Почти смешная история и другие истории для кино, театра - Эмиль Брагинский

— Брось дразниться! Ты-то как?

— Тоже к матери приехала. Я теперь тульская. Там новый цирк выстроили, в нем и служу.

— Как же ты служишь в цирке? — поразился Сбитнев.

— Под куполом работаю… — усмехнулась Наташа. — Я, конечно, шучу. В буфете. У нас красиво придумано. По всему фойе возле окон столы. На каждом — самовар. Пряники. Пирожные. Бутерброды с отдельной колбасой, в Туле очень даже съедобная отдельная колбаса. У нас в буфете уютно, и зритель чувствует себя по-домашнему.

— Замужем? — не удержался Сбитнев.

— Была.

— Чего разошлись?

— Не разошлись. Его машиной сшибло. Вот и пришлось пойти в буфет. А здесь у меня сын, у матери. Я ведь вечерами работаю, не с кем его оставлять.

Из дома вышла Люда. Наташа уставилась на нее и без всякого стеснения вдруг предложила:

— Садитесь, прокачу! Наверно, не раскатывали на милицейском мотоцикле?

Люда охотно полезла в коляску.

— Слушайте, все-таки служебная… — смутился Сбитнев. Он не ожидал от этой прогулки ничего хорошего. — Неудобно.

— Неудобно пешком топать! — засмеялась Наташа. Нажала на ручку, и мотоцикл запылил по улице.

Вернулись через полчаса. Сбитнев стоял на прежнем месте, ждал. Наташа высадила Люду и с некоторым сожалением признала:

— Девка у тебя хорошая! Прощай! Яша меня у милиции ждет!

И укатила.

Люда глядела вслед:

— Чего ты мне о ней не рассказывал?

— А что рассказывать? — всполошился муж. — Что она тебе наболтала?

— Она-то ничего не болтала. Я по тебе вижу. Завтракать пошли!

После завтрака Люда полола с матерью огород.

Сбитнев сначала постоял возле, но дачником торчать было неловко, а копаться в земле, согнувшись в три погибели, Сбитневу не хотелось.

— Я, пожалуй, пройдусь, — сказал он, стараясь не встретиться с женой глазами.

— Пройдись! — Жена резко выдернула из земли вредную травинку.

Сбитнев подошел к милиции. Возле милиции грелся на солнышке незнакомый младший лейтенант. Он искоса поглядывал на новенький погон. Очень он ему нравился.

— Вот такие дела, — смутившись, сказал он Сбитневу и ушел в помещение.

От милиции до Наташиного дома было рукой подать, но Сбитнев выбрал кружной путь. Вскоре он оказался возле городошной площадки. На ней играли парни в черных поплиновых рубахах, парни двигались медленно, словно бы нехотя, и нагибались за палками будто бы с трудом. И не смотрели на зрителей. А зрители — дети и девушки — стояли за оградой, и, когда парни промахивались, мальчишки свистели, а девушки фыркали. Сбитнев тоже вроде заинтересовался игрой, постоял немного, но Наташи среди зрительниц не оказалось.

Он медленно приближался к Наташиному дому и толком не мог объяснить — зачем вообще сюда шел. Пожалуй, он был уверен, что больше не встретит Наташу, и где-то в самой глубине разумно и подленько шевелилось — и хорошо, и не надо, и ни к чему… И все-таки шел, а когда вовсе вплотную приблизился, то растерялся и не знал, как поступить.

Занавески на окнах были задернуты. Самое простое было взять и позвонить, вон звонок, слева от двери, и, если не она откроет, спросить:

— Наташа дома?

Между прочим, звонок был тот же. Тут он понял, что стоит на виду у всей уяицы. Как в плохом детективе, поспешно нагнулся и сделал было вид, что у него развязался ботинок. Но когда нагнулся, то увидел, что ботинки-то без шнурков! Он сразу вспотел и огляделся — вроде никто за ним не подсматривал. Неожиданно из соседней калитки выскочил петух, а за петухом девочка лет шести. Петух ловко увертывался от нее. Девочка обежала вокруг Сбитнева и только тогда приметила его, остановилась и шепотом спросила:

— Ты чего?

— Я ничего… — шепотом же ответил Обитнев. — Ты иди!

— Лучше ты первый уйди!

Сбитнев, послушно кивнув в знак согласия, стал пятиться от девочки.

Он пятился, посматривая на Наташины окна, занавески не шевелились, наверно, Наташа не стояла у окна и не смотрела тайком на Сбитнева. Он споткнулся о камень, девочка, рассмеялась, Сбитнев погрозил ей пальцем, повернулся и пошагал домой. О Наташе он старался не думать, заставляя себя рассуждать о посторонних вещах. Вот, например, поломался пылесос. Чинить не стоит, один раз починишь — и начнется. Дешевле новый купить, но какой — круглый или продолговатый. И тогда Сбитнев велел себе идти и тихонечко повторять вслух

— Пылесос, пылесос… пылесос.

Так с этим пыльным словом во рту он и добрался до дома.

Мать и жена сидели за столом и дружелюбно беседовали.

— Девка у тебя хорошая! — Наташиными словами сказала мать, — А что отец у нее крупный мандарин — стерпишь!

— Мама! — попытался остановить ее сын, но это было не так просто сделать. А Люда не поднимала глаз.

— Люда работать может, и мысли у нее чистые. Вот Наташка — вроде в красавицах… — продолжала мать. — А мужа выбрала — пьянчугу, можно сказать, алкаша. В непотребном виде и под машину угодил, ребенка сиротой оставил. Я бы за пьянство как за контрреволюцию судила! Одна осталась Наташа, в буфет работать пошла, мечтала врачом, людей спасать, а теперь все ждет, чтобы ее саму кто-нибудь спас.

— В Москву мне пора возвращаться! — соврал Сбитнев.

Он вдруг понял, что, если останется здесь, может произойти неприятная история. — Я на почте был, с Министерством разговаривал…

— Обещался пожить… — вздохнула мать. — Взрослые дети — это как здоровье — подолгу не бывают.

Люда резко поднялась и скрылась в другой комнате, плотно затворив дверь.

— Что с тобой? — забеспокоился Сбитнев и поспешил за женой.

— Давай обойдемся без сцен! — попросила Люда.

— Что я такого сделал?

— Не оправдывайся и не мешай мне складывать чемодан, а то я что-нибудь позабуду!

Сбитнев опять вышел на улицу и решительно зашагал к Наташиному дому. Конечно, вполне можно было уехать не попрощавшись, но чем больше он уговаривал себя, что прощаться не следует, что это лишь трата нервов, тем все более убыстрял шаг. На этот раз он выбрал кратчайший путь и в одном давно знакомом ему месте ловко перелез через плетень и даже засвистел.

Уже приближаясь к цели, Сбитнев услышал где-то позади треск мотоцикла, остановился, смелость его тотчас исчезла, и он снова отвратительно вспотел, тут его догнала Наташа. Она попридержала мотоцикл и резко спросила:

— Все меня ищешь?

— Тебя! — тихо сознался Сбитнев, опять посмотрел на загорелую коленку, и мысли в голове стали путаться.

— Чего ты Люде жизнь сгубил? — накинулась на него Наташа. — Не любишь, а взял? Какая тому причина? Три дня женатый, а меня увидал — и будто с цепи сорвался! А еще седой… пес!

И помчалась дальше…

А Сбитнев с удивительной ясностью в мгновенье понял, что если сейчас не остановит Наташу и не скажет ей что-то особенное и очень важное, то потеряет ее навсегда. И еще показалось ему, что жизнь без этой Наташи будет жалкой и бессмысленной.

— Наташа! — заорал он изо всех сил и побежал за мотоциклом.

Но Наташа то ли не слышала крика, то ли не хотела останавливаться.

— Наташа! — кричал Сбитнев.

Он бежал и бежал по булыжной мостовой. И каждый, кто выглянул на крик из окна или просто разгуливал по улице по делу или без дела, точно знал, что это бежит сбитневский сын. Он теперь в Москве выдвинулся в начальство, вон какой важный — седой, жену привез — здоровую такую, мощную бабу, а догоняет Наташку, которая служит буфетчицей в тульском цирке.

Мотоцикл давно исчез из виду. Сбитнев бежал, пока были силы. Потом уже плелся, не видя дороги. Затем свалился на обочину, на серую, забитую пылью траву. Поднял голову и прочел на дощатом павильоне «Парикмахерская».

Сбитнев полежал, пришел в себя. Встал, отряхнулся, зашел в парикмахерскую и наголо обрил превосходные седые волосы, которые так помогали ему в жизни.

Бритый, он медленно пошел по улице, уже в обратном направлении. И люди, знакомые и незнакомые, шепотом передавали друг другу, что сбитневский сын рехнулся, наверно, на почве застарелой любви.

Когда он вернулся домой, то мать нашел заплаканной.

— Что ты голову под кеглю бреешь? — возмутилась мать. — Жена от тебя ушла! Уехала она, слышишь?

— Ну и хрен с ней! — отмахнулся Сбитнев. Однако скоро одумался. Приехав в Москву, вымаливал у Люды прощение. Люда, которая любила Сбитнева, смилостивилась, и они помирились. Сбитнев уже не вспоминал Наташу, будто ее и не существовало.

Он сильно волновался по другому поводу — не рассказала ли Люда об их размолвке отцу. Но спросить не решался.

Людин отец вернулся из командировки, и молодых позвали ужинать. Увидев обритого Сбитнева, тесть сильно развеселился, острил, и у Сбитнева отлегло от сердца — не знает! Он и сам принялся охотно острить на собственный счет.

После ужина мужчины вышли в коридор подымить.