Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского - Феликс ШАБУЛЬДО

Дипломатическое лавирование боярской олигархии Галицкой Руси не могло стать достаточно серьезной преградой для развертывания экспансии Польского королевства и Великого княжества Литовского в этом регионе. Само правление ее рассматривалось правящими кругами Польши и Литвы как временное явление. Участь боярского правления в Галицкой Руси, по всей видимости, была предрешена и в Орде, дипломатия которой стремилась уст- /40/ ранить все, что препятствовало открытой военной конфронтации между Польским королевством и Великим княжеством Литовским. В любом случае, в последовавших затем событиях Орда поначалу сохраняла формальный нейтралитет.

В 1343 г. Казимир III добился от папской курии материальной помощи для борьбы с "русинами",[155] что позволило его войскам перейти в наступление. В ходе военных действий польскому королю удалось в 1343–1344 гг. захватить пограничные с его владениями Саноцкую и Перемышльскую земли.[156] Еще большую военно-политическую активность в Галицкой Руси проявило Великое княжество Литовское, правителем которого после гибели Гедимина в 1341 г. стал его сын Явнутий. Возможно, с его санкции, но по инициативе Дмитрия-Любарта, именно в 1343–1344 гг. в Галицко-Волынскую Русь со своими воинскими дружинами двинулась и осела на ее южных и западных окраинах целая плеяда Гедиминовичей, которые в последующих сражениях с польскими и венгерскими феодалами, а также с ордынцами отстаивали ее целостность, проявляя при этом определенное военно-политическое единство.

Наступление Великого княжества Литовского на Галицкую Русь в середине 40-х гг. XIV в. укрепило позиции Дмитрия-Любарта, сохранившего верховные права на этот край. Тогда же было ликвидировано правление местной боярской олигархии. Последний признак его существования – письмо венгерского короля Людовика от 20 мая 1344 г. к Дмитрию Дядько, которого он называет "верным своим мужем" (т. е. вассалом. – Авт.), "комитом" и "управителем русинов".[157] В сентябре 1347 г. византийский император Иоанн Кантакузин в специальной грамоте известил "благороднейшего князя владимирского" Дмитрия-Любарта о принятом им и патриаршим собором решении упразднить галицкую митрополию и тем самым восстановить единство церкви на Руси и обратился к нему с просьбой содействовать исполнению этого решения, а для этого, прежде всего, удалить галицкого архиерея и убедить его прибыть в Константинополь для расследования предъявленных обвинений.[158] Следовательно, верховная светская власть над Галицкой Русью к 1347 г. уже была сосредоточена в руках Дмитрия-Любарта. Грамота свидетельствует также о его причастности к кругу, если не инициаторов – а ими на Руси являлись митрополит Феогност и великий московский князь Симеон Иванович, – то, по меньшей мере, непосредственных исполнителей постановления патриарха о присоединении галицко-волынских епископий к общерусской митрополии. Известно, что общественные и политические движения в эпоху феодализма вынуждены были принимать теологическую форму. /41/ Ф. Энгельс объяснял это тем, что "чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде".[159] Такой порядок подтверждается "всей… историей средних веков, знавших только одну форму идеологии: религию и теологию"[160]. Все это определяло ту большую роль, которую играла церковь в средневековом европейском обществе, представлявшем "мир, фактически лишенный внутреннего единства". Общность объединенных одной религией группы европейских народов проявлялось "…прежде всего, в лице церкви, организованной на феодальных и иерархических началах. Владея в каждой стране приблизительно третьей частью всех земель, церковь обладала внутри феодальной организации огромным могуществом. Церковь с ее феодальным землевладением являлась реальной связью между различными странами; своей феодальной организацией церковь давала религиозное освящение светскому государственному строю, основанному на феодальных началах. Духовенство было к тому же единственным образованным классом. Отсюда само собой вытекало, что церковная догма являлась исходным пунктом и основой всякого мышления".[161]

Оценка Ф. Энгельсом места и роли католической церкви в феодальной Западной Европе верна и применительно к православной церкви в Восточной Европе XIV в., когда лишь она одна, несмотря на кратковременные нарушения единства, сохранила организационную структуру, распространявшуюся на все феодально раздробленные, а затем и политически разобщенные земли Руси. В силу этого православная церковь приобретала значение мощного орудия идеологического воздействия на народные массы на всем пространстве восточнославянской территории, что хорошо понимали не только противоборствующие на Руси феодальные группировки, но и правящие верхи Великого княжества Литовского и Польского королевства, стремившиеся подчинить церковь своим политическим интересам. Поэтому восстановление целостности церковной организации в 1347 г. ввиду усилившейся и принявшей форму вооруженных захватов феодально-католической экспансии на Галицко-Волынское княжество явилось важным и необходимым шагом на пути к достижению идеологического и, в конечном счете, политического единства Руси.

Среди обосновавшихся в Галицко-Волынской Руси в 1343–1344 гг. литовских князей наиболее сплоченную и сильную группировку составляли сыновья Михаила-Кориата Гедиминовича. Историографическая традиция связывает с их военно-политической деятельностью не столько защиту галицко-волынских зе- /42/ мель от натиска польских и венгерских феодалов, сколько, точнее главным образом, освобождение от ордынского ига значительной части Подольской земли и присоединение ее к Великому княжеству Литовскому. До сих пор утверждение власти Кориатовичей в Подолье – эта сложная, представляющая собой комплекс имеющих специальное значение вопросов, проблема во многом остается дискуссионной. Обычно она рассматривается в научной литературе в прямой связи с разгромом ордынцев в битве у Синих Вод в 1362 г., что является, на наш взгляд, верным лишь отчасти. Имеются определенные основания датировать переход Подольской земли под власть Кориатовичей серединой 40-х гг. XIV в. и считать его одним из результатов происходившего в то время общего наступления Великого княжества Литовского на Галицкую Русь.

Основными источниками, освещавшими битву у Синих Вод и связываемое с нею в историографии распространение власти литовских феодалов на Подольскую землю, служат созданная в начале 30-х гг. XV в. и включенная в состав белорусско-литовских летописей пространная редакция Повести о Подолье,[162] известие Густинского свода 30-х гг. XVIII в. о разгроме великим князем литовским Ольгердом трех ордынских "царьков"[163] и дополняющие их записи русских летописей (Никоновской и Рогожского летописца), восходящие к тверским летописным источникам.[164] Они свидетельствуют о разгроме войсками Ольгерда в сражении у Синих Вод трех орд, князья которых были наследственными владетелями Подольской земли; о состоявшемся затем походе в глубь ордынских владений в направлении устьев Днепра и Южного Буга; о приходе в Подольскую землю Кориатовичей якобы по распоряжению Ольгерда и с приданной им литовской военной помощью и т. д. Этим летописным данным как будто противоречит сообщение Яна Длугоша о том, что еще в 1352 г. ордынцы напали на Подолье, принадлежавшее Польскому королевству,[165] а "первый поход" литовских войск в пределы владений Орды был совершен под командованием Витовта в 1397 г.[166] В середине XVI в., несомненно, под влиянием известий Яна Длугоша в белорусско-литовских летописях поздней редакции (Красинского, Ольшевской и Рачинского) разгром трех ордынских князьков в Подолье был приписан Витовту.[167]

Обе версии нашли свое отражение в исторических произведениях авторов XVI в. (Б. Ваповский, М. Бельский, М. Кромер, А. Гваньини, М. Стрыйковский и др.) и в обширной историографии. Основную концепцию Синеводской битвы и связываемый с нею переход Подолья под власть литовских феодалов, отраженную в древнейших белорусско-литовских летописях, приняли /43/ Н. Молчановский,[168] а также О. Гурка[169] и некоторые другие украинские и польские буржуазные историки (В. Б. Антонович, М. С. Грушевский, Л. Колянковский). За трактовкой Яна Длугоша пошли Ф. Брун,[170] Н. Дашкевич,[171] В. Смирнов,[172] польские исследователи А. Прохаска,[173] С.-М. Кучиньский, посвятивший рассмотрению этого вопроса специальный труд.[174]