Жизнь Маркоса де Обрегон - Висенте Эспинель

– Это, – сказал идальго, – расчет погибших людей, которые, чтобы не надеяться и не страдать, хотят всю жизнь оставаться бедными.

– А насколько большая бедность, – сказал я, – быть в вечных хлопотах, строить планы, сокращая жизнь и ускоряя смерть, живя без радости с этим неутолимым голодом и постоянной жаждой поисков богатств и почести! Ведь богатство приходит благодаря или необычайному усердию, или полученному наследству, или прихоти благодетельного случая. Если благодаря старанию – оно не оставляет места никакой другой добродетели, а если по наследству – оно является обычно в сопровождении пороков и зависти родственников; если по прихоти или капризу случая – оно заставляет человека забыть о том, чем он был раньше, и каким бы путем это ни было, умирая, все неохотно расстаются с богатством и почестями, какие им из-за него оказывают. Одно различие нахожу я между смертью богатого и бедного: что богатый всех оставляет недовольными, а бедный – сожалеющими.

Глава VII

– Мне кажется, – сказал идальго, – что мы уклонились от главного предмета нашего разговора, а именно – о воспитании и обучении моих детей, которое заключается в том, чтобы они утвердились в добродетели, были мужественны и уважаемы, а также научились бы обхождению с людьми, ибо это вещи, которыми должны блистать люди благородные и знатные.

– На тему о воспитании детей, – сказал я, – можно так много сказать и привести столько наблюдений, что даже их собственным отцам, их породившим, часто нельзя доверить обучение, в каком они нуждаются; потому что нравы родителей, испорченные или плохо укоренившиеся в самом главном, портят наследников семей благородных и простых. Если дети знают, что предки были охотниками, дети хотят быть такими же; если они были отважны, дети поступают так же; если они дали себя увлечь какому-нибудь пороку, о чем известно детям, дети следуют тем же путем; и чтобы исправить и уничтожить пороки, унаследованные от старших, следует, и даже необходимо, чтобы они не знали родителей; поэтому было бы более целесообразным похоронить память о некоторых фамилиях, так как благодаря этим воспоминаниям дети подражают тому, что слышали о своих предках, тогда как важнее, чтобы они об этом не слышали и поэтому не подражали им. А отсюда происходит то, что одни поднимаются в добродетели и своих достоинствах, не имея образцов для подражания в своей семье, благодаря достойному воспитанию, повлиявшему на них в молодые годы, а другие погружаются в самую глубину слабости и человеческого ничтожества, отступая от унаследованной добродетели или благодаря искаженному подражанию предкам, или благодаря порочному наставлению, повлиявшему и заложенному в нежные годы, ибо оно настолько могущественно, что из такой скромной травки, как цикорий, благодаря воспитанию получается такое прекрасное растение, как эскарола,[98] а из высокого и стройного кипариса, если посеять или посадить его в цветочный горшок, получается карликовое и жалкое деревцо, так как оно было лишено помощи хорошего воспитания.

Если животных, по своей природе свирепых, когда они рождены и воспитаны в диких лесах и зарослях, как кабаны, медведи, волки и другие им подобные, воспитывают и держат среди людей, то они становятся ручными и общительными; а если домашним животным предоставляют свободу уйти в леса и воспитываться там, не видя людей, они делаются столь же дикими, как и настоящие хищные животные. Во времена могущественнейшего короля Филиппа Третьего одна львица разгуливала по патио Советов,[99] и пажи играли с нею, а если они причиняли ей боль, она искала убежища у ног человека. Я видел, как она ложилась у ног детей, и, так как они не боялись ее, она бросалась к их ногам. А во времена мудрейшего Филиппа Второго в городе Гибралтаре[100] один поросенок убежал в лес, находящийся над городом, и за четыре или пять лет, что он провел на свободе в лесу, он стал настолько диким, что рвал всех собак, которых бросали на него, чтобы его убить. Ибо воспитание настолько могущественно, что дурное превращает в хорошее, а хорошее – в еще лучшее; из дикого и некультурного делает воспитанного и кроткого и, наоборот, из послушного и покорного – непослушного и дикого.

– Я хорошо знаю, – сказал идальго, – что чрезвычайно важно позаботиться о хорошем воспитании детей, потому что от этого зависит их жизнь и честь и спокойствие и отдых их родителей, которые, желая сохранить в них свое собственное бытие и род, любя их, хотят видеть в их поведении и обращении подражание их предкам. Известно, что македонский царь[101] сказал, что он считает такой же великой милостью неба рождение своего сына во времена Аристотеля, чтобы тот мог быть его наставником, как и самое рождение наследника его царства.

– Наставники или воспитатели, – сказал я, – должны быть таковы, чтобы они примером своей жизни и нравов обучали больше, чем нравственными поучениями, наполненными излишней суетностью; ибо очень часто наставник обучает больше тем, что внушает доверие к себе, и выказыванием хвастовства, чем выказыванием добродетели и укреплением ученика в мужестве, благонравии и скромности; наставление, полное этим святым желанием достигнуть пути истины, совершенствует хороший характер и исправляет дурные наклонности. Сына кабальеро надлежит обучать вместе с науками и добродетелям, так, чтобы они сообщали о древнем происхождении его предков, научали скромности с доблестью, самоуважению без надменности, вежливости с высшим, дружественности с равным, простоте и доброте с низшим, величию духа в делах тяжелых и трудных для исполнения, охотному пренебрежению тем, что не может увеличить его достоинств.

Однажды лиса открыла школу для обучения охоте; и, так как волк был стар и не мог сам промышлять охотой, он попросил лису, чтобы та обучила его сына, так как он считал, что сын должен быть храбрым, чтобы содержать его и свою мать, когда они состарились; лиса, найдя на чем отомстить за причиненные ей волком обиды, с большой поспешностью и очень охотно приняла воспитанника. Первое, что она сделала, – это было отучить его от смелых наклонностей, состоявших в нападении на крупных животных, и научить его лисьим уловкам, обычным для нее, по ее природному инстинкту; и она проявила такое уменье, что меньше чем в год из волчонка вышел величайший охотник за курами. Она отправила его к отцу как очень искусного и ловкого в своем ремесле; отец и мать обрадовались, думая, что теперь их сын должен зарезать целое стадо скота. Они отправили его на промысел, чтобы утолить мучивший их голод, и через полтора дня он вернулся с курицей и следами многих укусов и палочных ударов, которыми его наградили. Видя, какую плохую науку он прошел, волк сказал: «В конце концов, никто не может научить тому, чего не знает сам; я дал себя обмануть лисе, чтобы мне самому не возиться со своим сыном, потому что лень охотно поддается обману, и теперь для меня стало очевидным то, на что я не могу смотреть с одобрением. Сын, пойди сюда». И, показав ему на несколько телят около хутора, волк сказал: «Вот добыча, какую ты должен брать и на что должен охотиться». Лишь только отец показал их ему, как он легкомысленно напал на них, между тем как матери, уже почуявшие волков, в один момент согнали детей в середину и все, ставши в круг, образовали изгородь из своих рогов, и бедный волчонок, думавший принести добычу, сам стал добычей, потому что они его приняли на пики или на острия своего оружия и подбросили его так высоко, что когда он упал, то уже больше не мог подняться. Отец, не могший, по своей старости, отомстить за смерть сына, вернулся в свое логовище, говоря: «От дурного воспитания нет лекарства; привычки дурного наставника делают ребенка несчастным». С тех пор осталась навсегда непоколебимая ненависть между лисой и волком, и поэтому лиса выходит на добычу лишь туда, куда не осмеливается волк, то есть в селения, потому что там они не могут встретиться.

– Мне это очень понравилось, – сказал идальго, – ибо вы так кстати привели рассказ, что мы продолжим еще этот разговор, чтобы выяснить, как можно было бы выбрать наставника, который должен быть руководителем тела и души чужого ребенка, которого он должен воспитать с большей заботливостью, чем если бы это был его собственный, и научить его следовать по истинному пути, ведущему его к совершенству кабальеро-христианина, ибо мы уже знаем всеми принятые внешние признаки кабальеро.

– Эта категория кабальеро, – сказал я, – очень обременена обязательствами, благодаря значению, каким они обладают, о чем можно будет поговорить после, если нам позволит время, потому что тема эта не любит краткости, а у меня нет сейчас времени, чтобы быть пространным. И, продолжая начатый разговор, я говорю, что первое и главное, чем надлежит обладать тому, кто должен быть наставником какого-нибудь государя или высокого кабальеро, – это опытность и зрелый возраст, по крайней мере, уже растраченный пыл юности, возраста, когда человек с трудом может быть мудрым и благоразумным, ибо только время делает нас предусмотрительными и осторожными. Но если это будет юноша, то пусть он будет таким, чтобы его восхваляли испытанные в науке и благонравии старики, хотя юность так подвержена изменчивости, нетерпению, неистовству и другим необдуманным и неподобающим поступкам, что, если он не обладает большим достоинством и совершенством в испытанной и известной добродетели, я считал бы за лучшее избрать в качестве наставника старика, утомленного жизнью и с хорошей репутацией, чем юношу, который вступает в жизнь и подает хорошие надежды, ибо, в конце концов, по отношению к первому есть уверенность, которой достаточно, а ко второму – доверие, которое может измениться. В стариках всегда возрастает трезвость взглядов и знание, и в то время, как уменьшается сила, – увеличивается рассудительность, а в юноше возрастает самонадеянность и тщеславие, сила и самодовольство, – так что он нуждается в чужом совете и дружеском обуздывании, что в наши времена видно было по некоторым лицам, достойным уважения по своему происхождению, но настолько преисполненным, пороков и погруженным в несчастия благодаря неблагоразумию молодых наставников, беспорядочных и развратных, – что ужасно вспоминать о них. Таких несчастий не допускает руководство наставника старого, уставшего наносить и получать теперь уже зажившие раны в мирских отношениях и столкновениях. Поручая детей наставникам, не избранным по способности и природным данным, подходящим для такой должности, а юношам, принятым из милости и по просьбам, уснащенным некоторой долей лицемерия, – обычно впадают в положения, какие непристойно даже представить себе.