Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

За ужином он сидел молча, лишь изредка поглядывая ка жену, к десерту даже не притронулся и снова удалился в кабинет. На мгновение ему показалось, что муза сжалилась над ним — в голове зашевелились кое — какие мысли.

Он сел за стол, достал несколько листков бумаги, поспешно принялся исписывать их, потом вдруг остановился и прочитал написанное. Ему не понравилось. Поэтому листки были скомканы и брошены в корзину. После этого он застрочил снова.

И тут дверь тихонько приотворилась, но он, казалось, ничего не замечал и только лихорадочно продолжал писать. Жена подошла к нему сзади и положила руки на его плечи.

— Эухенио…

Он вздрогнул, поднял голову и, обернувшись, угрюмо уставился на нее.

— Ты меня испугала. Я не слышал, как ты вошла.

— Прости, — ласкаясь к нему, замурлыкала Глория. — Разве не пора бай — бай? Ты ведь устал.

На Глории была прозрачная ночная рубашка. Поерзав на месте, он резко повернулся к столу, стараясь избежать ласк жены. Он знал, куда она клонит.

— Неужели не видишь, что я работаю? — буркнул он, пытаясь отвести от себя ее руку.

— Ты готов заниматься чем угодпо, лишь бы не замечать меня, — вспылила Глория, и голос ее звучал уже не ласково, а скорее презрительно, — Если бы ты хоть что‑нибудь интересное сочинял, за что платят деньги… И ты еще называешь Это работой.

Глория с презрением ткнула пальцем в исписанные листки. Эухенио даже не нашелся, что ответить, и только стыдливо прикрыл их руками. Тогда Глория решила снова изменить тактику — вернуться к ласке.

— Пойдем, — вкрадчиво заулыбалась она, — ляг в постельку. Мне нужно рассказать тебе о разных делах.

— Они меня не интересуют. Я хочу сегодня же начать Эту вещь. У меня вдохновение.

Глория громко расхохоталась.

— Ну и оставайся со своей музой. Вряд ли только она…

— Что ты вообще понимаешь? — заревел он, уязвленный ее насмешливым тоном. — Ты, которая не смогла окончить и четырех классов… Еще наступит день, когда я, Эухенио Ионеско, прославлюсь на весь мир, и уж тогда посмеюсь я.

Глория, едва сдерживая негодование, двинулась к двери кабинета. Но прежде чем выйти, она все же выпалила с издевательской усмешкой:

— До завтра, Эухенио Перес… Лоренсо!

Последнее слово она произнесла медленно, с наслаждением чеканя каждый его слог.

Эухенио пренебрежительно вскинул руку — жест, который Глории так и не удалось увидеть, и снова взялся за перо. Покусав немного ручку, он зачеркнул все шесть строчек, которые успел написать, и, скомкав листок, швырнул его на пол. Потом закурил сигарету^ поднялся и нервно зашагал по комнате.

Эухенио сидел, склонив голову над документами и пытаясь найти подходящую форму для редактирования дурацкого доклада, который дал ему дон Андрес, когда чья‑то увесистая рука шлепнула его по плечу.

— Как дела, Ионеско? Сочиняешь гениальное произведение?

Больно ударившись грудью о край стола, Эухенио чуть было не ругнулся. Но, услышав, что его назвали Ионеско — а это был псевдоним, — и узнав по голосу Ромеро, он обернулся к приятелю и улыбнулся. Ромеро тоже служил в министерстве, а вдобавок считался еще и литератором. Но не этим снискал он себе уважение Эухенио. Ромеро сочинял всего-навсего слащавые рассказики да сценарии для детских фильмов, зато ввел среди сослуживцев моду величать его Эухенио Ионеско. И теперь уже никто даже не произносил его настоящего имени — Эухенио Перес Лоренсо. Поэтому‑то он и улыбнулся приятелю.

— Что ты, старина! Разве тут можно творить? Дон Андрес поручил мне отредактировать доклад о перспективе сбыта пробок в Германию. А тебе, — спросил он несколько растерянно, — неужели тебе удается сочинять что‑нибудь здесь, в конторе?

— Конечно, — самодовольно ответил Ромеро. — Дома у меня просто нет времени. А кроме того, я вовсе не желаю зря тратить те восемь часов, которые нам приходится высиживать здесь. Уж не хочешь ли ты сказать, что весь день ни черта не делаешь?

— То есть как… — запинаясь проговорил Ионеско. — Я работаю…

— Так я и думал. У тебя тут столько понаписано…

— Ну да, я ведь редактирую документы… — робко пояснил Эухенио.

— Не будь дурачком, парень, — язвительно заметил Ромеро. — Это не называется работать, это называется тянуть время. Ладно, пойду к себе, посмотрю, может, еще удастся написать парочку глав до конца рабочего дня.

Не дожидаясь ответа, Ромеро удалился, оставив Эухенио в состоянии растерянности и душевного смятения. Эухенио упрямо отвергал возможность творить что‑либо значительное в помещении, заваленном всякими делами и документами. И тем более это не место для создания тех произведений, которые он уже задумал написать; таких, например, как «Трагедия мира», в основу которой будет положена несовместимость человека с головастиком и постоянные волнения матери о преждевременной любовной связи ее восьмидесятилетнего сына с самцом бабочки.

— Нет, невозможно… — шепотом проговорил он, энергично замотав головой. — Невозможно!

Как только Эухенио окончательно отверг эту мысль, он снова склонился над докладом о перспективе сбыта пробок.

Но вот наступил долгожданный день. Получив премиальные, Эухенио вместе с женой отправился в одно из небольших горных селений, где собирался отдохнуть положенный ему месяц.

Как и каждое лето, Глория настойчиво убеждала мужа поехать куда‑нибудь на взморье. Но ему просто необходимо было пожить в тихом, уединенном местечке, где он мог бы написать все то, что замышлял на протяжении долгого года, пока редактировал всякие доклады.

Как и в предыдущие годы, они, даже не споря, решили снять маленький домик в том горном селении. Селение было расположено недалеко от Мадрида, славилось своей целебной водой и поэтому привлекало к себе немало дачников.

Поездка прошла в полном молчании. Эухенио не мог говорить из‑за охватившего его радостного волнения, а Глория так и не нашла повода завязать разговор, к тому же окружавший их пейзаж казался настолько знакомым, что не нуждался в комментариях.

Первые дни Эухенио провел в лихорадочном ожидании. Он не мог начать писать, потому что считал себя обязанным помочь жене разложить и расставить в домике всевозможные вещички, навести там порядок. Между тем в голове непрестанно роились самые различные темы. Он уже представлял себе, какими должны быть наиболее значительные сцены, а иногда доходил даже до того, что отвечал жене целыми фразами персонажей, которые то и дело рождались в его воображении.

Наконец настал день, когда он освободился от домашних забот, но к вечеру неожиданно началась ужасная гроза, и дождь настолько его раздражал, что мешал сосредоточиться. Следующий день тоже оказался для него потерянным, и все по вине Глории: она предложила присоединиться к экскурсии, организованной для дачников со специальной целью — проверить, появились ли в лесу грибы после вчерашнего дождя. Правда, ему удалось остаться дома, но споры и пререкания с женой привели его в состояние, весьма далекое от столь необходимого душевного равновесия.

В последующие дни Эухенио тоже ничего не удалось написать: то он никак не мог решить, с какой темы следует начать, то бесцельно расточал время, стараясь доказать жене, что ему нисколько не интересно ходить на семейные праздники к Родригесам, плавать в бассейне у Гонсалесов, совершать восхождения на Пико Туэрто, играть в канасту с Эмилией и ее мужем или тащиться со всей компанией на фильм с участием Марисоль. Когда же Глория уходила из дому одна, это его так злило, что он в бешенстве рвал все написанное на мелкие кусочки.

Только одная^ды выдался у него спокойный день, и он почувствовал прилив вдохновения и ту расслабленность, которая так необходима для творческого полета мыслей. Глория ушла неизвестно куда, неизвестно с кем, и он начал писать. Но вскоре внезапно погас свет, и все селение погрузилось в полный мрак до следующего дня. Эухенио, рыдая от бессильной ярости, улегся спать. До возвращения в Мадрид оставалась только одна неделя. Когда он проснулся утром, жены дома не было. Он вспомнил, что не видел ее со вчерашнего вечера, однако решил не беспокоиться — гораздо лучше воспользоваться ее отсутствием и приступить к созданию основного произведения. Ночью, во сне, он подсознательно выбрал наконец желанную тему.

Даже не позавтракав, прикуривая одну сигарету от другой, он начертал наверху чистого листка гениальное название — «В ожидании Носорога» — и описал декорацию первого действия.

В дверь постучали. Эухенио вскочил и, раздраженно взмахнув рукой, пошел открывать. На пороге стояла молочница, которая протягивала ему кувшин.

— Хорошо выспались, дон Эухенио?

— Да, спасибо, — коротко ответил Эухенио, думая только о том, как бы поскорее вернуться к своей работе.