Ревизор: возвращение в СССР - Винтеркей Серж

– Как дела? Как прошел вчера приём трудящихся?

– Да, ничего нового. Каждый раз одно и то же, – отмахнулась Эльвира. – Домой вчера пришла, Полька ревёт.

– Что случилось? – напрягся я.

– Не знаю.

– Ты не спросила?

– Как я могла спросить? Она же тихонько ревела, чтобы я не слышала.

– А ты услышала и сделала вид, что не слышала, – развел руками я, – Ну что за детский сад? Бабушка, ну тебе сколько лет? Шестьдесят пять? Семьдесят?

По ее растерянному взгляду я понял, что опять сморозил что-то не соответствующее моему возрасту и положению.

– Шестьдесят, – сказала она с нажимом.

– О, так ты у нас еще «баба-ягодка опять»! – нарочито весело сказал я, пытаясь разрядить обстановку. – А маме сколько?

– Сорок три, – ответила бабуля, сверля меня взглядом. Молодая какая мать у Пашки. А я думал ей под пятьдесят. Никогда не умел определять возраст женщин на глаз.

– Так это же здорово! Вы у меня ещё девчонки совсем. Ещё замуж вас обеих выдам, – пошутил я.

– Были уже там, – отрезала она.

– И как? – спросил я серьёзно.

– Ничего хорошего, – ответила она.

– Некоторым нравится, – пожал плечами я. – Можешь мне рассказать, кто мой дед?

– Он погиб в войну.

– А кем он был?

– Командиром Красной Армии.

– Прикольно, – вырвалось у меня. – Какое у него было звание?

– Майор.

– Сколько лет ему было, когда он погиб?

– Тридцать два.

– Совсем молодой. Жаль, – реально расстроился я. Но надо было перевести разговор на отца, и я спросил:

– А мама как замуж сходила? Лет десять, наверное, с мужем прожила? Что с ним в Якутию не поехала?

– С двумя маленькими детьми? – бабушка задохнулась от возмущения. – В тундру? Там гнус! Там комары! Там до большой земли четыреста километров. А если заболел бы кто-нибудь?

– Ясно. Это ты панику навела. Мать так запугала, что она даже не попробовала, даже одна, даже летом съездить на разведку.

– Конечно! Я во всём виновата, – воскликнула возмущенно бабуля, но не очень убедительно возмутилась.

– А не надо за других решения принимать. Каждый сам кузнец своей судьбы, – подлил я масла в огонь. А бабушка вдруг спохватилась.

– А ты про Якутию откуда знаешь? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.

Глава 6.

Пятница, 12.02.71 г. Святославская городская больница.

– Мама вчера вечером рассказала, – честно ответил я.

– А… – до меня и до бабули дошло, какова причина вчерашних слёз Аполлинарии.

Мы молча присели рядом на подоконник.

– Ну. Начать жизнь сначала никогда не поздно, – прервал я молчание, положив руку на бабушкину ладонь. – Батя звал нас к себе?

– Писал как-то, через пару лет, что какие-то месторождения они там открыли, то ли золота, то ли титана. Или и того, и другого. Я не помню сейчас. Звал. Куда, не помню. Спроси у матери, может, письма сохранила.

– А он часто писал?

– Первое время писал. Потом уж, когда развелись, открытки присылал еще лет пять.

– Алименты платил?

– Алименты не платил. Инка вне брака была рождена, у неё и фамилия до брака была Домрацкая. Когда ты должен был родиться, тогда уже я отца твоего за жабры взяла, они и расписались. Но он присылал деньги. Редко, но хорошо.

– А ещё родня здесь где-то поблизости есть?

– Нет никого. Меня сюда по службе прислали сразу после войны на механический завод.

– Значит, вдвоём детей поднимали с мамой, – подвёл итог я. – Тебе проще было их в Якутию отправить.

Она горько рассмеялась. А я вспомнил, как где-то читал, что у нас в стране 80 процентов населения выросло в однополых семьях: с мамой и бабушкой.

– Я тебя понимаю, – сказал я ей, забывшись, – хочется, чтобы дети не хлебнули того, что нам пришлось. Не всегда мы рядом с ними не будем. Они должны учиться жить самостоятельно.

Заметив изумленный и немного испуганный взгляд бабули, чертыхнулся мысленно, улыбнулся и попытался перевести все в шутку:

– Так ведь вы взрослые обычно рассуждаете?

– Это что? Яйца курицу учат! – воскликнула Эльвира и стукнула меня кулаком в плечо. Напряжение из ее глаз исчезло, бабушка снова увидела во мне своего внука. А потом продолжила говорить уже серьезно, – Ты думаешь, я не понимаю? Я поэтому и отпустила Инку с мужем в Пермь! Но мне так малышку жалко! И Инку жалко! Как подумаю о них, сразу слезы наворачиваются.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Всё у них нормально, – отрезал я. – Поверь, было бы плохо, она уже здесь была бы.

Мы поболтали с бабулей ещё немного. Она мне рассказала о заводе, на котором проработала четверть века. Ещё я попросил её рассказать, как она стала депутатом.

– Да меня как начали избирать 5 лет назад, так и переизбирают. Устала я, если честно. Депутат – это образец для подражания. Все смотрят на тебя, каждый твой шаг на виду. Всё должно быть и на работе, и в быту образцово-показательно. Так устала…

– А зачем тебе всё это?

– Сама уже и не знаю.

– Обед! – раздался голос буфетчицы-хохотушки их коридора. У меня, как у собаки Павлова сработал рефлекс и я, наскоро обняв и чмокнув бабулю, попрощался с ней и поехал в тапках как на лыжах в палату. Приспособился, наконец, к этой обуви.

В палате стояла тишина. Похоже Митрич и Иван до обеда дрыхли. Митрич так и лежал с полуоткрытыми глазами, а Иван медленно поднялся с койки и побрел по коридору в сортир.

Я с нетерпением ждал обеда, плюшки, кефир и варенье оставил на вечер.

Не успел Иван вернуться, а к нам в палату буфетчица уже закатила свою тележку. Раздала нам по миске овощного супчика, миске пшенной каши с подливкой и кусочком вареной курицы на костях. Из напитков сегодня был розовый кисель с пенкой. Жрать хотелось очень. Поэтому я сильно не капризничал и всё быстро смолотил, пока совсем не остыло. Аппетит все эти дни был отменный. Даже пугал меня немного. Мне был даже не особо важен вкус и внешний вид еды. Просто ощущал постоянную потребность в «топливе».

Улегшись поудобнее на своей койке, я блаженно расслабился. Думал, засну моментом. Но не тут-то было. Не успел я отключиться, как в палату вбежала жена Митрича. Возбужденная, радостная. Кудахчет, что-то ему показывает.

– Твою дивизию! – воскликнул обрадованно дед. – Братцы! Очередь подошла на Москвич! Мне домой срочно надо.

И он поковылял прочь из палаты. Жена суетливо засеменила за ним.

– Очередь на Москвич? – не понял я и вопросительно взглянул на Ивана.

– Машину он дождался, – с завистью объяснил Иван. – Деньги надо срочно внести и машину выкупить.

Вернулась жена Митрича и начала собирать его вещи. Вскоре появился и сам дед.

– Митрич, сколько ждал-то? – спросил его Иван.

– Девять лет, – ответил счастливый Митрич, переодеваясь в свою одежду, которую принес откуда-то.

– Поздравляю, – запоздало опомнился Иван.

– Я тоже, – присоединился я.

– Спасибо, сынки! – дед пожал нам каждому руку.

Девять лет ждать Москвич. Это сильно.

– Надо пораньше в очередь встать, – начал рассуждать я. – Лет через десять она подойдёт, я уже и деньги скоплю.

– Кто ж тебя поставит в очередь? – с усмешкой спросил Иван. – Это ж надо заслуженным работником сначала стать, соцсоревнование выиграть. А лучше членом партии стать. Так надежнее будет. И в профсоюзную очередь встать, и в партийный список.

– Я вообще сейчас ничего не понял, – запутался я. – Это что, есть разные очереди?

– Конечно. Когда что-то распределяется, то часть отдают в министерства, часть в профсоюзы, часть в обкомы и горкомы. Сначала обеспечивается народное хозяйство и военные, а потом только частники.

– Как всё сложно. А автомагазинов нет? Пришел, выбрал и купил.

– Есть комиссионки. Но там дорого.

– В смысле, дорого? Б/У-шная машина дороже новой?

– Какая? Б/У-шная? – теперь уже Иван не понял меня.

– Б/У – это бывшая в употреблении. Ну, как это?.. – не мог вспомнить я советский синоним. – Подержанная! Во.