Кавалер ордена Улыбки - Луиза Гладышева

Что ни больной, то своя судьба, своя трагедия, но общая у всех вера во всемогущество медицины и доктора Илизарова.

— Доктор, как вы считаете, когда я могу вернуться к работе? Я — физик. У меня не закончена важная для народного хозяйства тема. Мне нужно уложиться в минимальные сроки.

— Я — балерина! Я не могу не танцевать, понимаете, не мо-гу! Помогите, пожалуйста, помогите!

И вдруг обнаженный в боли детский голос:

— Я хочу ходить!

Гавриил Абрамович садится рядом с мальчиком на диван.

— Согни ногу, выпрями. Больно? Упрись ступней в мою руку, сильней, еще сильней. Не бойся, дави, дави. Хоккей любишь смотреть? Любишь… Играть надо, чего смотреть-то. Вылечим ногу, и будешь играть.

В клинике Илизарова, как кратко называют в обиходе институт, не встречается «легких» больных. Сюда обращаются уже отчаявшиеся, перенесшие не одну операцию, с очень сложными и трудно излечимыми заболеваниями. И для каждого избирается определенный метод лечения, разрабатывается индивидуальная модификация аппарата. Вот и мальчуган из таких.

Сложнейшая аномалия развития. Родился по существу без ноги. Вместо нее — безжизненная плеточка. «Нога» сделана из дерева и кожи, тело зашнуровано в плотный кожаный корсет, подвязанный под самые плечи. За неполные свои всего-то тринадцать лет жизни перенес восемь операций, и ни одна не принесла облегчения. О! Как легко здесь попасть в плен чистым эмоциям и как трудно подняться над ними!

— Так, ваши предложения, — обращается Илизаров к коллегам, — какова будет наша тактика в данном случае?

— Установить на первом этапе контрактуру?

— Согласен. Но каким образом? Что дальше? Могут быть два варианта. Какой из них оптимальный?

Гавриил Абрамович возвращается за письменный стол, берет лист бумаги, набрасывает схему аппарата. Все склоняются над ним.

— Что предлагаете вы, Тамара Александровна? Предполагаете только? Мысль интересная, надо проверить. На операции можем столкнуться с неизвестным. Да, задача трудная, такой у нас еще не встречалось…

— А есть еще такая идея.

Шариковая ручка стремительно вычерчивает на бумаге линии шарниров, угольников, спиц. Но рождается новая мысль, еще не оформившаяся, неясная, и рука замирает в воздухе.

— А если избрать такой путь?

Думают все, все предлагают. Илизаров не категоричен, не навязывает личное мнение, скорее высказывает сомнение за сомнением, вызывая на размышление, на дискуссию в поисках одной-единственной истины. Но последнее слово — за ним, при общем понимании и согласии. Если понимания нет, он откладывает в сторону схемы и снимки.

— Давайте думать еще. Конечно, предлагаемый путь непривычен, трудно уйти от стереотипа… На раздумья — сутки.

При этих словах разряжается накаленная было атмосфера, мигом исчезают обиды, и снова люди бросаются в работу, как в бой, — в дерзкую, проклятую, любимую, каторжную работу ума, знаний, опыта, практики.

— Гавриил Абрамович, вас приглашают в операционную, — раздается по селектору спокойный голос старшей операционной сестры.

— Уже двенадцать? Иду, иду.

И как не бывало усталости. Доктор снова сгусток энергии, которая потребуется сейчас, сию минуту, на полную выкладку там, у операционного стола.

— Извините, товарищи, ухожу. Продолжим позднее.

На себя берет Гавриил Абрамович самые трудные операции. Не потому, что не доверяет сотрудникам. Немало рядом с ним выросло талантливых хирургов. Но он берет на себя ответственность по праву старшего, по долгу учителя.

«Тише! Идет операция!» — надпись на белой двери.

Священнодействие в операционной нарушается короткими просьбами-командами.

— Все, всё, закончили. Накладываем аппарат.

— Спицы!

— Дрель!

— Флажок, флажок дайте. Вот так, затянули. Проверьте натяжение. Хорошо.

В пять часов вечера Илизаров выходит из операционной. Он спускается на первый этаж и направляется в кабинет неторопливой усталой походкой много и хорошо потрудившегося человека. Как обычно, в вестибюле, коридоре, приемной много выздоравливающих и посетителей. И наверное, многим из них хотелось бы поговорить с ним — кому поделиться радостью, а кому — бедами. Но, поняв его состояние и чувствуя непомерный груз, с которым остается хирург после каждой операции, они смотрят ему вслед молча и благодарно.

В кабинете стоял остывший обед, но он не притронулся к нему. Налил из термоса крепкий чай, и снова — больные: осмотр, анализ, выбор тактики. Звонил телефон, и когда звонок становился невыносимо долгим, снимал с рычага трубку.

— Москва? Товарищ Трубилин, здравствуйте! Да, да, мы выслали в министерство наши предложения по новым разработкам, просим рассмотреть.

— Мама? Чья мама? Не волнуйтесь, все идет хорошо. Скоро будем выписывать. Зачем плачете? Все хорошо! Смеетесь? Смейтесь.

Секретарь Галина Мартемьяновна приносит пачку писем. Сверху — длинненький белый бланк с золотыми переплетенными кольцами.

— Гавриил Абрамович, здесь приглашение на свадьбу, из Ленинграда.

Скупые, почти телеграфные строчки. Но о многом они говорят!

«Дорогой мой доктор Гавриил Абрамович! Я полюбила, счастлива, выхожу замуж. Пожалуйста, приезжайте к нам на свадьбу. Мы вас очень просим. Будете самым дорогим гостем! Нина Викторова».

— Нина Викторова из Ленинграда, Нина Викторова… Ах, Нина Викторова! — Гавриил Абрамович радуется, что вспомнил бывшую пациентку. — Вы помните Нину из Ленинграда? — обращается он к коллегам. — Черненькая, симпатичная. Она у нас с рукой была. Рука деформирована, укорочена. Ну, помните, она очень боялась боли и называла себя «эталон боязни боли». Потом ее так и звали, а она смеялась, что трусила напрасно. Она еще говорила до операции, что ее никто никогда не полюбит. И вот замуж выходит…

— А какое сегодня число? — спохватывается Илизаров. — Значит, свадьба завтра? Телеграмма успеет.

И снова разбор больных. Приходят из отделений молодые хирурги, показывают снимки, как «растет», становится на свое место нога, как срастаются отломки сломанной при автокатастрофе руки, как заживают и сглаживаются страшные рубцы — отметки прошлых операций.

Уже давно вечер. Но клиника еще не спит. Илизаров идет по отделениям не спеша, без сопровождения лечащих врачей. Задерживается у постели «свежих» оперированных.

— Как себя чувствуете? Давайте посмотрим аппарат. Нормально… Завтра попробуйте встать.

— А не развалится нога? — шутит больной.

— Не развалится, крепкая. И больше, больше ходить, наступайте на ногу в аппарате, от этого усилится кровоснабжение, ускорится процесс восстановления мягкой и костной ткани. Не забывайте, — добавил Илизаров, — наш опорно-двигательный аппарат — орган, не только созданный для движения, но и живущий движением.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});