Кладбища. Книга мертвых-3 - Эдуард Лимонов

Консьержу его пиджак никак не подходил — консьержа выпирало из пиджака. Я предполагаю, что консьержем подрабатывал отставной майор. Под пиджаком он донашивал старого фасона военную хаки-рубашку с карманами, такая была у моего отца. Стол у него был накрыт красной скатертью, а поверх скатерти лежало стекло, что позволяло держать под стеклом целый набор бумаг и записочек, нужных консьержу. Он едва взглянул на нас.

— Мы к Валентину Варенникову, к генералу, — бросил Архипов на бегу.

— Его нет, — невозмутимо сообщил консьерж.

— Мы с ним договорились, — сообщил Рудольф Гесс.

— Ушел с утра и не возвращался. Супруга, та дома.

— Позвоните.

— Кого заявить?

— Майор Архипов.

— Нина Тихоновна, к вам майор Архипов, — объявил консьерж в трубку. И бросил нам: — Подымайтесь!

Архипов быстрым шагом рванул от лифта к лестнице.

— Ты чего, майор что ли? — Мы уже стояли перед дверью на втором этаже.

Он не успел мне ответить. Дверь рядом с той, у которой мы стояли, открылась. Высокая блондинка средних лет воскликнула: «Здравствуй, Андрюша! Проходите, ребята!» И мы попали в квартиру.

По-моему, там было шесть комнат. Видимо, для генерала армии соединили две трехкомнатные. За женщиной мы прошли в гостиную. Длинную, вдоль фасада здания. На двух из четырех окон были опущены жалюзи. В два оставшиеся зиял Сивцев Вражек и грязный снег.

— Валентин спит, — сказала женщина, — сейчас разбужу.

В гостиной стало ясно, что она седая, а блондинкой мне она привиделась в желтом свете на лестничной клетке. Седая женщина вышла в дальнюю дверь.

— Жена, — шепотом сказал Архипов. — В Афгане с ним была. Оттуда привез. Он, знаешь, Эдуард, — даже корову с собой в Афган самолетом пригнал. Молоко — его слабость.

Из двери, за которой скрылась жена, вышел высокий худой мужчина в коротком жестком халатике мягкого бежевого цвета, обшитом по манжетам и лацканам витым шнуром такого же цвета. Под халатиком была рубашка с галстуком.

— Валентин Иванович, вот познакомьтесь — великий русский писатель Эдуард Лимонов.

— Андрей, ну не надо, — взмолился я.

— Скромничает…

Затем мы предложили генералу армии стать членом Национал-радикальной партии. Как он нас не послал и почему он нас не послал — двух наглецов, до сих пор не понимаю. А он не только не послал, но обещал подумать над нашим предложением.

Раздумывая сейчас над тем, почему он снисходил до нас, прихожу к выводу, что ему льстило внимание молодых людей. Архипову тогда было лет тридцать, мне — больше, но я долго выглядел молодым. Магия молодости.

Постепенно, со временем, выступили детали биографии генерала армии. Он, оказывается, успел поучаствовать в Великой Отечественной войне в чине капитана, а в конце своей военной карьеры был командующим советскими войсками в Афганистане. В 1991-м он был среди членов ГКЧП. Он единственный, кто не согласился на амнистию, гордый седой военачальник, строгий, как английский фельдмаршал. Он прошел через суд и был оправдан. В 1993 году был избран в Государственную Думу от фракции КПРФ.

В 1996–1997 годах мне довольно часто приходилось бывать в здании Государственной Думы на Охотном ряду. Первое время меня привлекала туда идея. Я ходил в Комитет по геополитике, его возглавлял от фракции ЛДПР депутат Алексей Митрофанов, а с ним меня когда-то свел вездесущий Архипов. В Комитете по геополитике мы занимались тем, что формулировали статус русского народа с тем, чтобы включить его затем в Конституцию. Я потратил на обсуждение статуса чуть ли не полгода, аккуратно являясь на все заседания. Формулировкой статуса вместе со мной занималось еще человек двадцать истовых подвижников, а еще чудиков и фриков. Многие из них уже умерли. А статус русского народа так и не определен. А ведь мы так старались.

Мы добились даже двух публичных слушаний по этому поводу. Одно состоялось в зале заседаний Государственной Думы, есть фотография, где я стою на трибуне под двуглавым орлом на стене, красивый, еще не седой нисколько, и произношу речь. Второе заседание состоялось в Парламентском центре, был такой центр на Цветном бульваре.

Но вернусь к Варенникову. Я долгое время держал его за бравого несгибаемого, английского стиля такого себе русского фельдмаршала (Архипов, вспоминая мой первый визит к Варенникову, поправил меня, когда я назвал одеяние, в котором перед нами предстал тогда Варенников, «халатиком»: «Это же удлиненный смокинг, Эдуард!»). Однако, как-то спустившись в столовую Госдумы, я обнаружил там весело беседующих за одним столиком генерала армии Варенникова и… ненавистного мне вивисектора Егора Гайдара. Перед Варенниковым стоял стакан молока.

Нашу формулировку статуса русского народа зарубил Совет Думы, не допустив нас до пленарного заседания. Я чуть не заболел тогда. Но зато навсегда излечился от болезни парламентаризма. Некоторое время я еще походил в Госдуму, пользуясь временным пропуском, но исключительно потому, что нашел себе там манерную девочку с голубыми волосами, отец-дантист устроил ее валять дурака во фракции ЛДПР. Я ходил с ней в столовую пить там шампанское. Девочку звали Наташа.

Прошли годы. В мае 2009-го Варенников умер и его гроб был выставлен для прощания в клубе рядом с российским Пентагоном — грандиозным Домом Советской армии.

Я услышал про «прощание с телом генерала армии, депутата, бывшего главнокомандующего Советскими войсками в Афганистане» и пошел. У меня было к нему двойственное чувство. Как к вельможе, с коровой в военном самолете летящем в Афганистан, а потом эта картинка, натюрморт, можно сказать, со стаканом молока и с Егором Гайдаром, — это раз. И вторая картинка — молодой капитан ВОВ поднимает с пистолетом людей в атаку. И уже седовласый man, суровый англоман в сухом кителе, отказывающийся от амнистии. Это два.

Было душно. Собиралась гроза. Через всю обширную площадку перед клубом армии тянулась густая очередь из военных, с вкраплениями штатских. В сопровождении моих товарищей («Электроник» неприлично пришел в шортах, и я приказал отправить его домой) я скромно стал после группы курсантов. Очередь двигалась медленно.

Однако вскоре меня высмотрел один из офицеров-распорядителей с траурной повязкой и подскочил: «Для гостей вашего ранга нет необходимости стоять в очереди».

— Я как все, — начал было я.

— Следуйте за мной, Эдуард Вениаминович, право же, так лучше, — мягко сказал офицер. Пришлось идти. По пути со мной поздоровался… большой чин. Он стоял на солнцепеке и кого-то поджидал. С одинокими, но внушительными звездами на погонах.

«С вами маршал поздоровался, вы заметили?» — прошептал Михаил.

«Маршал? Я думал, генерал. Большая звезда».

«Очень большая, маршал. Вы с ним знакомы?»

«Понятия не имею, кто это».

За офицером мы поднялись в зал. На самом деле нас уже была целая группа, человек с полсотни. В зале звучала приглушенная траурная музыка, гроб был подсвечен, поставлен углом к полу, так что изголовье оказалось приподнятым. Варенников лежал лишь чуть более бледный, чем при жизни.

«Научились хоронить достойно, — прошептал Михаил у моего уха. — В девяностые так не умели».

Пахло сырой хвоей. Постоянно вносили венки. Кто-то кашлял. Никто не плакал. Человек умер в 86 лет, чего ж тут плакать.

«А я — его жена…»

Рохлина я впервые увидел по ящику телевизора, на экране теле-. Началась война в Чечне. Наши танковые неуклюжие колонны вошли в Грозный и оказались в ловушке. Сухие крошки чечены, лишенные артиллерии и авиации, вмиг изобрели войну по-чеченски.

Основой их тактики послужили виртуозно используемые гранатометы. Больше всего им нравились РПГ-7 со сменными к ним выстрелами.

Что они делали?

Они в узких улочках Грозного элементарно подбивали передний и задний танки, раскрошив их гусеницы из гранатометов, а затем, измываясь, уничтожали остальные машины, которые в открытом поле наводили ужас, а в городе были беспомощны как овечки.

Чеченцы послали на фиг все военно-академические премудрости, они не изучали ни опыт битвы при Каннах, ни прорыв немецких танков через Арденны в обход линии Мажино.

Чеченцы инстинктивно создали «пятерки». Каждой был придан как минимум один гранатомет (а лучше — два), в состав пятерок входили еще: пулеметчик со своим «красавчиком» (так называли пулемет в Чечне) и несколько автоматчиков.

Пятерки располагались вдоль улицы, по которой двигались, фырча, разогретые русские стальные машины. Гранатометчик из полуподвального или с первого этажа бил по гусеницам, останавливая танк. Пулеметчик бил со второго, сверху по бензобаку. Танк загорался. Когда открывалась крышка башни, вылезающих из пожара танкистов убивали автоматчики. Если танк не загорался, чеченец с гранатометом перемещался на второй этаж и прицельным выстрелом сшибал башню танка к чертовой матери. Это не так сложно, башня часто валяется рядом или отброшенная от тела танка, вы обращаете внимание на это сейчас, когда смотрите новости с войны на Донбассе.