Предатели - Ирина Костевич

Еще мне понравилось то место, где мама пишет, как ее пытались отдать в детский сад: «Кончился тягостный день хорошо. Что именно ей пришлось сделать, Воробышек Соня не запомнила. Но получился массовый психоз. Дети орали и выли на всю округу. И еще до конца работы воспитательница притащила Соню к маме в контору. И предупредила, что если обе они подойдут к детскому саду ближе, чем на сто метров, воспитательница за себя не отвечает. Так Соня завоевала независимость».

Ага, а вот так, значит, мама гуляла, ну и ну! «Самым прекрасным делом было копаться на помойке. У мамы под окнами ее конторы стоял ржавый мусорный бак. Там хранились всякие отчеты, а если порыться как следует, то можно найти открытку. Как-то Воробышек почти добралась до разноцветного сокровища, но порезалась о стекло, которое выкинули в мусор. Испугалась, что мама будет ругать, побежала домой, сунула руку под воду. Зажило сразу же, еще под водой. Так Воробышек Соня поняла, как именно надо лечить порезы.

Больше такого не получалось. Но открытия шли одно за другим. Тонкие белые полоски на небе, время от времени разматывающиеся с гулом и становящиеся широкими и гофрированными, как Сонины нарядные ленты — это тоже ленты, только дочерей Бога. О богах Воробышек Соня представление имела глубокое. Мама читала вслух мифы Древней Греции.

Еще появилось открытие — быть вместе со всеми. Потому что однажды в степи, когда машина с мотоциклом решили посоревноваться, кто быстрее, мотоцикл задавил именно Соню, а не остальных детей. Которые все отбежали в одну сторону, а Соня — в другую. И одну девочку мотоциклу показалось задавить рациональнее, чем нескольких. А никого давить в широкой степи мотоцикл отчего-то не смог. Мама вынимала из воробышкиных волос степные колючки и слушала, как мотоциклист извиняется».

А тут — про моего дедушку Игоря… «Ещё было открытие, что есть папа. Только он — путешественник. Дома бывает редко. К папе приставать нельзя. Он сердится, у него свои игрушки и он совсем не умеет рисовать. Он строит корабль. В одном отсеке корабля будет лежать картошка, в другом — мука, папина еда во время странствий. Соня хотела спрятаться у него среди продуктов, чтобы папа ее не сразу заметил и потом никуда не делся, взял бы с собой. Но момент, когда папа собрался уплыть, так и не уловила. Спала, наверное, долго».

И опять про Веру Андреевну. Только совсем молодую: «Дома у Сони — „Чёрная лошадь“ Фернана Леже, маминого изготовления. Точно так же, как рисовала, мама писала стихи в виде поздравлений и сценариев. Больше всего любила „под Маяковского“. Есениным брезговала — для слабонервных. Воробышка за слезы стыдила. Когда некуда было деть, брала с собой в клуб. Но там Соня слишком быстро пропадала. И оказывалась во всяких опасных местах, где висела паутина и химически пахло электричеством. Пропыленную Соню с содроганием оттуда выводили, объясняли, что могло убить током, и странно, что не убило.

Самая большая радость — спать с мамой у стеночки. На теплую маму закидывается нога, одна рука просовывается под мамин бок, другая вцепляется в маму. Делается все, чтобы утром мама не сбежала бы в свою контору. Но она всегда ухитрялась. Однажды Воробышек придумала никуда не пускать ее по-другому. Очень любя, изо всей любви держа зубами за платье. И был треск. И клок непрочной, как оказалось, материи во рту. Ее стукнули по голове, больно. И мама ушла, переодевшись. Соня решила ее больше не любить. Но не смогла. Дети рождаются с огромной любовью в доверчивой душе. И нужны немалые усилия, чтобы лет через тридцать не осталось ни того, ни другого. Становясь взрослыми, мы вдруг спохватываемся: а детские-то злые обещания сбылись!»

Потом про какую-то подружку Лизку: «Если на палку нацепить горшок из-под цветка, а потом ударять этим Лизку по спине, то она будет орать. Что в какой-то мере доказывает, что Лизка — тоже человек, как и Воробышек с мамой».

А вот и о встрече с прекрасным: «Есть пластинка с „си ля мур, си-си-си, си ля мур!“. Что Воробышек и орала вдохновенно, не догадываясь, что это — про любовь, но только на другом языке. Еще — висела на стене страшная лысая тетка, про которую сестра зачем-то врала, что она — самая красивая в мире. Звали тетку приказательно: „Не фертите!“ Но это еще ничего. На одной пластинке вообще было про какое-то „Турандот“. Такое слово противное, а про что поют, никто не объяснил. Может, угрожающую черную машину так зовут, что возле туалета на пустыре?»

О любви: «Единственное, за что она стояла до конца: не позволяла поднимать своего медведя за голову. Или, упаси Бог, за ухо. Даже сестре, несмотря ни на что! Мишка был самый родной после мамы. Умел рыкать, если его клали на спину».

Заканчивался мамин рассказ как-то уж очень грустно: «А когда Воробышек стала подростком, она вновь познакомилась со своим папой. И тот пустился в воспоминания…о неведомом для Сони периоде ее детства. „Тебе было годика три, я вез тебя на байдарке по реке. И пошутил, что ты можешь пойти по воде, если захочешь. Ты встала и шагнула за борт. Еле успел тебя поймать. Такая доверчивая была!“ — смеялся папа-путешественник. Циничный подросток Сонька не умилилась. Она подумала: „Ну и дурак!“ Она была очень сентиментальной в детстве, прощалась перед отъездом к бабушке („Навсегда“, — сказала тогда мама) с маленькими голубыми цветами возле маминой конторы. Но, живя в городе, перестала быть сентиментальной. А там самым прекрасным другом был дедушка, пока не умер. Воробышку исполнилось в тот день шесть лет. Тут детство и кончилось. А счастье потом долго не наступало».

— Ну, и как тебе?

— Норм.

— Больше нечего сказать? — вскипает мама.

— А это какой медведь? Наш старенький, Миша?

— Ну, да.

— И за голову точно нельзя поднимать?

— Убью! — шутливо грозит мама.

— Это сколько ему сейчас?

— Тридцать девять, однако.

— А ба… то есть, Вера Андреевна, правда такой была? Прямо вот, Воробушком тебя называла?

— Я до сих пор надеюсь, что где-то, в глубине-глубине своей души, она такой и осталась.

— А, может, ты все придумала?

— Таня, как ты можешь? И хватит уже звать мою маму по имени-отчеству. Она же твоя бабушка!

— Ага. А я — ее Катенька.

— Ох, если бы не этот… отчим поганый… — мамины нежные глазки влажнеют, и она уходит в ванную — должно быть, опять реветь.

Сама как-то делилась, что в детстве так часто и много плакала, что отчим прозвал ее Земноводиной.

Глава 16

После маминого рассказа мне интереснее стало посмотреть на поселок, но все же я надеюсь, что папа нас туда не отпустит. Наверное, это отцовы гены, но я — за порядок!

Однако моя судьба-индейка была решительно против. Домашний папочка, отнюдь не путешественник, улетел в Калининград! Так уж вышло: мы собирались-собирались, говорили-говорили, а в пути внезапно он! Но иначе нельзя — папе надо знакомиться с будущим работодателем. Срочно и обязательно. И папа, ценный специалист, отправляется в город нашей мечты. С тяжелым сердцем. На всю катушку «накрутив мне хвост» за тройки в четверти, но так и не вырвав у мамы обещания никуда с нами не ездить!

И мама, как назло, оказалась в форме. В очередной раз отстояла свою независимость — будь эта ее независимость неладна…

Мы купили билеты на самолет до областного центра. Лететь три часа. Оттуда предстоит два часа ехать на автобусе до тоже центра, но районного, а там уж, на чем придется — где-то час до центра маминой Вселенной… Заметили? Чем дальше в глушь, тем больше «центров». И хуже транспорт…

Накануне вылета в нашем доме состоялись проводы. Толпа людей в редкие моменты отсутствия папы — норма. Создается впечатление, что знакомый и малознакомый народ только и поджидает, когда строгий хозяин уедет. Не успевают затихнуть его шаги, как наша квартира превращается в веселое и даже разнузданное стойбище, где все бытовые устои отступают и прячутся в окопы.

Итак, вечером Света прибыла к нам с вещами и в сопровождении своего отца. Который был невменяемее обычного, так как решил ко всем своим бедам еще и бросить курить.

Также к нам «на огонек» напросились… кто б вы думали? Виктор и… Лёша. Типа — проводить. Ну, Виктора резоны я знаю — с девушкой его мечты знакомиться приплелся. А вот этот… мой… в общем, зачем Лёша пожаловал? На Веру Андреевну любоваться, что ли?

А у нас как раз электричество отключили, сидим при свечах, — романтика!

Вера Андреевна, сказочница, почувствовала интерес аудитории. Соловьем разливается про баритовые месторождения — как там опасно.

Боря с Лехой млеют, в рот ей завороженно заглядывают, каждое слово ловят.

Микролит в лепидолите… Караоба, бертрандит…суп из черепах в пустыне…

Вот Виктор — тот молодец. Тот на Светку смотрит, чем-то смешит ее потихоньку.

Мама ушла в себя. При свете свечи это нетрудно. Особенно при таком дрожащем — ведь светкин папа так трясет ногой под столом, что наши деревянные полы ходуном ходят, а на столе чайные ложки о стенки бокалов звенят. А никому и дела нет. Я сейчас с ума сойду от этой тряски. Но этот человек, ни на кого не обращая внимания, играет в какую-то игру на своем мобильном и продолжает мелко трясти ногой. Трясет и играет… И впрямь — зверюга какая-то. Не зря тетя Ира жаловалась… Надо же, как на нервы действует.