Грешница - Понсон дю Террайль

— А ребенок?

— Его нет с ним… он хотел утопиться… я едва спас его… он просто в отчаянии.

— Хорошо, — проговорила она и, подбежав к Леону, нежно взяла его за руку.

— Наконец-то! Ну едем же! — прибавила она, подвигаясь к карете.

— Дитя мое! — прошептал он.

Тюркуаза поняла, что все погибнет, если она будет медлить и не примет решительных мер.

— Прощайте! — проговорила она. — Навсегда!.. И она села в карету.

Эти слова окончательно помутили рассудок несчастного Роллана.

Он вскрикнул и бросился к ней.

Лошади тронулись крупною рысью и увезли с собой преступного отца и его обольстительницу.

Но Леон скоро опомнился, ночная прохлада освежила его больную голову, oн начал обдумывать свое положение, то, что бросает своего ребенка и жену, и вдруг вскрикнул:

— Нет, я не могу ехать, я негодяй, пустите меня, я не хочу бросать своего сына.

Молодая женщина спокойно отворила дверцу кареты.

— Остановитесь, почтарь, — приказала она. Карета остановилась.

— Я не могу оставить вас одного среди этой пустой местности. — сказала она, — мы уже отъехали пять лье от Парижа.

— Я ворочусь пешком, — повторил еще раз Леон Роллан.

— Нет, я довезу вас… почтарь, назад, — крикнула она.

— Сударыня, — ответил почтарь в рыжем парике, — мы проехали больше пяти лье и уже близко от станции… а мои лошади не довезут обратно.

— В таком случае везите до станции… мы возьмем там свежих.

Леон молчал.

Через четверть часа они остановились влево от дороги, у уединенного домика, с виду очень похожего на провинциальную харчевню.

— Эй!, лошадей!.. — закричал почтарь в рыжем парике.

Дверь домика отворилась, и из нее вышел человек, в котором можно было сейчас же узнать Вантюра — управляющего госпожи Маласси.

Он был одет трактирщиком и держал в руке фонарь.

— Лошадей? — ответил он. — Теперь нет, а часа через два будут… Все в разгоне… Сейчас только что проехал англичанин и заплатил за двойные прогоны лошадей… Понимаешь?

— Судьба, — прошептал чуть слышно Роллан.

— Два часа вместе, — радостно вскричала Тюркуаза и бросилась на шею Леону.

Тюркуаза живо выскочила из кареты и побежала к харчевне. Леон шел за нею.

Кучер в парике переглянулся с молодою женщиной и как-то таинственно подмигнул глазом, а мнимый хозяин харчевни нагнулся к Тюркуазе и шепнул ей:

— Я здесь по приказанию, что бы я ни сказал — должно быть сделано.

Леон, конечно, ничего не услышал из этих слов и прошел вслед за молодой женщиной сперва в кухню, а потом в столовую харчевни.

Воспоминание о ребенке не давало ему в настоящую минуту покоя.

Молодая женщина села у пылавшего камина и, протянув к нему руку, сказала ему:

— Да, друг мой, я только мечтала, что мы можем быть соединены навеки… и вот в действительности нам нужно расстаться?

— Да, я точно предчувствовала это несчастье, — продолжала сна, — когда увидела вас в первый раз… — И при этом она рассказала ему, что увидела его в первый раз в Бельвиле, где он был со своей женой…

— О! — продолжала она. — Я была так счастлива тогда… а теперь я так страдаю.

Леон увидел, как из ее глаз выкатилась слеза и тихо покатилась по ее хорошенькой щеке.

— Но зачем же вы уезжаете? — спросил он.

— Зачем?.. Но ведь я люблю вас.

— В таком случае оставайтесь. — прошептал Роллан.

— Это немыслимо… я ревнива и не хочу делить вас. или все… или ничего!

— Боже! — прошептал опять Леон. — Я не хочу и не могу бросить своего ребенка.

Тюркуаза только что было собралась ответить ему, как в комнату, где они сидели, вошли почтарь и хозяин харчевни.

— Досадно, — заметила вполголоса Тюркуаза, — эти господа лишают нас возможности поговорить в последние часы.

Вантюр, разыгрывавший роль хозяина харчевни, как будто понял ее и поторопился сказать:

— Лошадей раньше двух часов не будет, а потому, сударыня, не будет ли вам угодно подняться во второй этаж… я затопил там для вас камин.

Тюркуаза встала и молча кивнула головой.

— Не угодно ли вам будет чего-нибудь покушать? — предложил импровизированный трактирщик.

— Да, — ответила она.

— Сейчас все будет готово, — ответил он и поспешил вперед.

Комната, в которую он ввел Тюркуазу и Леона, была не очень велика, она была уставлена старою мебелью и оклеена новыми дешевыми обоями. В камине пылал яркий огонь. Молоденькая горничная торопливо накрывала на стол.

Вантюр принес две бутылки, холодную курицу и миску с супом.

Леон машинально смотрел на все эти приготовления.

— Друг мой, — сказала ему Тюркуаза, садясь к столу, — не скушаете ли вы чего-нибудь со мной? — И при этом она с трудом улыбнулась.

Вантюр вышел.

Тюркуаза взяла одну из бутылок и налила Леону стакан вина — Я не хочу ни есть, ни пить, — прошептал он.

— Ну, выпейте, если только любите меня… — И при этом она бросила на него тот очаровательный взгляд, перед которым он никогда не мог устоять.

— Мне так хочется! — проговорила она и сейчас же мило улыбнулась.

Леон взял стакан и выпил его залпом. Тюркуаза тоже хотела выпить, но потом поставила его опять на стол и сказала:

— Какая гадость! Это простое сюренское вино. — И она выплеснула его в камин и налила себе стакан холодной воды.

Молодая женщина едва только дотронулась до супа Вантюра, поглодала косточку засохшей курицы и отодвинула от себя прибор.

— Мне хочется больше плакать, чем есть, — заметила она тихо и обняла Леона.

— Мой бедный друг!

Леон чувствовал, что сердце его разрывается на части.

Тюркуаза великолепно играла свою роль и успела придать страсти самые чарующие, увлекающие оттенки, самые мягкие речи и самый грустный тон.

В продолжение целого часа Леон слушал, как слушают во сне какие-нибудь гармонические голоса, как бы снисходящие с небес, и в то время как решение его возвратиться в Париж постепенно колебалось, сознание стало мало-помалу пропадать, как бы от опьянения.

Он был убежден, что ему остается всего несколько часов, которые он может провести с любимою им женщиной, а между тем он чувствовал непреодолимое желание заснуть… взгляд его отуманился, и хотя он все слышал, что она говорила, но сам тщетно старался сказать что-нибудь.

Тюркуаза, казалось, не замечала его состояния, — она продолжала ласкать его и называть самыми нежными именами.

Леон выпил в предложенном ему вине изрядную Дозу одуряющего вещества, но такого, от которого у него была поражена только одна физическая сторона.

Он не мог более сидеть на стуле и говорить… но все слышал.

Наступила минута, когда он откинулся на спинку стула, как заснувший человек… он продолжал слышать, но не мог двигаться.