По эскалатору вниз - Ханс-Георг Ноак

— Что именно?

— Двадцать два налета.

— Как это?

— Кража со взломом, салага. У нас банда была. Парни мировецкие, уж будьте любезны. Трое из нас киоски потрошили. Сигареты, шоколад, а то и кассу брали, если там что оставалось. Жратвы всякой у нас не переводилось, плюс еще куча товара. На продажу. Главное, всегда иметь полные карманы. А мы все по-умному делали, доложу тебе! Никто нас сцапать не мог.

— Как же ты тогда сюда попал

— Потому что один из нас скотиной оказался. Он нам однажды говорит, дельце, мол, есть, совершенно неопасное и как минимум шесть сотен чистыми. Ну, мы загорелись, сам понимаешь: шесть колов на троих — не кот наплакал. Да и кражи никакой по-серьезному не было. Просто вошли в дом, отперли входную дверь, прямиком к кухонному буфету, а там в чашке с золотой каемочкой и лежали бумажки. «Дорогим юбилярам» — на чашке написано. Говорю же, ничего серьезного. Это была квартира его бабки. И когда мы уже по лестнице спускались, встретилась нам одна тетка, и этот, который всех там знал, говорит: «Здравствуйте, госпожа Майер». Через полчаса бабка домой вернулась, с ходу заметила, что ее деньжата тю-тю, и как принялась блажить — весь дом на ноги подняла. А Майерша и говорит: «Внучка своего спроси, может, он знает». Ну, они его и взяли за жабры, а этот олух раскололся. И не только про шесть сотен рассказал, а про все двадцать два случая. Да потом еще разнюнился, как сосунок, и все на меня свалил — что я его, мол, совратил и прочая мура. Покаяться захотелось. А бабка его просто-таки растрогалась из-за несчастного малыша, как белуга ревела. А потом прямиком в полицию, и в тот же вечер легавые к нам нагрянули. Все бы еще, глядишь, обошлось. Я ведь ни разу не попадался. У них имя мое ни в одной бумаге не значилось. Но когда легавые пришли, мой папаша как раз под градусом был. И как начал с полицией базарить! То-то была потеха! Он им говорит: «Ну и что такого? Пацану деньжат на карманные расходы не хватало. Он ведь не состоит в полиции, где можно целыми днями баклуши бить, да еще за это деньги лопатой грести». Тут они, сам понимаешь, взбеленились. Надо было ему правду-матку потоньше нарезать. Если б он им сказал: «Знаете, господа хорошие, давайте все миром кончим, я сам своего огольца взгрею по первое число», — вот тогда еще, может, и обошлось бы. А так… Чего уж теперь, не век же мне здесь коптеть.

— А твой отец?

— Он-то? У нас с ним давно все в ажуре. Когда он меня тут первый раз навещал, мы с ним по саду гуляли, и он мне признался: «Знаешь, сынок, я теперь кучу денег экономлю! Месяцами сигареты покупать не нужно!» Это он наш тайничок раскопал. Такой довольный был! Он вообще-то мужик что надо, хоть и пьет. Без балды.

— А ты, Свен, почему тут? — спросил Йоген.

— Лучше я тебе как-нибудь потом расскажу, — ответил Свен, помедлив. — Слишком длинная история. А нам закругляться пора.

Пудель рассмеялся дребезжащим смешком:

— Он просто ломается. Не любит про это рассказывать. Я, впрочем, тоже постеснялся бы все выкладывать. Но раз он не хочет, и я ничего не скажу. Сперва он нам пел, будто мопеды угонял. А сам, наверно, и понятия не имеет, с какой стороны они заводятся. Но я раз у Шмеля в кабинете убирался, а на столе личное дело Таксы лежало. Ну, я, конечно, в него заглянул. Про угон мопедов и тому подобное там ни слова. Но я молчу как рыба. Захочет — сам тебе все расскажет. — Он еще раз хохотнул.

— Пошли, — сказал Свен смущенно.

— Зайдешь первым, Йойо, посмотришь, нет ли шухера, — распорядился Пудель. — Шмелю нам незачем попадаться.

Йоген пошел первым, но только он переступил порог, как перед ним возник Шмель.

— Откуда, Боксер?

— Немного подышал свежим воздухом. — Йоген стрельнул глазами через плечо — успели ребята скрыться? Видно их не было.

Воспитатель подошел вплотную к Йогену и стал принюхиваться, точно собака у фонарного столба.

— Ты курил.

Йоген молчал.

— Давай сюда сигареты.

— У меня их нет.

— По запаху совершенно ясно, что ты сейчас курил, значит, у тебя должны быть сигареты.

— Была, и то одна-единственная.

— Кто дал?

— Осталась в костюме, в котором сюда пришел.

— За мной.

Потом Йоген стоял перед воспитателем в его кабинете.

— Я полагаю, ты прочитал и усвоил наши правила поведения. Значит, ты должен знать, что курить тут запрещено. Я не люблю, когда вы нарушаете правила. Здесь положено подчиняться, ясно тебе это? Так оно ведь всегда и начинается. Вы не научились повиноваться, нарушаете все существующие запреты и установления. А что из этого получается, лучше всего проследить на твоем собственном примере. Но я этого так не оставлю, ясно тебе? Мы еще сделаем из тебя приличного человека, уж будь спокоен. А чтобы ты не слишком скоро забыл, что правила эти надлежит исполнять, следующие три вечера будешь отвечать за порядок внизу — в умывальне, в туалете и в душевых. Ступай!

У тех, кто дежурил внизу, было по крайней мере одно преимущество: не надо сразу после душа идти со всеми спать.

Йоген вымыл пол, протер зеркала, надраил краны, прошелся тряпкой по всем плиткам в душевых кабинах, помучился с дверной ручкой, удаляя с ее хромированной поверхности неподдающееся мыльное пятно. Наблюдать, как все кругом начинало блестеть, было даже приятно. Йоген так погрузился в работу, что вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной вырос Свен:

— Эй, Йойо…

— Разве сюда можно после отбоя?

— А если мне приспичило? Как только услышим, что Шмель спускается, я быстренько шмыгну в туалет. Знаешь, я решил… В общем, ты меня тогда спросил, почему я тут. Не хотелось об этом при Пуделе распространяться. Ты ему не верь, он ведь все равно протреплется. От него все уже это знают. Но тебе я лучше сам скажу.

— Если не хочешь, Свен… И я о таких вещах не люблю распространяться.

Свен прислонился к большому умывальнику и уставился себе под ноги, будто изучая узор на плитках.

— Нет, нет, тебе я все расскажу. У нас в детском доме, там у меня с одной девчонкой история была. Ну, ты понимаешь… А потом она все сестре рассказала — у нас там воспитательниц сестрами называли. Ну, и наша сестра сказала, что я чудовище и моральная угроза для всего детского дома и держать меня там они больше не могут. Потому я здесь и оказался.

Он замолчал. Наконец поднял голову и посмотрел на Йогена испытующе, будто ему было страшно важно, осудит его тот или нет. Йогену стало не по себе.

— А при чем тут детский дом? — спросил он, пытаясь переменить тему.

— Потому что у меня родителей нет. Я, видишь ли, внебрачный ребенок, мать моя повесилась, когда мне было пять лет. Сестра в детском доме сказала, что я в мать пошел, она тоже такого же сорта была. Ну, это уже гнидство.

— Так, теперь вроде все в порядке, — сказал Йоген, еще раз внимательно оглядевшись и не заметив ни единого изьяна.

— Слышь, Йойо, — сказал Свен, глядя опять куда-то в сторону. — А у тебя когда-нибудь девчонка была? Чтоб ты ей нравился и все такое?..

— Отвяжись ты от меня с этими бабами, — проворчал Йоген и в сердцах швырнул половую тряпку и швабру в шкаф.

Тогда, несколько дней спустя после истории с транзистором, Йоген встретил Эльвиру на улице. С ней был другой парень, Йоген его знал — он учился с ним в одной школе, только в параллельном классе.

На Эльвире были бусы, которые он для нее украл.

Он подошел к ней и хотел поздороваться, но она запрокинула голову, отвернулась и прошествовала мимо, будто его в упор не видела. Йоген стоял как вкопанный, глядя вслед удаляющейся парочке. Он видел, как Эльвира что-то рассказывала своему спутнику, а тот повернулся и так нагло ощерился, что Йоген сразу догадался, о чем могла ему рассказать Эльвира.

Он пришел в ярость. Ну, ладно, то, что она не хочет с ним знаться, — это ее дело. Но так изголяться… Ведь ей отлично известно, что он все сделал только ради нее.

Следующим утром на большой перемене Йоген прогуливался по школьному двору и пил молоко. Тот парень из параллельного класса, проходя мимо, ухмыльнулся и довольно-таки громко, чтоб всем было слышно, сказал:

— Магазинный вор!

Йоген сделал вид, что ничего не слышал. Но на обратном пути как раз посреди двора снова повстречался с тем парнем. Его сопровождали еще двое одноклассников. Теперь уже они вместе проскандировали с издевкой:

— Бабник! Магазинный вор!

— Я тебя прибью, свинья! — крикнул Йоген и рванулся на парня, который был намного крупнее и мощнее его. Понимая, что в обычной потасовке шансов у него мало, он ударил противника по голове молочной бутылкой. Тот стал оседать на землю, прикрывая лицо руками. Сквозь пальцы струилась кровь.

На другой же день к ним явилась полиция. «Тяжелые телесные повреждения» — так называл это чиновник, который составлял протокол.