Чикатило. Зверь в клетке - Алексей Андреевич Гравицкий

вот, оба этих убийства отличаются от остальных тем, что называется «корыстный мотив». Преступник — или даже преступники — не просто удовлетворяли свои сексуальные потребности, они еще и грабили жертв. Уже достоверно установлено, что у погибшей Астафьевой из ушей вырвали золотые серьги, также пропали перстень и брошка. У погибшей Брунько Веры Ильиничны забрали крупную сумму денег, обручальное кольцо и кулон. Таким образом…

— Таким образом, вы хотите сказать, что это не потрошитель? — перебил его на этот раз Ковалев. — Что он раньше никогда ничего не похищал, так? А как же тогда быть с почерком? С выколотыми глазами, с отрезанными половыми органами?

Витвицкий в волнении снял очки, принялся старательно протирать стекла:

— Это… Я считаю… Это маскировка. Чтобы всех запутать.

— Смелая гипотеза, — в голосе Ковалева прозвучал скепсис. — Товарищ Горюнов, а вы почему молчите? — повернулся он к московскому коллеге. — Виталий Иннокентьевич нас тут осчастливил, можно сказать. Что вы думаете по этому поводу?

— Пока ничего не думаю. Все эти факты нуждаются в тщательной проверке, — сдержанно отозвался Горюнов и повернулся к Витвицкому. — Но скоропалительных выводов я бы не делал. Понятно, товарищ капитан?

— Но это же факты! — вскинулся Виталий.

— Факты?! — не выдержал Липягин. — Отрезанные титьки — вот это факты! А если там колечко с пальца соскользнуло или цепочка порвалась и затерялась — это хуйня, а не факты. Прости, Ира. Я только одного не понимаю… Зачем тебе это надо, капитан?

— Что «это»? — поджал губы Витвицкий.

— Направлять следствие по ложному пути, — без обиняков выдал Липягин.

В кабинете повисла звенящая тишина. И в этой тишине Витвицкий смял свой доклад и быстро вышел. Овсянникова, бросив на Липягина уничижительный взгляд, вскочила со стула и бросилась следом.

Горюнов задумчиво посмотрел на захлопнувшуюся за ней дверь:

— Майор, опять перегнул.

* * *

Витвицкий в бешенстве выбежал из здания УВД, громко хлопнув дверью. К черту все! Сколько времени он уже здесь, сколько раз доказывал свою полезность, а все равно одно и то же: недоверие, насмешки, издевательства. Почему эти люди всегда критически относятся к любой мысли, выбивающейся из их протоколов? Особенно если мысль эту озвучил он.

— Добрый день, Виталий Иннокентьевич, — поздоровался кто-то, но он не ответил. Не заметил даже.

Он размашисто шагал прочь. Бросить все и вернуться в Москву. Прежде его здесь держал Кесаев, а теперь что? Кесаев уехал, и он уедет.

— Виталий!

Капитан обернулся. От здания за ним бежала Овсянникова. Она уже почти поравнялась с ним, он отвернулся и снова зашагал прочь.

— Виталий, подожди!

— Нет! Все, хватит! Пошли они… к черту! Я не мальчик, чтобы со мной так…

Овсянникова наконец догнала его, схватила за руку, остановила силой.

— Виталий! Ты ведешь себя именно как мальчик, причем маленький…

— Маленький мальчик — это почти тавтология… — пробормотал он обиженно.

— Уйти и всех послать — тут большого ума не нужно. Ты просто говоришь не совсем удобные для них вещи. Но по сути-то ты прав. И я уверена, и Горюнов твой, и Липягин, и даже Ковалев в глубине души это понимают. Им нужно просто все объяснить. Спокойно объяснить, с доказательствами.

— А ты? — хмуро посмотрел на нее Витвицкий.

— Что я? — не поняла Ирина.

— Ты понимаешь, что я прав?

Овсянникова улыбнулась:

— Я всегда за тебя, дурачок.

— Даже когда я не прав?

— У меня еще не было повода проверить.

Она улыбалась тепло, с какой-то материнской нежностью. Затем взяла его под руку и повела по улице, словно он и в самом деле был маленьким мальчиком.

1992 год

В одиночке СИЗО было сыро и холодно. Стены, крашенные в казенные тона, лампочка под потолком в зарешеченном плафоне, койка.

На койке на спине, сложив руки на груди, укрывшись одеялом, лежал Чикатило. Со стороны могло показаться, что он спит, но это было не так.

Чикатило время от времени открывал глаза, смотрел в потолок на горящую вполнакала лампочку в сетчатом колпаке и всякий раз видел на месте лампочки свешивающуюся из-под потолка петлю.

Видение не уходило, и это нервировало. Отбросив одеяло, он вскочил с койки и принялся в раздражении ходить по камере, как автомат: туда-сюда, туда-сюда.

— Раз. Два. Три. Четыре… — бормотал он себе под нос. — Раз. Два. Три. Четыре…

Если бы кто-то наблюдал сейчас за ним, мог бы подумать, что Чикатило и вправду сошел с ума. Но за заключенным никто не наблюдал.

* * *

Точно так же он метался по своей кухне в Новочеркасске: с остекленевшими глазами, кривящимся ртом и судорожно сжимающимися пальцами. Как автомат: туда-сюда, туда-сюда. Как загнанный в угол зверь. И ему было от чего почувствовать себя таким.

Открылась дверь. Вошла заспанная Фаина в ночной рубашке.

— Андрей, ты чего тут? — спросила удивленно. — Что с тобой?

Чикатило замер и поглядел на жену невидящими глазами. Лицо его сейчас походило на посмертную маску, и от этого становилось не по себе. Фаина еще больше испугалась, когда муж вдруг, не меняя выражения на лице, сделал к ней шаг и протянул руку.

Фаина отшатнулась в страхе.

— Не надо садиться в чужие машины! — замогильным шепотом пробормотал Чикатило. — Не надо!

— Ты с ума сошел, что ли? — повысила голос Фаина. — Какие машины, ночь на дворе!

Чикатило вдруг остановился, опустил руки, взгляд его стал живым и сосредоточенным.

— Фенечка… — пробормотал он извиняющимся тоном.

— Зря я тебе про эти убийства рассказала, — рассердилась на себя Фаина. — Иди ложись. Валерьянки накапать?

Чикатило опустил голову и мимо Фаины прошаркал в коридор.

1992 год

«Ты с ума сошел, что ли?» — всплыла фраза жены из глубин памяти.

Чикатило перестал мерить шагами камеру в СИЗО, остановился и забормотал:

— Ты с ума сошел, что ли? С ума… сошел…

В этой случайно всплывшей в памяти фразе было откровение.

С ума сошел!

* * *

В кабинете Ковалева было многолюдно — тут собрались все члены московской и ростовской групп, занимающиеся делом потрошителя, и другие офицеры. Не было только самого Ковалева.

Хмурый Витвицкий стоял у стены возле входной двери и смотрел поверх голов. Рядом с ним замерла Овсянникова. Гул не стихал, как бывает, когда много людей в одном пространстве вполголоса переговариваются друг с другом.

— Коллеги, а чего мы, собственно, ждем? — не выдержал, наконец, кто-то.

— Не чего, а кого! — Липягин с мрачной веселостью кивнул на стул во главе стола. — Начальство наше задерживается.

— А по-моему, оно опаздывает, — посмотрел на часы один из офицеров.

В этот момент дверь распахнулась, и все разговоры затихли сами