Сто дней Наполеона - Эдит Саундерс

В коротком письме Наполеона говорилось: "Кузен мой,

мой начальник штаба высылает Вам приказ. Не сомневаюсь, что, как только Вы узнали о моем прибытии в Лион, ваши подчиненные перешли под трехцветный флаг. Выполните приказ Бертрана и присоединяйтесь ко мне в Шалоне. Я приму Вас, как после битвы под Москвой".

Это письмо - типичный образец того, как Наполеону удавалось подчинять других своей воле. Он абсолютно уверен в себе, он пренебрегает объяснениями и оправданиями, зная, что они лишь провоцируют споры и сомнения. Он великодушен, давая понять без лишних слов, что поддержка Нея сейчас навсегда уничтожит все разногласия между ними и восстановит дружбу их лучших дней.

Посланцы Наполеона попали к Нею в первые часы 14 марта. Это были офицеры гвардии, хорошо известные маршалу. Впоследствие он великодушно отказался раскрыть их имена. Они повторили всё, о чем писал в своем письме Бертран, более того, они сообщили ему, что трехцветный флаг развевается ныне над каждым городом во Франции, что король уже покинул Париж, что Европа одобряет возрождение империи, что Мария Луиза и маленький император уже возвращаются во Францию из Вены и что, наконец, британский военный флот в Средиземном море имел приказ пропустить Наполеона с Эльбы к французскому побережью.

Офицеры с величайшей убежденностью выложили эту историю маршалу Нею, возможно, и сами веря в нее. Чудовищно преувеличивая и выдавая надежды своего предводителя за свершившиеся факты, они сделали все возможное для того, чтобы факты действительно свершились.

Расчет Наполеона был верен. Ней не мог усомниться в правдивости столь солидных посредников. Он был пойман в политическую ловушку и сам выпутаться не мог. Словно под гипнозом, он не смог ослушаться отданного ему приказа. Каждую минуту прибывали новости, подтверждающие фантастический успех Наполеона. От его дивизионных генералов де Бурмона и Лекурба не было никакого толка. Оба ненавидели Наполеона, но боялись занять твердую позицию в столь опасной ситуации. Узнав о том, что Ней решил переметнуться на сторону врага, они выразили некоторый протест, но могли только пассивно наблюдать, как он торопится совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Все утро он готовился к воссоединению с Наполеоном. В 10.30 утра, построив свои войска, он прочел им вслух ту печально известную прокламацию, которая впоследствии стоила ему жизни (Ней был осужден и приговорен к смерти в конце того же года реставрированной монархией).

"Солдаты! - начал он твердо и громко. - Дело Бурбонов проиграно. Законная династия, избранная Францией, скоро вернется на трон. Только император Наполеон, наш повелитель, имеет отныне право управлять нашей прекрасной страной..."

Среди офицеров его штаба царило молчание и удивление, но ряды солдат дрогнули и сомкнулись восторженными волнами вокруг своего маршала под крики всеобщего одобрения.

Когда церемония закончилась, офицеры-роялисты покинули Нея, чтобы вернуться в Париж. "Мсье, - сказал один из них, ломая свою шпагу, - Вам следовало предупредить нас о своем намерении, а не заставлять быть свидетелями подобного спектакля"{45}. Но мнение тех немногих, кто предпочел служить королю, можно было не принимать в расчет, и приготовления к объединению с Наполеоном продолжились.

Наполеон, триумфально пройдя через Шалон, Отюн и Аваллон, достиг Оксерра 17 марта. Повсюду он вел себя по отношению к дружелюбному населению так, словно любезно давал понять, что он целиком в их распоряжении. Ней дошел до Оксерра на следующий день. Он был приведен пред светлые очи Наполеона, которые при встрече наполнились слезами. Встреча прошла столь мелодраматично, что удовлетворила даже самых сентиментальных. Наполеон имел все основания быть довольным Неем, во власти которого было разрушить его планы. Вместе с присоединенными войсками под его началом было теперь 20 000 человек и шестьдесят пушек. Он чувствовал себя в полной безопасности{46}.

Покинув Оксерр 19 марта, он прибыл со своей армией в лес Фонтенбло поздно ночью и добрался до сhateau (шато: замок, дворец - фр.) в первые часы двадцатого. Здесь одиннадцать месяцев назад он был вынужден капитулировать. Теперь, свободный и ликующий, он снова чувствовал себя хозяином своей судьбы.

Предательство Нея произвело повсюду сокрушительный эффект, никто не знал, что таило в себе будущее. Падение Людовика XVIII казалось неизбежным, и вместе с ним казалось неизбежным возобновление эпохи войн. "Как бы ни сложились обстоятельства во Франции, - писала "Таймс", - определенно нет ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые бы не желали Франции быть отечески управляемой добродетельным Людовиком, а не порабощенной бунтовщиком и изменником Бонапартом. Временный успех этого чудовища и его фатальные последствия, угрожающие всей Европе, вызывают у большинства людей недоумение и тревогу. Мы видим, как преступления деградирующего злодея нагло попирают свободу и справедливость. Мы видим, что мир, обещавший быть столь благословенным, у нас похищен, и самые мрачные грозовые тучи окутывают перспективы, еще недавно казавшиеся столь лучезарными и радостными. Естественно, что эти ужасные перемены обеспокоили наиболее рассудительные умы. Естественно, что беспокойство заставляет нас прислушиваться к шепоту слухов, дополнять их воображением и вслушиваться в невнятные звуки штормовых предупреждений горя для нас и наших потомков... Первой огромной ошибкой было не повесить Бонапарта... Следующим образчиком глупости было поместить его на Эльбу, чтобы у него всегда оставался шанс поднять мятеж".

Вести о предательстве Нея достигли Людовика XVIII 17 марта. Немощный старик вздохнул. "Неужто нет больше чести?" - сказал он, и, несмотря на свою недавнюю уверенность, основанную, правда, на доверии к Нею, он начал приготовления к бегству из столицы. Он и раньше не исключал возможность гражданской войны, но сейчас сознавал, что других вариантов быть не может. Наполеон еще до высадки во Франции сочинил воззвание к Французской армии, в котором были такие слова: "Победа будет стремительной. Орел на фоне трех национальных цветов будет перелетать со шпиля на шпиль до самых башен Нотр-Дама". Эти слова загипнотизировали страну, солдаты и мирные жители были в таком восторге, словно к ним шел некий бог с многочисленными милостями. Королю ничего не оставалось делать, кроме как пригнуться перед приближающимся штормом. Фанни Бёрни пишет: "На следующий день, 18 марта, все надежды рухнули. С севера, с юга, с запада, с востока стремительно подступала тревога, блистали молнии опасности и рокотали громы борьбы, но в Париже не было ни восстания, ни беспорядков, ни волнений, лишь молчаливая подозрительность, мрачная тревога и угрюмое бездействие. Ужасная нужда, заставившая короля Людовика XVIII занять свой трон благодаря иностранцам, окончательно уничтожила бы энтузиазм и преданность, если бы таковые не были давно разрушены принципами революции.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});