Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник) - Евгений Положий

Наконец решились в село заехать – Осыково, у населения дорогу спросить. Повстречали деда:

– Тут ваши ребята, украинские, – говорит, – в подвалах прячутся. – И дорогу, как на Тельманово правильно ехать, показал. Надеемся, что правильно. Но надо же, как завернул: «Ваши ребята, украинские…» – будто сам он из Кабо-Верде.

Собрали мы по подвалам человек двадцать збройников. Тени, а не люди: 51-я бригада, 93-я. Автобус к Академику в кабину парнишку подсадил лет двадцати, хотел расспросить, что да как, но тот только и сказал, что его Лешей зовут и их шестеро из штурмовой роты из ста восьмидесяти в живых осталось. Ехал парнишка и большими серыми глазами смотрел вперед, на взрывы не реагировал, на стрельбу не реагировал, только на тишину (возможно, и прав был старый пограничник Карацупа, кто его знает) – дрожал весь, беззащитный, как младенец. Бог знает, что ему пришлось пережить.

И тут вдруг с проселочной дороги слева выезжает наша потерявшаяся бэха, мы ее уже похоронить успели – живая-здоровая, даже украинский флаг на ветру полощется. Оказалось, что когда по ошибке они свернули не в ту сторону, то хотели срезать угол по полю, но только развернулись и выехали через посадку – стоят на перекрестке два российских бэтээра. Москалик высунулся из люка и спрашивает:

– Эй, зема! А ты чо с украинским флагом мотаешься? – Мы эту бэху по своему разгильдяйству так и не отмаркировали белыми полосами, все «потом» да «завтра», это, наверное, их и спасло.

– Так мы же по украинской территории ездим! Был приказ замаскироваться, – не растерялись наши танкисты.

– А нам, б… ничего не сказали! У вас лишнего флага нет? – удивительно, но в бэхе еще один флаг нашелся, кажется, туда складывали все флаги с заставы. Подъехали поближе, не останавливаясь, кинули на броню россиянам украинский флаг и на всей скорости понеслись, куда глаза глядят. Так и проскочили. Повезло. А где-то около Кутейниково остался стоять российский бэтээр с украинским флагом на башне.

Как-то сразу вместе с наступлением сумерек навалилась усталость, вокруг начала мерещиться вражеская техника, такие странные полувидения-полугаллюцинации. Нельзя сказать, что мы испытывали страх или ненависть, горели желанием вступить в бой или прекратить это все немедленно, убежать, спрятаться – скорее, в людях преобладала фоновая тревога и рефлексы по самозащите, а страх – от незнания ситуации: как далеко зашли россияне, что происходит? Это уже настоящая война началась или еще нет? Что будет дальше? Взят ли Мариуполь?

– Смотри, Автобус, бэхи стоят! – вдруг закричал Академик, показывая вперед, на перекресток, прикрытый деревьями. – Оружие к бою! – передает сигнал по рации. – Тормози!

– Поздно останавливаться, вперед!

Проезжаем, а это всего лишь ветки и тени, но издалека может показаться, что это танк стоит. Смеялись. И только Леха не смеялся, краешки губ только подрагивали. А потом и нам стало не до смеха. Видим отчетливо – стоят в сумерках российские танки, пять или шесть Т-72 без опознавательных знаков, те самые, модифицированные, урчат, рядом – минометная батарея, буквально триста метров вдоль дороги. Окопались, оружие в боевой готовности, для полного счастья не хватает только команды «огонь!» – техника новенькая, солдаты – по выправке, зачем-то машут нам руками, то ли приветствуют, то ли прощаются. Почему они не стреляли? Почему не уничтожили нас? Для всех это секрет. Скорее всего, не могли подумать, что из их глубокого тыла может прийти такая большая колонна, откуда здесь украинские военные, если все они давно должны лежать, размазанные и сожженные по полям и дорогам? А Автобус возьми, да и посигналь еще.

– Эй, Академик, поставь, где взял! – это Автобус просит Академика не трогать руками автомат. – Нас же сейчас покрошат на винегрет за минуту.

– Руки чешутся!

– Так почеши свои руки, а автомат поставь!

В Мариуполь прибыли утром. Никто нас здесь не ждал.

– Откуда вы взялись? – удивлялись в штабе. – Разве вашу заставу не уничтожили?

Здесь так мирно, хорошо, работает связь – все быстренько позвонили домой, правда, никто в подробности не вникал, да и сложно о таком рассказывать домашним. Это если бы по всей стране война шла, тогда нас кто-то бы смог понять. Дозвонились в Амвросиевку, новости нас поразили:

– Сепары расстреляли Ашота. Прямо в центре, привселюдно, за помощь оккупантам, то есть нам, украинским пограничникам. А казармы наши гранатами закидали – озверели совсем сепары, думали, что не успеем мы уйти, хотели за ту колонну отомстить, что двадцать третьего мы вместе с нацгвардией расхерячили. Троих наших, что там остались, в плен взяли. Хана им теперь.

– А что Кабан?

– Говорят, исчез из больницы, как сквозь землю провалился. Сепары на него охоту открыли, с ног сбились, но найти не могут.

Расположили нас, поставили на довольствие и неделю не трогали. Автобус Леху со штурмовой роты 93-й аэромобильной бригады плотно под свою опеку взял, мальчишка его иначе чем дядя Сережа и не называл. Как-то сидели мы вечером, пили чай с коньяком, смотрели новости по кретиноскопу, как раз об «Иловайском котле» показывали. Тут Леха и заговорил. Не знаю, верить или нет его словам, у страха, говорят, глаза велики, но, похоже, что сказал парень правду. Говорил он отрывисто, не всегда понятно, но, в целом, с тем, что мы слышали об «Иловайском котле» от других бойцов, вышедших из окружения, вполне сходится:

«20 августа нас, первую штурмовую роту в составе 180 человек откомандировали на подмогу 51-й бригаде в район Кутейниково – Осыково. Неподалеку на старой ферме, около Зеркального, в бетонном ангаре был обустроен большой склад боеприпасов. Мы расположились немного ближе к границе, плотно засели в зеленке. Нам сказали: «Ждите приказа». В этот день было относительно тихо, обстрел велся, но нерегулярный и крайне неточный, мы даже не пригибались. Мины ложились далеко, и мы шутили: мол, сепары совсем стрелять не умеют, с кем там воевать?

24 августа, в День Независимости, в 5.30 утра начался очень мощный и кучный обстрел. Били из-за границы РФ, мы понесли первые потери. Плотность огня была очень высокой, и в результате прямого попадания начал взрываться склад РАО. Наши же снаряды и мины выстреливали по нам в течение часа, не меньше, и от этих взрывов в радиусе 400–500 метров погибло много людей. Лично я видел, как погибли два наших медика, которые побежали на помощь раненым. Все, кто успел, спрятались в окопы, тех, кто бежал – порвало осколками. Раненых мы забрать не могли, там так и оставили. Товарищ мой, Саша Чернов, тоже погиб. Когда склад перестал взрываться, прекратился и обстрел. Кто остался жив, пошел собирать куски ребят, замполит складывал их в кучки и пытался идентифицировать. Мы с самого начала обстрела просили разрешить стрелять в ответ, но такой команды из штаба не поступило, а потом уже стало поздно – все наши огневые системы подавили.

Днем 25-го, через пару часов после окончания очередного обстрела, началась зачистка: две колонны россиян – около 120 единиц техники, в том числе броня, где-то до 20 «камазов» с личным составом (по 40 чел. в каждой машине обычно едет) – зашли с двух сторон, взяв нас в кольцо. Шли танки и бээмдэ, за ними – пехота. Сметали все на своем пути, никого не щадили. Видел сам, как Т-72 крутился на блиндаже с нашими ранеными, раненых, лежащих в поле, достреливали двумя выстрелами – в грудь и в голову – я сидел в посадке около ставка и все это видел собственными глазами, хотя мозг отказывался верить в происходящее. Многие наши бойцы пытались уехать на оставшейся технике, убежать, не приняв боя. Командиров наших я не видел и не слышал, где они. Бойцы с 51-й проклинали то ли Пивоварова, то ли Пивоваренко, не помню, он у них числился исполняющим обязанности комбата, кричали, что он предатель. С нами остался только старшина – не знаю ни имени, ни фамилии, не видел его ни в плену, ни после плена – он организовал оборону, шестнадцать бойцов с ним остались держать коридор для отступающих. Мы отстреливались из пэзээрка, с нами работали бээмпэ, танк – эти танкисты тоже попали в плен. В итоге нас окружили: кто-то погиб, остальные сдались. Российские солдаты вели себя нагло, кричали: «Мы – миротворцы! Мы пришли сюда навести порядок!» – хотели расстрелять нас тут же, в окопах. Российский майор не дал. Вывели на дорогу, там кавказцы, твари, измывались: били, связывали руки и клали на асфальт вниз лицом, заводили бээмдэ и подъезжали вплотную, хотели раздавить живьем. Спас нас российский майор: «Смертей пленных здесь не будет!» Потом держали в каких-то окопах – шестнадцать человек нас было: пятнадцать – из 51-й бригады, и я один – из 93-й – в поле за Осыково, не кормили и не поили, ночью холодно дико, спали, обнявшись, много раненых. На следующее утро, ничего не сказав, россияне ушли. Мы, как могли, добрались до Осыково, нас накормили местные жители и спрятали в подвалах. Там вы нас и подобрали…»