Великое кочевье - Афанасий Коптелов

— С твоим братом вместе воевал. В партию нас на одном собрании принимали, — сказал он Токушеву взволнованно и снова перешел на тихий, повествовательный тон. — Войну кончили — я домой приехал. Женился на вдове, у которой было четыре лошади, пять коров и десять баранов. Жить можно бы, но… повернуться некуда. Везде на хорошей земле баи сидят. Думал я, думал: «Учить бедняков надо, а то я один — задохнуться можно». Список составил, каких людей надо учить грамоте обязательно. Побывал у товарища Копосова. Он сказал: «Пока школы нет — учи, подымай народ». Я поехал по аилам, уговорил учиться. Теперь люди приезжают ко мне каждое утро. Вот они, — Камзаев указал на алтайцев, столпившихся у порога.

Чумар понравился Суртаеву тем, что о своих занятиях с учениками рассказывал с предельной искренней простотой, что у него не было ни бахвальства, ни ложной скромности.

«Вот уж действительно, чем богат, тем и поделиться рад, — подумал Филипп Иванович и решил пригласить Чумара со всеми его учениками на курсы: — Он будет сам учиться и мне помогать».

Начался урок. Камзаев большую доску повесил на дерево, маленькие — роздал ученикам, разместившимся на полянке. Он писал углем слова, состоящие из нескольких букв: «скот», «пуля», «солнце». Иногда тут же набрасывал рисунок.

Суртаев сидел позади всех, изредка делал пометки в записной книжке.

После занятий он пригласил всех алтайцев на курсы. Там они будут писать уже не на досках, а в тетрадях, не углем, а настоящими карандашами. Вот такими.

Его карандаш пошел по рукам.

Когда алтайцы разъехались по аилам, Филипп Иванович сказал Чумару о недостатках его урока.

— Перед каждым занятием мы с тобой вместе будем составлять план, — пообещал он.

— А после курсов, товарищ Камзаев, кочуй к нам в долину, — пригласил Токушев.

— Я не кочую, — уклончиво ответил Чумар. — Я зимой в избушке живу.

— Но ты не косишь сена, — заметил Борлай. — Тебе придется зимой пасти скот в другом месте, на нетоптаных травах.

— Придется, — согласился Чумар.

Он понимал, что без заготовки сена не может быть полной оседлой жизни. А одному трудно заниматься этим незнакомым делом, да еще на неделенной земле.

— Вот если бы согласились алтайцы работать вместе, как работают русские в коммуне «Искра». Другая бы жизнь пошла, — сказал он и вопросительно посмотрел на Суртаева.

— Как? Как? — заинтересовался Борлай.

Суртаев рассказал о коллективном труде, но посоветовал Чумару не торопиться со своими предложениями.

— Надо начинать с маленького товарищества, а не сразу с коммуны, — сказал он. — А со временем у вас будет своя «Искра». Будет обязательно.

Глава третья

1

В аиле Утишки Бакчибаева ждали утренний чай. Урмат расставила вокруг очага деревянную посуду, разломила курут, из-за кровати достала мешок, в котором хранился талкан. Мешок оказался пустым. Алтайка украдкой отбросила его за спину, свирепо покосилась на детей и стала хлопотливо разливать чай, черпая деревянной поварешкой из казана. Чай был вскипячен по всем правилам — с солью и молоком. Недоставало лишь талкана.

Утишка жадно хватил глоток горячего чая, фыркнул, облизал потрескавшиеся темные губы.

— Чем кормишь мужа? — рявкнул Утишка, и черные кустики бороды задрожали.

— Нет у нас, хозяин, больше ни талкана, ни ячменя, — оправдывалась жена, спрятавшись за люльку. — Я берегла талкан, дышать на него боялась, пылинки не съела… Это ребятишки…

Утишка вскочил:

— Сама сожрала все!

Урмат сжалась и, зажмурившись, уткнула лицо в обрывки лисьего воротника. Но на этот раз муж не тронул ее. Он стремительно вылетел из аила и так хлопнул дверью, что вздрогнули стропилины и посыпалась пыль с лиственничной коры.

«Если бы жили на старом месте, можно было бы к Сапогу сходить. Он дал бы ячменя за отработку. А отсюда в которую сторону бросишься?» — подумал он, мотая головой.

Утишка любил болтать пальцем в чашке с чаем и ногтем отковыривать со дна распаренный талкан, похожий не то на плохое тесто, не то на густую кашу. Он как бы ощущал теперь весь несложный процесс приготовления талкана. Вот приятно пощелкивают тугие золотистые зерна ячменя, поджариваемые в раскаленном казане. Урмат ворошит их березовой палочкой. По всему аилу стелется сладкий запах подгорающих зерен. Потом жена уходит на луг, чтобы на легком ветерке еще раз провеять ячмень. А он, Утишка, положив голову на порог, смотрит, как улетает вдаль желтая пыль, пахнущая хлебом. Наконец под не знающими устали руками жены скрежещут синие каменные плиты, растирая медно-красные зерна. А он, Утишка, полными горстями черпает с нижнего камня не успевший остыть талкан, чуть хрустящий на зубах…

Бакчибаев бесцельно бродил по лугу, недовольно глотал обильную слюну и облизывал сохнущие губы.

Дойдя до бурливой речки Кураган, он увидел на берегу Карамчи. Зачерпнув ведро воды, она пошла к своему жилью.

Утишка долго смотрел ей вслед.

«Сейчас она одна дома… Мне никто не помешает».

Он удовлетворенно провел рукой по непокорным кустам бороды и пошагал к аилу Борлая.

Той порой Карамчи успела поставить чайник к огню и, раскрыв дверь, села шить мужу зимнюю обувь из желтой шкуры, содранной с косульих ног. При появлении соседа на пороге аила она, уступая обычаю гостеприимства, неохотно поднялась с места и длинной палкой взболтнула пенистый чегень в артыке — большом кожаном мешке, — по всему жилью разлился ядреный запах кислого молока. Засучив рукав, она зачерпнула полную чашку голубоватой жидкости, напоминавшей взболтанную простоквашу, и поднесла Утишке.

Гость из уважения к хозяйке сдернул шапку с головы и прилип губами к щербатому краю чашки.

— Худой у тебя муж: бросил одну на новом месте… — Утишка скользнул глазами по строгому лицу женщины, по засыпанной бусами груди и, не ожидая приглашения, опустился на баранью шкуру.

— Но он не рычит на жену, когда нет талкана, — громко молвила Карамчи.

— Говорят, что твой муж проездит до осени. А может, и не вернется… И что надо человеку?.. Ездит где-то там…

— Значит, дело есть, коли ездит.

— А чем ты питаться будешь без него?

— Проживу, у тебя просить не стану.

— Талкан у меня будет, приходи.

— Можно и без талкана прожить.

Бакчибаев усмехнулся:

— Без талкана? Ты еще скажешь, что без мужика можно.

Карамчи замолкла, склонившись над люлькой.

Утишка прищурил глаза.

— Я ночью приду… Мяса тебе принесу.

— Попробуй, если надоело ходить с целой головой, — сказала женщина, гневно взглянув на Утишку.

У входа лениво зевнула собака и заурчала на неприятного ей человека. Карамчи по шагам узнала Чаных.

Утишка недовольно покосился на нежданную посетительницу Борлаева аила и, почувствовав себя лишним, поспешил уйти. Шагая твердо, сам с собой разговаривал:

— У меня будет ячмень. Будет. Они придут и попросят для талкана. Покланяются мне. И Карамчи придет. Для нее оставлю хороший ячмень. Пусть знает меня. А сам я буду по три раза в день пить чай с талканом — по целой горсти в чашку.

До вечера он бродил по обширному лугу. Возле небольшого холма облюбовал ровную полянку, где изрытая кротами земля напоминала мягкий войлок. Раза три прошел по ней из конца в конец.

«Здесь городьбу к речке приткну, а там — к скале. Загородить пособят бестабунные соседи. Одному денег дам, другому посулю ячменя. Они пойдут ко мне на работу, как к Сапогу. А я захочу — возьму, не захочу — откажу. Пусть пьют голый чай…»

Он мысленно переносил себя в будущее. Золотистая осень. Дни короткие, но мягкие и ласкающие последней теплотой. Медные колосья клонятся к жирной земле. Утишка без устали рвет ячмень с корнем, обивая землю о сапоги. Рядом с полосой разводит костер, обжигает колосья и ссыпает на кожаный полог. Берет увесистую палку, несколько раз со всего плеча ударяет по колосьям — и собирай зерно. Вот приходят к нему соседи. Один подставляет мешок, второй — подол шубы. Все жалобно бормочут, что давно не видали талкана, и еле волочат ноги. Утишка повторяет, что у него своя семья большеротая, для себя не хватит урожая, но потом, как бы сжалившись, опускается к вороху, насыпает ведро золотистых зерен и говорит строгим голосом: «Зимой принесешь мне двадцать белок. Не забудь, двадцать первосортных белок… За каждую пригоршню ячменя по две белки». Борлаю он бросит небрежно: «Тридцать шкурок, и чтобы все были без изъяна». Если широколобый догадается послать Карамчи, то Утишка может даром насыпать ей полный мешок.

На следующий день он нашел в лесу лиственницу с толстым и крутым суком, срубил ее, заострил и положил сушить. Когда дерево высохло, он изрезал солдатский котелок и обил острие лиственницы.