Территория памяти - Марсель Гафуров

А река дразнила своим рыбным богатством. Вечерами, незадолго до заката солнца, на перекатах начиналась умопомрачительная рыбья пляска: на воде словно бы возникали и опадали бесчисленные протуберанцы — играл хариус. Ночью на плесах что-то бухало так, будто в реку бросали бревна, — видимо, охотилась крупная рыба. Днем в прибрежной полосе сновала тьма разной мелочи. Стоило ступить в воду босыми ногами — нахальные пескари принимались пощипывать их.

Ах, были бы у нас удочки!..

Подплывая к селению Акбута, увидели отдыхавшее на берегу стадо. Пастух, пожилой башкир, стоял посредине переката с длинным удилищем, без штанов, вернее, в трусах, штаны висели у него на шее, а в одной завязанной снизу штанине трепыхалась его добыча. Заинтересованные этим зрелищем, мы причалили к берегу.

Справедливо полагая, что здешние аборигены не владеют русским языком, Рамиль обратился к пастуху по-башкирски:

— Бабай, не продашь ли нам рыбу?

— Зачем продавать? — отозвался он по-башкирски же. Привожу разговор с ним в переводе на русский. — Так отдам. Себе еще наловлю. — И, подойдя к нам, высыпал в лодку с десяток серебристых хариусов.

— На что ты ее ловишь? — спросил я.

— На петушиное перышко, — ответил пастух и показал свой крючок, к которому красной ниткой было привязано изумрудно-зеленое перышко. — А что, вы сами не умеете ловить?

Пришлось объяснить ему, в каком мы оказались положении. Он сочувственно поцокал языком.

— Плохо! Отдал бы я вам свою удочку, да другой у меня нет. Но немножко могу помочь…

Старик сходил в свой шалашик, принес нам полкаравая хлеба и початую банку сметаны. Мы отдарились баночкой тушенки.

Живем!

В Акбуте удалось купить ведро прошлогодней вялой картошки. Как сказал Рамиль, не фонтан, но и на том спасибо добрым людям!

Когда встали на ночевку, Саша, занимавшийся рыболовством с детских лет, выпотрошил хариусов, посолил, завернул в листья кувшинок и испек их так же, как картошку, в горячей золе костра. Знатный получился ужин!

Но к следующему вечеру мы опять оголодали. Рамиль, флегматичный чревоугодник, первым возроптал на такую жизнь.

— Нет, я больше так не могу! — заявил он. — Надо поскорей вернуться в цивилизованный мир!

— А как?

— Наляжем на весла, будем грести с рассвета дотемна!

У него была еще одна причина спешить. Вчера вечером он поднял свой сапог, собираясь сесть, подложив его под себя, и чуть не упал в обморок: из сапога выпал полуметровый уж. Видно, приполз на вкусные запахи и забрался туда. Повеселевший после плотного ужина Стае, подмигнув мне с Сашей, подлил масла в огонь.

— Знаете, почему в этих местах мало народу живет? Потому что много этих… — Стае зигзагообразными движениями указательного пальца изобразил движения змеи. — Давеча я целый клубок гадюк видел. Швырнул в них палку — расползлись куда-то…

Рамиль побледнел. Добродушный Саша поспешил успокоить его:

— Не верь ему, Рамиль! Там, где водятся ужи, гадюк не бывает, не терпят они друг дружку.

Тем не менее Рамиль не успокоился. На ночь тщательно закрыл вход в свою со Стасом палатку, а утром поднял нас чуть свет.

И мы налегли на весла. Гребли изо всех сил. Скорей, скорей в цивилизованный мир! Однако неожиданное происшествие изменило наши намерения. Стае обнаружил в кармане своего рюкзака моток лески и коробочку с несколькими блеснами, припасенными для забытого в Уфе спиннинга. Саша, увидев находку, тут же нашел ей применение. Закрепил моток на дне нашей с ним лодки так, чтобы он свободно разматывался, привязал к концу лески блесну, покрутил ее над головой, забросил довольно далеко в реку, затем вытянул обратно. Один бросок, второй, третий и — ура! — в лодке затрепыхался окунь-горбач, позеленевший то ли от старости, то ли со злости. Грести мы перестали, я лишь направлял лодку по течению на удобном для моего партнера расстоянии от берега. Проплывали мимо хуторка в пять — шесть изб, Саша загляделся, что ли, на них — очередной раз бросил блесну неудачно: взлетев круто вверх, она шлепнулась в воду в нескольких метрах от лодки. И вдруг случилось чудо: вода взбурлила там, где упала блесна, показался на миг ярко-красный хвостовой плавник какой-то рыбины — большущий, примерно вдвое шире лопасти весла. Саша охнул, леска заструилась меж его пальцев, уходя в глубину.

— Не сорвись, только не сорвись! — умоляюще забормотал Саша, притормаживая леску, а когда она туго натянулась и заходила из стороны в сторону, начал осторожно подтягивать рыбину к лодке. Она долго сопротивлялась, наконец, утомилась, дала подтянуть себя к самому борту. Саша мгновенно сунул пальцы в ее жаберную щель и рывком вытащил добычу в лодку. Я плюхнулся на рыбину животом, чтобы — не дай бог — не выпрыгнула обратно за борт…

— Таймень! — крикнул Саша. — Ребята, причаливаем!

Причалили возле устья ручья, вытекавшего из зеленого тоннеля, образованного сомкнувшимися ветвями деревьев — черемухи и ольхи. Вода в ручье оказалась кристально чистой и до того холодной, что сразу заломило зубы, когда мы попробовали ее на вкус. На нашей карте-схеме и ручей этот, и хуторок, мимо которого только что проплыли, были обозначены одним названием: Акавас.

Теперь особой нужды спешить у нас не было, появилась еда, пятнистый красавец таймень тянул на глазок на пять-шесть килограммов, да еще окунь-горбач… Решили остановиться на дневку. В сторонке от ручья стояла старая береза, окруженная веселым молодым потомством. Там в тенечке и устроились. (Вернувшись сюда в следующем году, я услышу от старика из хутора, что березки эти — памятного 1941-го года рождения. Ушли мужчины на войну, траву на поляне перестали скашивать на сено, вот береза-вековуха и насеяла потомство.)

Пока Саша приготовил рыбу уже известным читателю способом, мы поставили палатки и огляделись. Угодили мы в прелестное местечко. Это была обширная луговина, простиравшаяся влево от Акаваса примерно на километр. Она с южной стороны ограничивалась горной грядой, изогнутой, как лук, с северной — рекой, сияющей тетивой этого гигантского лука.

Тихо, безветренно. Деловито с цветка на цветок перелетают пчелы, порхают разноцветные бабочки. И вот что замечательно: за все время нашего путешествия ни разу ни днем, ни ночью нам не досаждали комары, не было их и здесь: нет стоячей воды, негде им разводиться. В прозрачном воздухе разлит аромат разнотравья в цвету. Благоухают белые соцветия кашки и куртины душицы. От горных склонов наплывает медовый запах цветущей липы. Словом, дыши — не надышишься.

После сытного — плоть тайменя не уступит курятине — обеда мы валялись, постанывая от удовольствия, на траве, как вдруг рядом с нами объявился мужчина лет за тридцать, по обличию русский, волосы — русые, глаза — синие.

— Привет, ребята! — сказал он. — Можно мне немного посидеть с вами?

— Посиди, мы за это денег не берем, — отозвался хамоватый Стае. — Откуда ты взялся?

— Меня Павлом звать, — представился мужчина. — Я живу тут. Неделю уж людей не видел, поговорить хочется, а то скоро разучусь разговаривать.

— В робинзоны, что ли, записался? — продолжал допрос Стае.

— Да нет. Вон там, возле липняка — колхозная пасека, я — при ней.

— Один?

— Один.

— И давно ты так?

— Третье лето.

— Скучно, поди, одному? Тоска не заедает?

— Что вы! Хорошо тут и за работой некогда скучать. Только поговорить вот хочется. Ладно еще туристы вроде вас нет-нет да появляются. И жена раза два-три в месяц приходит, еду приносит — хлеб, масло, мясо иногда. Мясо и масло в банках в ручье держу, долго там терпят, не портятся.

— И рыбу, конечно, ловишь?

— Чтобы специально, так нет. Поставил в Акавас морду, залетают в нее хариусы и пеструшки, форель по-вашему, в ручье лишь они и водятся. На еду мне хватает, а больше и не надо.

— Слушай, а почему ручей называется Акавас, что это значит?

— Башкиры так назвали. Вы мимо хутора проплыли, там их шесть семей живут. Запасают заготовки для саней и тележных колес, мочало вымачивают, зимой по льду в райпромкомбинат вывозят. Спрашивал у них насчет названия, говорят, правильно-то — Ак аваз, чистый звук, значит. Почему чистый? А вот послушайте… — Павел приложил руки ко рту рупором, крикнул: — О-го-го-о-о!

— Го-го-о-о-о! — отчетливо откликнулось эхо.

Мы стали расспрашивать словоохотливого пасечника, много ли меду дает пасека («Год на год не приходится, но колхоз в общем доволен»), можно ли подъехать к Акавасу посуху («Трудно, но можно. А как бы иначе ульи сюда привезли?»). Оказалось, наверху, по нагорью пролегает грунтовая дорога, с нее можно свернуть в распадок и по руслу высохшего когда-то ручья спуститься к реке на телеге с заторможенными задними колесами, а однажды председатель колхоза и на «газике» съехал.