Карантин - Джеймс Фелан

Скоро малыши уснули. Только мальчик лет восьми лежал и рассматривал на потолке узоры от ламп дневного света, горевших в коридоре. В спальне было тепло и уютно, на меня навалилась невыносимая усталость: я задремал и резко проснулся, как от толчка.

– Похоже, тебе пора спать, – сказала Пейдж. – Я приготовила тебе постель, пойдем покажу.

За ширмой из нескольких простыней оказался целый ряд раскладушек. Здесь спали несколько подростков и те мужчина с женщиной, которые ругались днем.

– Мои родители спят вон в том углу. – Она махнула рукой. – Но они придут только через пару часов, они всегда сидят допоздна с другими взрослыми. Вот твоя постель.

– Спасибо. Я через пару минут лягу, – сказал я.

Пейдж скользнула под одеяло на свою раскладушку и отвернулась.

Я пошел в ванную, умылся холодной водой с мылом, почистил зубы, переодел футболку. На обратном пути я захватил рюкзак и пристроил его в ногах раскладушки, предварительно засунув туда грязную футболку и щетку; куртку развесил на прищепках на протянутой в холле бельевой веревке. Я медлил ложиться. Меня мучили сомнения. Уйти прямо сейчас, бросить все, вернуться в зоопарк и попробовать самому выбраться из города? Но тогда мне не будет давать покоя другое: судьба обитателей Челси Пирс. Нужно еще подождать, посмотреть, как повернется дело. Дам себе время до завтра. Пейдж должна держаться родителей, но не мне указывать ей на это, как и не мне убеждать ее уйти со мной, ведь так?

До сна я решил сходить взять бутылку воды и заодно посмотреть, как взрослые проводят время, после того как дети и раненые улеглись спать. В столовой по–прежнему гудели разговоры. Повсюду стояли пустые и еще не начатые бутылки с вином и пивные банки. Так у них вряд ли получится найти согласие.

Даниэль с Томом стояли в центре столовой друг напротив друга. Я замер с бутылкой в руке. Здесь явно что–то назревало. Двое мужчин были такими разными: Бог против науки.

– Любая религия, друг мой, складывается из обмана, страха, жадности, фантазии и поэзии, – произнес Том, любуясь собой и наслаждаясь собственной речью.

– Мы все вольны выбирать, – парировал Том.

– Ты сам не знаешь, что предлагаешь людям, ведешь их неизвестно куда. Я предпочитаю оставаться здесь, – сказал отец Пейдж и обвел взглядом людей, которые доверяли им обоим, но в душе давно выбрали себе лидером одного из двоих.

– Если мы останемся, проблемы не решатся сами собой, – сказал Даниэль. – Разве ты не понимаешь? Мы в опасности.

Я вдруг понял, что сторонники Даниэля решились на рискованный уход лишь для того, чтобы быть с ним рядом: они готовы последовать за ним куда угодно.

– Возможно. Но у нас надежная крыша над головой, все удобства…

Даниэль перебил Тома:

– Ничего не изменится, если мы останемся ждать более удобного времени или появления еще кого–то. По крайней мере, в лучшую сторону. – Он не забывал, что вокруг люди: они сидят, стоят, перешептываются и – слушают его. – Мы и так слишком задержались здесь.

– Я более оптимистично смотрю на ситуацию.

Даниэль мотнул головой. Все присутствующие прекрасно понимали, что имеет в виду Том, но пока не решается высказать: тем, кто хочет, ничего не мешает убираться восвояси, а тем, кто решил остаться, – продолжать жить здесь.

Если бы здесь присутствовал Боб, то он бы стоял в углу и снимал все на камеру. Интересно, что он собирается делать с многочасовыми кинохрониками, записанными на десятках карт памяти, которые он утащил из супермаркета электроники? Смонтирует динамичный фильм, этап за этапом показывающий, как все было? Или лучше не трогать отснятый материал: пусть прольется на экраны потоком сознания, запечатлевшим реальность, вернее, гиперреальность, участниками и творцами которой мы стали? Интересно, как будет выглядеть мир через объектив камеры?

– Нам некого и нечего ждать, кроме самих себя. Силы действовать каждый способен найти в себе самом, – говорил Даниэль. – Источник перемен, которые мы ждем, внутри нас. Помни об этом. Я согласен, по–настоящему согласен с тобой, Томас. Мне бы очень хотелось, чтобы все пришли к мирному решению, только вряд ли у нас получится, поэтому делай, что считаешь нужным. Я не мешаю тебе остаться.

– Ты мешаешь другим!

– Мы все имеем право выбора, – возразил Даниэль. – Любая религия мира так или иначе призывает …

– Не надо проповедей!

– Любить, сострадать и прощать – в обычной жизни, каждый день, каждое мгновение. Ты же понимаешь, что эти люди пришли сюда, к нам, что постоянно приходят новые…

– Ты мешаешь ей! – прокричал Том, и голос его прогремел раскатом ружейного выстрела. Я взглянул на ту, которая стала причиной столь сильного всплеска ярости.

Одри, жена Тома и мачеха Пейдж, хотела повсюду следовать за проповедником. Она выглядела очень расстроенной: знала, что двое мужчин ругаются, но не слышала их. Она поняла, что они ругаются из–за нее, потому что почти все присутствующие вдруг повернулись к ней, в том числе и Том с Даниэлем. Наверное, Тому было сильно не по душе, что жена взять сторону Даниэля.

Конечно, проповедник умел говорить и умел убеждать, но не только эти качества привлекали Одри: она, как никто другой, видела в нем то, что нельзя выразить при помощи слов. Точнее, чувствовала. Может, ей было открыто даже больше, гораздо больше, чем мне. Интересно, как бы Калеб прокомментировал этот «поединок» двух лидеров? Хотя тут, пожалуй, больше пригодится опыт Рейчел, ведь ситуация будто списана с животного мира: два буйвола сцепились рогами и выясняют, кто сильнее.

– Иди ты к черту, святоша! Иди к черту со всей свой гребаной религией.

– Том, я сожалею, что ты…

– Не смей меня жалеть!

– Том, тише! Ты перебудишь детей.

– Не указывай мне! Сукин сын!

– Том, ты…

Закричала женщина – дико, надрывно: так кричат, когда жизнь висит на волоске. Не дай бог услышать такой крик.

Бух! Даниэль упал на пол. В комнате все смолкло, кроме звуков борьбы и сопения двух мужчин, затем раздались удары по телу. Зрители пораженно молчали, будто пытаясь понять, что происходит и стоит ли вмешиваться.

Я стал проталкиваться к дерущимся через плотную толпу, и внезапно тишина прекратилась. Тридцать человек разом ожили: кто–то заплакал, кто–то ойкнул, кто–то вскрикнул.

Том сидел на поваленном Даниэле и со всей силы лупил его кулаками по лицу. Голова лежащего на спине проповедника билась об кафель со страшным звонким звуком. Казалось, череп вот–вот расколется, точно кокосовый орех. Лицо опухало, превращаясь в кровавое месиво.

– Вставай! Борись! – крикнул я Даниэлю, которому удалось высвободиться и перекатиться на бок. Он поднялся, но на ногах стоял нетвердо, шатался. Вместо лица у него была бесформенная кроваво–синяя маска.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});