Движущая сила - Дик Фрэнсис

Вернувшись домой, я попил кофе, съел кукурузные хлопья, поговорил с Харвом, потом с Джоггером («Ни одной птичке ничего не сболтнул в пивнушке»), проверил дневной график и снова перетасовал водителей, засадив Дейва и Джоггера за руль.

Как Фил ни упирался, я перебросил его на девятиместный фургон, а сам сел за руль его шестиместного, который должен был собрать лошадей для скачек с препятствиями из трех разных конюшен и отвезти их вместе с конюхами в Сандаун на скачки, назначенные на вторую половину дня.

Я уж и не помню, сколько раз приходил первым к финишу в скачках с препятствиями на сандаунском ипподроме. Его скаковая дорожка настолько врезалась в мою память, что я, наверное, смог бы пройти ее с завязанными глазами. Во всяком случае, в моих бесконечных снах я вполне справлялся со всеми ее сложностями. Именно этот ипподром будил во мне безысходную тоску по тому тесному мирку, который я потерял, по той интимной, тело к телу, близости с мощным сгустком энергии, слиянию духа, мужества и целеустремленности. Разговаривая с посторонними, можно утверждать, что скачки — такая же работа, как и любая другая, но при более близком рассмотрении становится ясно, что это не правда. Преодоление препятствий на лошади на скорости в тридцать и больше миль в час лично меня приводило в такой душевный восторг, какого я никогда не испытывал в других ситуациях. Каждому свое, так я думал. По мне — высокие препятствия и мощные лошади.

Теперь я чувствовал себя в Сандауне чужим. Обидно, ничего не скажешь, но это горькая правда, как ни крути.

Как и договаривались, Патрик Винейблз ждал меня у весовой.

Начальник службы безопасности на скачках был высок и худ, глаза имел вполне подходящие, ястребиные, и — ходили слухи — в свое время занимался «чем-то в контрразведке», хотя никаких подробностей никто не знал. Ипподромовские остряки утверждали, что он является помесью детектора лжи и пиявки, так как никому еще не удавалось его одурачить или отвязаться от него.

Как и многие до него, он руководил своим сравнительно небольшим отделом умело и решительно, и в огромной степени благодаря его усилиям дела на скачках велись относительно честно. Он нюхом чувствовал всяческие хитрости еще до того, как они приходили кому-то в голову.

Он поприветствовал меня с той небрежной дружелюбностью, которую никогда не стоило путать с доверием, и, взглянув на часы, сказал:

— У тебя пять минут, Фредди. Хватит? Подразумевалось: будь краток. Поставленный в такие рамки и видя, что у него нет времени, я начал колебаться, стоило ли мне вообще затевать это дело с советами.

— Ну, не так уж все и важно, — промямлил я. Мои колебания имели обратный эффект: посмотрев на меня более внимательно, он велел мне следовать за ним и через весовую привел в маленькую комнату, где, кроме стола и двух стульев, практически ничего не было.

Закрыв дверь, он приказал:

— Садись и выкладывай.

И я рассказал ему о трех ящиках, которые Джоггер уже успел найти под фургонами.

— Не знаю, когда их установили и что в них перевозили. Мой механик говорит, что не может поклясться, что не найдет еще несколько. Они здорово хорошо спрятаны. — Я немного помолчал. — С кем-нибудь еще такое случалось?

Он отрицательно покачал головой.

— Я, во всяком случае, не знаю. Ты в полицию ходил?

— Нет.

— А почему?

— Любопытство, наверное. Хочется узнать, кто это меня использует и для чего.

Он задумался, разглядывая мою физиономию.

— А ты используешь меня в качестве страховки, — промолвил он наконец, — на тот случай, если какой-нибудь твой фургон прихватят на контрабанде.

Я не стал отрицать очевидное.

— Все равно хочу их сам поймать.

— Гм. — Он пожевал губами. — Мой совет, брось ты это дело.

— Не могу же я просто сидеть сложа руки, — запротестовал я.

— Дай мне подумать.

— Спасибо, — сказал я.

— Полагаю, — нахмурился он, — здесь нет никакой связи с тем человеком, что умер в одном из твоих фургонов? Я слышал об этой истории.

— Право, не знаю. — Я рассказал ему о госте в маске. — Представления не имею, что он искал. Если что-то из того, что принадлежало покойнику, то явно зря, полиция все забрала. Потом я подумал, а не хочет ли он что-нибудь оставить? Он был весь в грязи и пыли, и я решил, что он валялся на земле, и попросил механика проверить, не прикрепил ли он чего под фургоном.

— Ты думаешь, это его работа?

— Нет. Тот контейнер был там давно, весь покрыт грязью и смазкой.

Еще я рассказал ему, что у фургона, на котором я в тот день ездил в Сандаун, над топливным баком была закреплена вместительная труба.

— Ее трудно заметить, даже если специально искать, просто глядя снизу вверх, — объяснил я. — Фургоны построены по принципу вагонов, у них борта значительно ниже шасси. Для аэродинамики и красоты. Да вы, наверное, знаете сами. Мои строили в Ламборне. Очень хороши. Короче, борта прикрывают все механизмы, расположенные под фургоном. Там и бомбу можно спрятать.

— Я понимаю, — заверил он меня. — А ты бомб боишься?

— Тут скорее наркотики.

Патрик Винейблз взглянул на часы и поднялся.

— Мне пора, — сказал он. — Приходи в весовую после последнего забега.

Я кивнул вслед его удаляющейся спине. Интересно, как он поступит — отмахнется или заинтересуется? Он должен решить этот вопрос в течение дня, но после разговора с ним я пришел к твердому заключению, что мне и в самом деле необходимо выяснить, что происходит, с его помощью или самостоятельно.

Я вышел на свежий воздух и провел большую часть дня в разговорах, иногда весьма полезных для дела, но. Бог ты мой, как все это было далеко от горячки скачек, смены цветов, взвешивания до и после, спешки, скачек, снова смены цветов!.. Ладно, что там. Есть во всем этом и свои плюсы. Мне теперь не нужно голодать, чтобы искусственно держать минимальный вес, ломать кости и прятать синяки, бояться проиграть крупные скачки, потерять хороших хозяев, струсить или лишиться работы. Сейчас я свободен так, как никогда раньше. Что с того, что и сейчас мне приходится угождать владельцам и тренерам. Почти всем, кто хочет преуспеть, приходится кому-либо угождать: актерам — публике, которая платит, президентам и премьер-министрам — своему народу.

В такие дни, как в Сандауне, я начинал замечать, что веду себя так же, как мои водители, в том смысле, что я с особым пристрастием присматривался именно к тем лошадям, которых сам привез на скачки. И торжествовал, если среди них оказывался победитель. Если же лошадь погибала, и такое случается на скачках, водитель возвращался домой в глубокой депрессии. Это несомненное, хоть и необоснованное чувство собственника заметно сказывалось на том, насколько весело, быстро и тщательно готовились фургоны в обратный путь.

Пара лошадей из тех, что я привез в тот день, принадлежала тренеру, у которого раньше я несколько раз работал жокеем, так что нет ничего удивительного в том, что мне пришлось принять участие в разговоре с ним и его женой.

Бенджи и Дот Ашер, как всегда, ссорились. Когда я проходил мимо, Бенджи ухватил меня за рукав.

— Фредди, — потребовал он, — скажи этой женщине, в каком году застрелился Фред Арчер. Она говорит, в 1890-м. Я говорю, что это чушь.

Я взглянул на Дот, лицо которой носило смешанное выражение покорности судьбе и волнения. Долгие годы жизни с этим вспыльчивым человеком оставили на нем глубокий след, скрыть который не могли даже ее нечастые улыбки. И хотя они, образно говоря, постоянно плевали друг другу в лицо, во всяком случае, за период моего с ними знакомства, они упрямо продолжали жить вместе.

И он, и она были необычайно хороши собой и умны, что делало ситуацию еще более нелепой. И тот, и другая великолепно одевались, им было где-то за сорок, и их везде охотно принимали. Пятнадцать лет назад я бы сказал, что их брак распадется через пять минут, — лишнее подтверждение тому, как ошибочно могут судить о браке посторонние.

— Ну? — напирал Бенджи.

— Не помню, — дипломатично сказал я, хотя прекрасно знал, что произошло это в 1886 году, когда этому блестящему жокею-чемпиону было двадцать девять лет. Он выиграл 2749 скачек и всегда ездил только по железной дороге.

— Никакой от тебя пользы, — заметил Бенджи, а Дот с облегчением вздохнула.

Бенджи переменил тему, и в его голосе зазвучали хозяйские нотки.

— С лошадьми все в порядке?

— Разумеется.

— Конюх сказал, ты сам вел фургон. Я кивнул.

— Три шофера свалились с гриппом.

Многие тренеры выходили во двор, чтобы лично проследить за погрузкой лошадей, но Бенджи почти никогда так не поступал. Его метод руководства заключался в воплях из окна, если что-то ему не нравилось, а это, как я заметил, случалось часто. У Бенджи чаще, чем у других тренеров, менялись конюхи. Его старший конюх, который должен был сопровождать беговых лошадей в Сандаун, уволился только накануне.