Убийство Халланда - Пиа Юль

Пернилла подошла, грузно опустилась на колени возле ближней коробки, приподняла осторожно верхние листы и конверты. Я закрыла глаза, прислушалась. Это были звуки с улицы, шум машин в дождливую погоду, автобусов, которые останавливались и ехали дальше, под эти звуки спал Халланд. А можно ли так писать — подобно звукам города, что вторгаются к тебе в дом? Я думала, он шел в гостиницу, когда ему случалось заночевать в Копенгагене, хотя в этом редко возникала необходимость, ведь мы жили не так уж и далеко. Его жизнь в провинциальных гостиницах — я о ней знала, я слыхала о ней, но вот это?

— Как долго, ты говоришь, Халланд снимал эту комнату? — спросила я, не открывая глаз.

— Я ни о чем таком не говорила, — возразила она.

— Может быть, платить за нее мне не по карману…

— Да… — ответила она отрешенно, как отвечают, зачитавшись и пропуская все мимо ушей.

Я посмотрела в ее сторону:

— Что ты читаешь?

Она бросила на меня раздраженный взгляд:

— Не знаю, по-моему, дорожный дневник.

— Халланд не вел дневник.

— Да?

Я снова закрыла глаза. И спросила:

— Что там написано?

— Да так, — сказала она. — Здесь разное… записные книжки, старые письма, похоже, какие-то рукописи.

— Все это лежало в его письменном столе.

— Что?

— Да так.

— Фэ!

— Почему «фэ»? — спросила я.

Она швырнула на кровать черную записную книжку. Я открыла ее указательным пальцем:

— Это не его почерк.

— Я и сама вижу.

— Так почему «фэ»?

— Можешь прочесть.

— Ничего, если я вздремну? — сказала я. — Тебе не обязательно все это разбирать, но если хочешь — пожалуйста.

Я легла на бок, спихнула на пол подушку, натянула на себя покрывало. И моментально уснула.

Я открыла глаза. Прямо надо мной склонилось Перниллино лицо.

— Что с тобой? — спросила она.

— Что? — Я не могла понять, где нахожусь.

— Тебе что-то приснилось! Ты кричала и дергала руками-ногами! Сейчас я принесу тебе обещанный кофе!

Она ушла. Около моего рта на покрывале было мокрое пятно. Я повернулась и поглядела на письменный стол Халланда. На нем теперь аккуратными стопками были разложены бумаги. Я села на кровати. Компьютер мне лучше забрать, он же нужен Фундеру. У меня не было никакого желания докапываться и разнюхивать, мое здоровое природное любопытство угасло, как только я нашла ключи к этой комнате.

Я принялась читать в черной записной книжке, по поводу которой Пернилла высказала свое «фэ».

…что может быть чудеснее. Это сбылась мечта о счастье. Это невероятно, это нельзя описать, это…

— Фэ! — произнесла я, откладывая ее.

— Правда ведь ужасная гадость?! — сказала Пернилла и протянула мне чашку черного кофе.

Кофейный аромат окончательно разбудил меня. Она примостилась рядом.

— Чем ты, собственно, занимаешься, я не знала, что тебя интересует литература, — сказала я.

— Она меня ничуть не интересует, — ответила Пернилла и рассмеялась. — Да что это я говорю, извини. Я работаю в книжном магазине, прямо тут внизу, — показала она через плечо.

Смех шел ей. Я тоже засмеялась. Мне это не идет. Обычно когда я смеюсь, то прикрываю рот рукой. Если не забываю.

— Но ведь это же не литература, — сказала она.

Именно.

— Мне приснилось что-то жуткое… Только не помню что. У меня сейчас полное ощущение, как будто я уронила ключ, как в «Синей Бороде», и он весь в крови, а она не оттирается. Ненавижу разнюхивать. Ну а ты здесь все разобрала, как это мило.

Она пожала плечами, глотнула кофе и спросила:

— Что такое «Синяя Борода»?

— Вдобавок ты не знаешь, что такое канапе, — заметила я. — Дело плохо.

У нее раздулись ноздри.

— Ничего ты не разнюхиваешь. Это всего лишь кучка бумаг. Халланда убили, так что это, может быть, важно.

Мы сидели на краю его кровати, уставясь в пространство.

— Я заберу домой компьютер. И Мартена Герра.

— Что?

— Вон того! — показала я.

— Его будет трудно снять!

— Но если я хочу!

— Ты должна забрать еще кое-что. Они были у меня в сумке в тот первый приезд, но я как-то очень уж заторопилась обратно.

Я было уже обо всем позабыла, вернее, ровно настолько, чтобы решить: как это мило с ее стороны помочь мне. А тут во мне снова стало нарастать раздражение. Извещение о смерти. Да что она себе вообразила!

— И что же это? — спросила я.

— Его почта.

Его почта.

— Я не знаю почему, но он, видимо, переадресовал свою почту.

— С каких пор? — Я опять разозлилась.

Тяжело поднявшись, она вышла из комнаты и вернулась с пачкой конвертов, напоминавших счета. Я положила их на колени и посмотрела на отметку о переадресовке. Новый постоянный адрес, оформлено за две недели до того, как он умер.

Я перевела взгляд на Перниллу. Она стояла, расставив ноги, и часто дышала.

— Почему он это сделал? — спросила я строго.

— Не знаю. Я думала, когда он в следующий раз появится, то попрошу у него объяснения.

— Он собирался к тебе переехать?

У нее заблестели глаза:

— Что тебе ответить? Ты же мне все равно не поверишь.

— Ну так что?

— Во всяком случае, он не говорил, что собирается переезжать насовсем. И сама я тоже так не думаю. Но откуда же мне знать!

Я подошла к письменному столу. Поверх бумаг лежала старая фотография. Когда я протянула к ней руку, Пернилла сказала:

— Погляди-ка! Правда, чудная? Наверное, это Халланд в детстве! С теленочком!

С теленочком. Я запретила себе ее разглядывать и смяла в руке.

— Что ты делаешь! — закричала она.

— Это тебя не касается! — сказала я. — Я сейчас поеду… вот только отнесу вещи в машину — и поеду.

— Ты что, поведешь сама?

Я оставила ее вопрос без ответа.

18

«И все это время, — подумалось ему, — где-то, надо полагать, жили реальные люди, с которыми происходили вполне реальные вещи…»

Эдит Уортон[24] «Век невинности»

На полпути домой я заехала на заправку, где купила гадостный сэндвич с какой-то гадостной начинкой и еще какой-то белой гадостью внутри. Запив его бутылкой воды, я некоторое время сидела в полумраке и смотрела, как люди заправляются в пасмурную погоду. Потом зажгла свет. На полу вдоль борта лежал свернутый в трубку Мартен Герр. Рядом, на переднем сиденье, — сумка с ноутбуком, письма и черная записная книжка. «Что может быть чудеснее!» Фыркнув, я снова ее раскрыла и стала читать, не подряд, а выборочно, о некой поездке. Твердый почерк, синяя шариковая ручка, ни одной даты, только дни недели.

Мы сидим ждем на темной станции, мы радуемся возвращению домой, хотя нас никто не ждет, потому что нас никто не ждет, да нам никто и не нужен, нам достаточно самих себя, раз или два в жизни такое, вероятно, позволено. Мы собрались как на лесную прогулку: купили бутылку красного вина, присыпанный мукой хлеб с хрустящей корочкой, два маленьких сыра, несколько красных, ароматных помидоров, которые треснули и пустили сок. Мы завладели пустым купе; когда контролер пришел проверить наши билеты, мы были уже подвыпившие и развеселые, и я вообразила себе, что он по-доброму нам завидует. Он что-то объяснял нам, разумеется, я все поняла, но не до конца, решила — успеется или же просто не стала вникать, нам же сперва надо было съесть взятую в дорогу еду. Когда я добралась в туалет, меня качало из стороны в сторону — вместе с вагоном, и от вина, и на радостях, и, к моему великому удовольствию, я отложила там такую большую и хорошо оформленную говёху, какой я еще никогда не видела. Я с удовлетворением ее рассматривала и сожалела, что не смогу о ней никому рассказать, даже Халланду; я хотела было переправить ее из унитаза на рельсы, и тут до меня дошло, что мы стоим на станции. И смывать запрещено, не говоря уж о том, что это свинство, и в подпитии я самодовольно подумала: раз так, почему бы этим зрелищем не насладиться и другим прочим. Быть может, им придет та же мысль, что и мне: что такая большущая говёха не могла произойти от совершенно заурядной личности. Возвращаясь назад, я миновала одни пустые купе; открыв в проходе окно, я высунулась поглядеть, где мы находимся, и крикнула ему, что мы должны пройти в головной вагон, именно это ведь он и говорил, контролер. Схватив чемодан и еду в охапку, мы побежали, но было уже поздно. За нашим вагоном была пустота. Нас отцепили, поезд уехал без нас. И все равно мы были счастливы, что может быть чудеснее.

Мне стало нечем дышать. Все, с меня хватит. Таинственные беременные племянницы и таинственные комнаты, а теперь вот это: какая тайна кроется здесь? Теленочек. Я знаю, что у Халланда на уме. Я же дико в него влюбилась, конечно же, я это знаю. Я угадываю его малейшую, даже мимолетную мысль, ощущаю ее всем телом, не прикасаясь к нему, улавливаю оттенки его голоса, разговаривая с ним по телефону, и знаю в точности, что каждый из них означает. Это и есть большая любовь. А теперь мне пора домой. Я вышла из машины и направилась длинными шагами к мусорному ящику, в который выкинула бутылку, обертку и пластик. Запах бензоколонки всегда напоминал мне о чем-то хорошем, ничего конкретного, просто что-то хорошее. Очевидно, что-то такое хорошее, что могло вызвать у меня слезы.