, обстреляв кого-то в поле, и улетели на восток, набирая высоту.

Пролежав в снегу несколько минут, показавшиеся вечностью, Гейдрих поднялся на колени и стал рассматривать окружающую картину. Рядом на снегу лежал штурмбанфюрер Франц Лоренс, который отвечал за его личную безопасность. Это он вытащил начальника главного управления имперской безопасности из машины и пытался эвакуировать его подальше от расстреливаемой с неба колонны. Погибая, он до конца выполнил свой долг, закрыв собой начальника.

Встав на ноги, Гейдрих стоял над телом Франца, снег вокруг которого уже окрасился красным, и старался запомнить его лицо, которое все еще сохраняло тепло и на нем растаивали падающие снежинки, поднятые вертолетами русских. Он повернулся к дороге и с тоской рассматривал горящие машины и тела охранников. Вот он, привет от пришельцев.

Все погибли, и обергруппенфюрер остался в одиночестве в заснеженном поле. В таком состоянии, оглушенный, он двинулся по дороге обратно в поселок, до которого было не больше шести километров…

Глава 4

После памятного совета руководства нашей организации мне предстоял визит в Москву для согласования планов поставок и подписания договоров о дружбе и сотрудничестве. Да, именно договоров. Сталин решил формализовать наши отношения и перевести их из русла хаотического таскания из мира в мир всего, что плохо лежит, в плановое русло, так привычное советскому руководству. При глубоком анализе я понял, что тут была заложена более глубокая причина, которая должна будет сыграть важную роль намного позже, когда в мире 41-го года поднимется волна в связи с нашим появлением.

То, что союзнички рано или поздно пронюхают про нас, никто уже не сомневался, вопрос был в другом: когда и как это произойдет и какие будут последствия. После многочисленных консультаций с руководством НКВД, мы пришли к выводу, что к взаимной выгоде надо формализовать наши отношения, чтобы устранить некоторые недомолвки с появлением на поле новых игроков. С момента подписания мы становимся, так сказать, легитимными представителями человечества будущего и любые попытки тех же ГРУшников и ФСБшников, минуя нас, выйти на руководство СССР или на любого другого местного государственного субъекта, будут рассматривать как несанкционированные контакты с соответствующими санкциями. Обязательные пункты о взаимной военной помощи, в случае нападения на одну из сторон, открывали нам законную возможность громить немцев, но и так же официально привлекать воинские формирования РККА для решения военных задач в нашем времени. Да и мой личный статус менялся — из одного из руководителей относительно сильной банды, которая сумела подгрести под себя небольшой кусочек Крыма, я становился официальным руководителем военно-государственного формирования, реального представителя нашего мира. Поэтому когда всплывет информация о нашем появлении в прошлом и союзники попытаются «наехать» на Сталина, он вполне официально сможет отослать их к нам, а уж мы их пошлем далеко и надолго, аргументируя, что товарищ Сталин в комплекте с СССР нас очень даже устраивают, а все остальные как-то не впечатляют. Формально все будет соблюдено, и в некоторой степени должно будет в случае негативного развития ситуации дать и нам и СССР дополнительное время, пока все остальные «прогрессивные» страны начнут лихорадочно думать, что делать в этой ситуации, и консультироваться друг с другом об организации совместных пакостей.

А уж в нашем мире такой договор при соответствующем освещении даст колоссальные преимущества. Теперь за нами вся мощь Советского Союза и практически неограниченные людские, продовольственные и энергетические ресурсы, именно то, что в нашем мире является диким дефицитом, и новоявленным друзьям предстоит теперь считаться с нами, что в переводе на нормальный язык называется хорошей, мощной крышей, под которой в ближайшее время можно спокойно работать…

Для нашего визита вертолеты с Вяземского плацдарма перевезли пока что единственный пространственно-временной маяк на подмосковный аэродром, куда я, с небольшой группой сопровождающих, перешел в прошлое. Там нас уже ждали и, быстро пересев в автомобили, выехали в город.

На этот раз подстраховались и в качестве охраны привлекались не только бойцы охранной роты НКВД, но и с нашей стороны прихватили отделение спецназовцев, ехавших на двух БТРах, выкрашенных в зимний камуфляж. Уже давно было договорено, что из-за того что техника из будущего достаточно регулярно появляется на фронтах, было принято решение некоторые модели не сильно скрывать, уж очень надоело пренебрегать безопасностью в угоду иллюзорного режима секретности. Уже и так по войскам ходят слухи о новых танках, которые в одиночку в состоянии безнаказанно уничтожать немцев. Солдатское радио великая вещь, и нам стоило поддерживать слухи о новой технике, которая скоро попадет в войска, элементарно из простых рассуждений, чтоб по ошибке свои не обстреляли. Сколько было таких случаев, когда по ленд-лизу в войска поступали американские и английские танки, то их обстреливали свои же, принимая незнакомые силуэты боевых машин за немецкие.

Я снова ехал по улицам Москвы 41-го года. Это непередаваемое чувство. Несмотря на режим светомаскировки, с интересом рассматривал проносящиеся мимо громады зданий. Перед самой войной столица полностью преобразилась: появилось большое количество новых, монументальных зданий, которые должны были всем своим видом показывать мощь, богатство и нерушимость советской державы. Несмотря на снежные завалы, противотанковые ежи, баррикады из мешков с песком, многочисленные контрольно-пропускные пункты, по сути дела являющиеся блокпостами, даже в темноте, подсвеченный фарами наших машин, город все равно поражал своей силой и основательностью. В нем не ощущалось того торгашеского духа, так присущего современной Москве. Не было ни плакатов, ни баннеров, ни огромных светящихся реклам, и, как для меня, все это оставляло какой-то добрый отпечаток. Предавшись воспоминаниям, я вспомнил аналогичное чувство, когда еще до войны по делам выехал через Керченский пролив в Россию и посетил Новороссийск и Геленджик. Во время поездки я ловил себя на мысли, что не читаю как обычно рекламу, надписи на магазинах, дорожные указатели, а уже автоматически в голове перевожу с украинского языка на русский, чтоб воспринимать содержание. Тогда это было странное чувство, и сейчас я его испытал вновь. Этот город меня завораживал, но все равно сердце ныло, предвещая скорые неприятности, и, откинувшись на спинку неудобного сиденья машины, окинул взглядом моих спутников. Капитан Васильев, Вадик. Один из первых, кто пошел со мной, из стариков, ярый оппозиционер полковника Черненко, а теперь официальный начальник бронетанковых сил нашей организации. Я не мог присвоить ему очередное звание, сам не в тех чинах, а раздавать картонные погоны было бы не понято. Но уже и так было понятно, что танкист засиделся в капитанах, поэтому в Кремле, после подписания договоров, еще была предусмотрена церемония награждения, в которой Вадика и еще нескольких моих соратников ожидали приятные сюрпризы.