По эскалатору вниз - Ханс-Георг Ноак

На другой же день к ним явилась полиция. «Тяжелые телесные повреждения» — так называл это чиновник, который составлял протокол.

Мама и на этот раз ничего не сказала. Но она плакала. А через неделю пришла повестка в комиссию по делам несовершеннолетних. У инспекторши на столе лежало заключение из полиции, она говорила об акте насилия, держалась с безучастной приветливостью и советовала маме больше внимания уделять своему сыну, который, видимо, не подарок.

— С чего вообще началась эта драка? — спросила инспекторша Йогена.

— Он меня магазинным вором обозвал!

— Магазинным вором? Откуда ему такое в голову могло прийти?

В комиссии по делам несовершеннолетних о факте воровства ничего известно не было. Теперь Йоген, запинаясь, давал объяснения, а мама лишь изредка вставляла слово.

Инспекторша очень тщательно все записала, и отныне в его личном деле значились два правонарушения: кража, тяжелое телесное повреждение.

Йогену было все равно. Но когда в школе пошли слухи о происшедшем, он уже не мог относиться к этому безразлично. Он сразу недвусмысленно почувствовал: некоторые ребята, с которыми он был в прекрасных отношениях, стали избегать его. Зато другие, вовсе не те, с кем хотелось бы дружить, старались завоевать его расположение.

Но самое ужасное, что обо всем успел узнать господин Кремер. Как-то на перемене он отвел Йогена в сторону и сказал:

— То, что мне пришлось услышать, огорчило меня, Йоген. Ты же знаешь, я всегда был о тебе наилучшего мнения. И как тебя только угораздило влипнуть в эту историю? Это на тебя абсолютно не похоже! Однако сделанного не вернешь. Придется смириться с тем, что какое-то время твое имя будут склонять на каждом углу. В конце концов, сам виноват. А те, кто больше других языками чешет, чаще всего сами далеко не ангелы. Известное дело. И еще одно, Йоген. Между нами все остается по-старому, ясно? Я думаю, это был какой-то случайный срыв, и ничего больше. Глупость, конечно, первостатейная, ну, да с каждым случиться может. Есть старая поговорка: упасть не зазорно, стыдно не встать. Теперь ты должен взять себя в руки, чтобы никогда ничего подобного не повторилось. Могу я быть в этом уверен?

Йоген смущенно кивнул: он и вправду так думал.

Да только вскоре после этого разговора он опять столкнулся на улице с Эльвирой. На ней был небесно-голубой свитер, как в первую их встречу, и бусы смотрелись на нем просто великолепно.

— Эльвира, — сказал Йоген, загораживая ей путь, — ну зачем тебе понадобилось рассказывать кому-то про меня?

В ответе Эльвиры прозвучали вызов и самоуверенность:

— А пусть каждый знает, что ты за субчик. И нечего мне указывать, что я могу рассказывать своим друзьям, а что нет. Ну-ка пропусти!

В тот момент, когда она собиралась пройти мимо, Йоген попытался схватить бусы и сорвать их, но промахнулся и порвал небесно-голубой свитер. Он сделал еще одну попытку добраться до бус, но Эльвира сопротивлялась, и между ними завязалась настоящая борьба. Нитка у бус лопнула, и деревянные горошины зацокали по булыжнику.

Внезапно Эльвира закричала:

— На помощь! Помогите!

Из дома выскочил мужчина, подлетел к Йогену, крепко схватил его:

— Придется тебя, красавец, задержаться! И тебе, девушка, тоже. Интересненько, что этот парень расскажет полиции!

В полицейском участке за дребезжащей пишущей машинкой сидел молодой вахмистр.

— Чего же он от тебя добивался? — спросил он Эльвиру. Она зарделась:

— Сама толком не знаю. Думаю, хотел изнасиловать.

— Дура ты набитая! — крикнул Йоген. — Посреди улицы, так, что ли? Мне бусы нужны были, и тебе это отлично известно.

— Тяжелый случай, — сказал вахмистр и широко улыбнулся. — Так что же это — попытка изнасилования или преднамеренная кража?

Постепенно все прояснилось, а в изнасилование он с самого начала не очень-то верил. Рассказывая о том, как она с Йогеном познакомилась, Эльвира упомянула и Акселя.

— Выходит, тут замешан еще один? — заинтересовался вахмистр.

— Я его почти не знал, — поспешно вставил Йоген, — мы тогда только познакомились. Он тут совершенно ни при чем. Бусы украл я один. Аксель об этом и знать не знал, абсолютно. И при чем тут преднамеренная кража? Просто я хотел вернуть себе свои же бусы, и только. А эта вот — трепло известное!

— Ну уж, юноша, это не аргументы. — Вахмистру вся история, по-видимому, казалась весьма забавной. Составляя протокол, он то и дело расплывался в улыбке, и Йоген даже подумал, что, может, все еще обойдется.

Но вечером к ним заявилась Эльвира со своей матерью — по поводу порванного свитера. Мать у нее была очень полная, очень дерганая и страдала сильной одышкой.

— Мою дочь на улицу уже выпускать страшно: в любой момент на нее может напасть такая шпана, как ваш сынок, — заявила она. — А свитер стоил двенадцать марок восемьдесят, а по вашему паршивцу давно тюрьма плачет!

Мама отдала двенадцать марок восемьдесят, не проронив ни слова, и потом, когда Эльвира со своей матерью ушли, она хранила молчание.

На следующей неделе снова пришла повестка из комиссии по делам несовершеннолетних, и на сей раз инспекторша держалась заметно холоднее.

— Магазинная кража, нанесение тяжелого увечья, преднамеренная кража; если отвести указанные потерпевшей сексуальные мотивы, вполне солидный багаж для вашего мальчика, госпожа Йегер. Мне кажется, он действительно трудноуправляем.

— Когда парень в таком возрасте, а ты одна, да еще работать приходится, чтоб его прокормить…

— Да, да, это видно из документов. Могу себе представить, для вас это действительно непосильная нагрузка. В таком случае надо подумать, а не лучше ли в интересах вашего сына, пока до большой беды не дошло, воспользоваться добровольной отдачей на перевоспитание. Там и дисциплина, и надзор…

— Но не могу же я его просто так отдать куда-то! Я ведь его мать.

— Именно потому, что вы его мать, вам надо крепко подумать. Не хочу оказывать на вас какой-то нажим, госпожа Йегер, но мы теперь, разумеется, будем за вашим Юргеном-Йоахимом следить с особым пристрастием, и уж если еще что-то случится, не исключено, сами будете вынуждены ходатайствовать о направлении его в исправительное учреждение.

— Тогда уж, по крайности, не я его от себя отпихну.

— Это верно, но тут палка о двух концах. Если судья удовлетворит наше ходатайство, вопрос о том, когда его выпустят, будет решать соответствующее учреждение совместно с судом. Если же вы сами напишете заявление, то сможете в любой момент, как только будете уверены, что он взялся за ум, забрать его обратно. Еще раз повторяю: не хочу оказывать на вас какой-то нажим, но…

Часто говорят, что вот, мол, исполнительные инстанции любят работать не спеша. Но бывает и наоборот. Уже через две недели мама и господин Мёллер сдали Йогена в специнтернат.

Йоген все хотел поговорить с мамой, хотел поклясться, что больше наверняка уже ничего не случится. Но не сделал этого.

В последние дни мать вела себя так, будто его вовсе не существовало. Она подолгу разговаривала с господином Мёллером, и Йоген догадывался, что речь шла о нем. Какой же смысл говорить с матерью, которая не чает, как от него избавиться, поскольку это внушил ей господин Мёллер! Не мог же он убеждать ее в обратном!

В приемной господина Катца, директора специнтерната, господин Мёллер сказал:

— Теперь вы попробуйте из этого шалопая что-нибудь путное сделать.

Он вообще вел себя так, будто был его отцом. На что господин Катц реагировал недоумевающим выражением лица и всякий раз подчеркнуто адресовал свои вопросы матери. Но господин Мёллер, казалось, вовсе этого не замечал.

Если Йогену не изменяет память, мама вообще один лишь раз открыла рот — уже под конец, когда они прощались и Йогену поздно было что-либо говорить.

— Будь умником, мой мальчик, — так сказала мама.

А потом она ушла.

5

В выходные Йоген написал два письма и сочинение. Первое письмо такого содержания:

Дорогая мама,

уже неделя, как я здесь, и у меня все в порядке. Чувствую себя в этом доме среди таких разных ребят просто здорово. Мне уже отсюда никуда не хочется. Нашел несколько друзей, с которыми провожу время. Один налетчик, а что сделал другой — этого я лучше писать не буду. Не волнуйся из-за меня. Мне тут нравится, тут столькому можно научиться!

Йоген.

Второе письмо было таким:

Дорогой Аксель,

я этого больше не вынесу. Кругом недоверие и сплошная грызня. Меня оболванили, а Шмель, наш воспитатель, вечно ко мне придирается. Если меня скоро не выпустят, я сбегу или покончу с собой. Знать бы только, что надо сделать, чтобы поскорее выйти отсюда. Может, ты посоветуешь?