Царская немилость (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Не верите в живучесть этого курносого? — улыбнулся им душевно Пётр Христианович. — Стойте, а вы про Д’Артаньяна читали? Там тоже трое. Достойные всё люди оказались.

— Дуэль. Немедленно, — напомнил о себе курносый. Ну, не хочешь, как хочешь. Не узнаешь, в чём сила. А Сила — она в … силе. Годы тренировок. Утренние пробежки в любую погоду. Учителя ещё правильные нужны.

— Хорошо, сударь. Раз вы не представились, то буду называть вас — Курносым. Так вот, господин Курносый … Раз вы меня вызвали, то, если мне моя старческая память не изменяет, то за мной выбор оружия. Я выдираю кортики. Прошу обеспечить. — Повернулся он к секундантам, должно быть.

— Кортики? Трусссс! Почему не на женских шпильках. ААА-ааа! — это граф ему на ногу наступил «случайно».

— Кортики. Через полчаса, умыться надо. Грех, убивать неумытым. Пошли вон, я спущусь сам. Зачем мне вас ещё спускать.

Порычали на языке Франсуазы Саган. Что-то про солнце в холодной воде. А нет, послышалось, просто, что холодно, хоть и солнце. Прорычали, но удалились. Так и не представившись. Кто их вежливости учил. Хотя, понятно. Дядька — француз. Чего там у Пушкина? «И в Летний сад гулять водил …». Ох, уж эти французы, ничему хорошему научить не могут наших детишек. Потом ещё Болонскую систему придумают. Болонь? Где это? Разрушить пока не поздно?!

Брехт Иван Яковлевич присел на скамью эту безразмерную и задумался. Убивать детей не хотелось. Местная новгородская золотая молодёжь. Папа у мелкого начальник, стало быть. Только с начальством ему сейчас и «необходимо встречаться». Потому и кортики. Пуля дура. То ли он убить может. То ли его — случайно. Не хотелось случайно умереть. А вот интересно, где-то читал Иван Яковлевич, что Пушкин тридцать семь раз дрался на дуэлях. Почему только один раз попали, да и то только ранили? Все мазилы здесь такие? Сабля? Так можно перестараться и отрубить чего важное. Кроме того, не был уверен Брехт в том, что справится. Его никто фехтованию не учил. А вот кортики, это совсем другое дело. Это же почти те же кинжалы или ножи. А вот этому его пять лет Светлов учил. Узнать бы, хватило времени Кате с детьми добраться до Спасска и смог ли Иван Ефимович переправить их в Америку. Ну, отсюда из глубины веков теперь не узнать. Только надеяться оставалось.

Итак. Кортики. Был у Брехта в будущем кортик, нет, не те игрушечные висюльки, что у современных офицеров морских висят. У него была копия кортика Нахимова. Там лезвие почти полметра. Целая сабля, вернее, меч маленький. Плохо. Он не умеет фехтовать. Или умеет? Как вот определить? Синий порошок съел не весь. Про детство и юность почти ничего не помнит, а ведь учат фехтовать именно в юности.

О-хо-хо. Ладно. Надо идти на дуэль. А умыться же хотел. А ещё бы принять ванну. Выпить чашечку кофе.

Событие семнадцатое

— Ах, с какой странной шпагой Вы заявились на дуэль!..

— Это лом, сударь!

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река.

Кудрявая, что ж ты не рада

Весёлому пенью гудка?

Гудка не было. Как бы вместо «гудка» зарифмовать петуха? Петухи орали. И не один, несколько сразу и по очереди. Да, и без очереди тоже орали.

Кудрявая была. Стояла красивая девушка со слезами на глазах и сквозь слёзы эти то умоляюще, то зло, карими глазами на графа «прожигала». Приехали на излучину Волхова. Народу. Тьма. Один Витгенштейн без зрителей и секундантов. Правда, дормез Платона Зубова народ впечатлил. Шепчутся, стоят, пальцем посиневшим показывают. Не культурно же. Хотя, их француз учил. Им можно.

— Подойдите сюда, граф, — прикрикнул на него тот самый зелёный подпоручик.

— Если каждый делу предан,

Если все вперёд идём,

Песню радостной победы

Мы по миру разнесём. — Вспомнил Иван Яковлевич продолжение песни.

— Рано вы граф победу празднуете. Константин Владимирович Ржевский отлично фехтует.

Да, узнал Пётр Христианович, с кем повздорил. Как и предполагал, из золотой молодёжи товарищ. Его отец Владимир Матвеевич Ржевский — настоящая шишка, был недавно уволен, по прошению, от службы, с производством в тайные советники и с пенсией полного жалованья. Уволен с должности Новгородского гражданского губернатора. Папенька в Москву на днях укатил, а сынок задержался, забухал с дружками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Нда. Ржевский.

Так можно и в анекдоты попасть. Восемнадцати лет даже нет пацану. Как бы не убить случайно.

Кортики нашли. Как и предполагал граф, они с лезвиями по сорок сантиметров. Пётр взмахнул пару раз. Тяжеловато лезвие. Он к другому весу привык. Снял епанчу голубую с плеч, притоптал место чуть вокруг, чтобы в снегу не завязнуть.

— Сходитесь, — секундант взмахнул саблей.

Никуда Пётр Христианович не пошёл. Что он зря тут снег уминал. А Ржевский прямо кинулся. Ух, лезвие прямо перед носом чиркнуло. Не, не, ребята. Если не умеешь фехтовать, то и не берись. Потому Брехт и не взялся. Он отпрянул назад и когда курносый взмахнул кортиком, как шпагой, чуть зашагнул влево. Ржевский сделал выпад, намереваясь нанизать этого борова на иглу для коллекции, а там нет никого, провалился. Пётр Христианович аккуратно, но сильно, ткнул его остриём в левое плечо. И ещё отступил. Опять у носа вжикнуло. Эти придурки решили драться не до крови первой, а до смерти. Дети, блин, не ценят жизни.

Вжик, ещё раз. Пётр продолжал кружить на вытоптанном месте. Сейчас совсем рядом сталь просвистела. Даже дуновение носа коснулось. Можно ведь и самому курносым стать. Кто там с золотым носом ходил? Астроном? А Брюге. Тьфу. Браге. Тихо. В смысле звали его — Тихо. Не хотелось бы на этого датского Тихона походить.

Ещё пару раз Ржевский кидался в атаку. Рука левая уже не за спиной, как вначале. Сейчас болтается вдоль тела и по рубахе кровь стекает. Обильно так. По этой руке уже сто раз Пётр попасть мог, но нужно же правую отключить. И быстрее, а то пацан кровью истечёт.

Ага, Константин поскользнулся, Брехт, легко сделал шаг назад и влево и опять от души ткнул кончиком кортика только теперь уже в правое плечо. В дельтовидную мышцу. Ржевский вскрикнул и выронил кортик. Попытался подняться, но поскользнулся и упал на снег на спину, обильно его же кровью окроплённый. И тут к Петру Христиановичу в ноги эта кудрявая бросилась.

— Не убиваете его. Умоляю вас.

— Да и не собирался.

Этот семёновец — брат двоюродный Константина и тоже Ржевский — сын генерал-майора Ивана Ржевского, шагнул, заслоняя собой брата.

— Тихо. Тихо. И в мыслях не было. Может, хватит, ребята. Поиграли и будет. Ему к доктору срочно нужно. А то помрёт от потери крови. Давайте уж помиримся. Приношу вам свои извинения.

— И вы нас простите, Ваше сиятельство. Дуэль закончена. — Фальцетом прокричал тоже Пётр — Ржевский и махнул рукой, призывая врача.

Брехт нагнулся, поднял второй кортик.

— Можно я это себе заберу, на память.

— Премного обяжете. — Махнул рукой семёновец.

— Благодарю, господа, я поеду. Дела, знаете.

— До свидание, сударь.

Брехт надел епанчу и поспешил в свой дормез.

Уже тронулись, уже отхлебнул Пётр Христианович коньячку из пузатой бутылки, когда, рассматривающая трофеи Шахерезада, промолвила:

— Ух, ты, самого адмирала Синявина кортик. Вот тут написано.

Нда. Интересные нынче девушки родятся. Знают кто такой адмирал Наум Сенявин. Выходит Ржевские его потомки. Измельчали. Не по руке им кортики великих адмиралов.

Событие восемнадцатое

Воспоминаний много, а вспомнить нечего.

Иван Тургенев

До самой Твери дальше ехали без приключений. Скучно ехали. Пётр Христианович, достал планшет, включил музыку, при запросе галочку поставил на народные песни и слушал, удивляясь, как это люди в здравом уме такое могли сочинить. Хрень визжащая заунывная с непонятными словами. Выключил планшет минут через двадцать.