Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

что истеричка прячет. Для этого ей и предоставляются неограниченные речевые полномочия в анализе.

Собственных видов на эту речь у Фрейда при этом не было, что и отличает его позицию от той, которая могла бы вовлечь истерического субъекта в сговор – например, от позиции возникшей после смерти Фрейда социальной философии, которая удерживает истеричку в границах умеренной метафизики и одновременно симпатизирует ее бунту, в чем мало кто замечает иронию. Положение аналитика в любом случае иное: проект истерички, его социальная и политическая подоплека Фрейда нисколько не интересовали. Обнаруженные впоследствии у его почитателей из литературного лагеря, они встречают резкий отпор, как это произошло, например, в полемике с мечтательным Роменом Ролланом. Никаких точек соприкосновения с фрейдовскими воззрениями у этого проекта не было и тогда, когда работа с истерией еще только вставала на психоаналитическую почву.

Все это дополнительно подпитывало настороженность Доры, которая прекрасно видела, с кем в лице аналитика имеет дело, но не понимала, зачем Фрейду вдруг потребовался ее багаж, прежде никого не интересовавший. Это примечательный момент, поскольку принято считать, что все обстояло наоборот и именно Фрейду истерическое желание явилось во всей своей загадочности и непокорности. Смещая акцент таким образом, исследователи невольно совершают объективацию, по сути довольно мизогиническую, поскольку молчаливо отказывают истеричке, воплощающей для аналитика загадку, в праве на мнение по поводу не менее загадочных вещей, происходящих на стороне аналитика. Однако все обстояло иначе, и путь, который Дора проходит в анализе, показывает, как разворачивалась ее личная озадаченность фрейдовскими целями, увенчавшаяся в итоге ее уходом.

Озадаченность самого Фрейда на этот счет не должна сбивать нас с толку. Даже покинутый своей пациенткой, он получил от нее нечто ценное, хотя и в эквивалентном, подлежащем дальнейшему обмену и толкованию виде. Уход Доры из анализа под Новый год, когда никто не ожидает от своих сотрудников и партнеров подвоха, на самом деле служил сигналом о стремительно уходящем времени. Время это на первый взгляд было отпущено Дорой самому аналитику, но есть здесь и другой аспект, который должен был в полной мере проявить себя после того, как оно полностью истекло.

Известно, как уход анализантки был воспринят Фрейдом. Даже собрав все свое мужество и вместе с ним аналитическое искусство, он не мог, по крайней мере частично, не воспринять произошедшее как оскорбление, поскольку Дора уведомила его как предупреждают об увольнении прислугу – за две недели. Факт этот был немедленно Фрейдом проинтерпретирован, но остался не до конца понятым.

Избрав столь примечательный момент, Дора подчеркнула, что кое-чем в анализе она с аналитиком все же поделилась, причем сделала это в форме дара в виде припомненной ею незадолго до ухода части сновидения, рассказать которое полностью она до того не могла:

Я сообщил ей мои выводы. Впечатления от них должны были быть очень значительными, так как тотчас вслед за этим у нее появляется забытый кусочек этого сновидения. ‹…› Я могу рассматривать этот сон как новое доказательство правильности одного из содержащихся в «Толковании сновидений» утверждений, что забываемые вначале и вспоминаемые лишь позднее части сновидения всегда являются наиболее важными для понимания сновидения. Там же я делаю вывод, что и забывание сновидений нуждается в объяснении посредством внутрипсихического сопротивления[7].

Фрейд воспринял это припоминание как доказательство успеха своего метода. Здесь его и поджидала ловушка, поскольку ко времени этого маленького прорыва в анализе Доры та уже сообщила Фрейду, что его намерения для нее ясны. Не сказать, чтобы Дора в точности их понимала; ей был доступен лишь общий напор аналитика, направление которого выдавало его привходящие мотивы. Несмотря на это, Дора дает ему еще один шанс, дабы удостовериться в своих подозрениях – именно это и послужило причиной необычайного прорыва в анализе непосредственно перед его прекращением.

Все это поучительно, поскольку принято считать, что так далеко в проверке аналитика пациент не заходит. Самое большее, к чему он в своем анализе может отнестись критически, – это поведение аналитика, ограниченное его техникой. Так, субъект нередко разочаровывается в недостаточном интеллектуальном уровне анализа, особенно если тот проводится топорно или излишне прямолинейно метит в места сопротивления анализанта. Смущение может вызвать попытка аналитика навязать какие-то представления или выразить активное несогласие с пациентом. Естественно, речь во всех этих случаях идет не о постижении субъектом подлинного существа анализа, а, напротив, об эксцессе выпадения самого специалиста за пределы аналитического акта. Последнее легко может вызвать со стороны анализанта недовольство – особенно если он располагает собственным пониманием аналитической ситуации и видит ее границы.

В случае с уходом Доры произошло нечто иное. Если она и оказалась разочарована (что мы, в отличие от Фрейда, не приписываем ее аналитическому сопротивлению), то не в отдельных злоупотреблениях или дефектах работы аналитика, а в интуитивно схваченном ею существе анализа. Уникальность ее случая состояла в том, что, нигде не погрешая против собственных аналитических принципов, Фрейд тем не менее поставил анализ на службу своему желанию, а именно поиску истоков истерической речи, которые, как уже было сказано, зависят от позиции тех, в ком Фрейд с горечью и негодованием узнавал своих невежественных судей.

Значимость этого момента превосходит все то, с чем впоследствии привыкли иметь дело как с «контрпереносом», видя в нем ошибку, безусловную, хотя и поправимую неудачу аналитического процесса. Определить аналитическую добросовестность фрейдовского вмешательства не представляется возможным, а поскольку к нему восходит сам идеал «анализа как такового», то корректность или ошибочность последнего оценить столь же затруднительно – мерка здесь если не отсутствует вовсе, то возникает лишь в тот момент, когда анализ уже происходит. Таким образом, вопреки всем возражениям наследников фрейдовского метода, пытавшихся «исправить» Фрейда задним числом, здесь нет зазора между действием и данным заранее образцом – зазора, в котором так нуждается критика, неспособная без него на производство суждения.

Возможность нащупать точку опоры и вынести оценку действиям Фрейда тем не менее существует, но лежит не на стороне рефлексирующего о фрейдовских случаях современного специалиста, а непосредственно на стороне анализантки. Известно, что Дора своим анализом осталась недовольна. Можно как угодно объяснять ее разочарование, жонглировать понятием негативного переноса, который в этом случае связан с отцовской позицией, или, напротив, полностью доверившись уязвленной Доре, объявить анализ объективно неудачным и возложить вину за это на Фрейда. Однако ни то ни другое никак не приближает к пониманию произошедшего.

Следование за Фрейдом без попыток сверить его действия с утопией «хорошего анализа», к возникновению которой он сам дал повод, позволит убедиться, что аналитическое действие реально состоялось и имело некоторые последствия. Их и удостоверяет принесенный