Фантастика — о чем она? - Юрий Смелков

Звездолет с Земли приближается к планете Этана, с которой несколько десятилетий назад было принято некое послание. Теперь с этой планеты поступает радиосообщение: «Мир разума отвечает летящим, что не посылал просьбы посетить его». На звездолете возникает короткая дискуссия, но ее быстро подытоживает начальник экспедиции Виев: «Есть мудрая поговорка на языке суахили: «Кто делал и недоделал, тот совсем не делал». Улететь ни с чем — это значит не летать совсем. Будем доделывать начатое». Земляне не интересуются причиной отказа, не пытаются хоть что-нибудь выяснить, как-то договориться с обитателями планеты — нет, все решает кстати вспомнившаяся поговорка. Сегодня это называется волюнтаризмом, в будущем, каким оно видится автору, — мужеством и оправданным риском. Может быть, высадка на планету смертельно опасна? Может быть, жизнь Земли органически несовместима с жизнью Этаны? Ничего не известно, но — вперед!

В современной советской фантастике это решение единственное в своем роде. Ее герои отваживаются на какое-либо вмешательство в жизнь иной цивилизации, если вообще отваживаются, только после тщательнейшего изучения всех возможных последствий, только взвесив и проанализировав все поддающиеся анализу факты. Отбросить эмоции, досконально изучить и только потом действовать — таков их главный этический принцип, и, честно говоря, этот принцип представляется нам оптимальным для человека будущего.

Я должен позволить себе отступление, поскольку в предисловии Р. Полонского к сборнику рассказов молодого фантаста Юрия Никитина «Человек, изменивший мир» мы находим тезис, на первый взгляд подтверждающий правоту А. Казанцева: «Хочу сказать с полной определенностью, что мне всегда казалась сомнительной по моральной своей сущности концепция категорического невмешательства землян в жизнь и развитие иных гуманоидных цивилизаций, стоящих на низшей ступени, с которыми человечество сможет встретиться… Ведь речь-то идет не о том, что нельзя навязывать силой свой образ жизни, — это бесспорно. Но говорят о невмешательстве наукой, просвещением, примером — о невмешательстве даже в тех случаях, когда гуманность требует именно вмешательства!» (Кстати, было бы неплохо проинформировать читателя, когда и кем была сформулирована эта «концепция категорического невмешательства», в конце концов сам контакт — это уже вмешательство, причем весьма значительное). Сказано весьма безапелляционно, но в сравнении с тем, что позволяют себе герои А. Казанцева, эта безапелляционность выглядит мягкостью — ведь в романе «Сильнее времени» речь идет не о «стоящих на низшей ступени», поскольку обитатели Этаны умеют передавать информацию на космические расстояния. (Между прочим в рассказе Ю. Никитина «Бесконечная дорога», в связи с которым высказал Р. Полонский свой тезис, ситуация совершенно противоположна — представитель иной цивилизации сам просит земного космонавта о помощи!)

Однако вернемся к роману А. Казанцева и его героям — может быть, их интеллектуальный и духовный уровень столь высок, что дает им право на вмешательство? Автор именно так и полагает, но поступки героев полностью опровергают его. Вот Кротов, первый пилот корабля и «первый его мужчина», увидев, что его товарищи схвачены манипуляторами каких-то движущихся машин, немедленно (и опять-таки ни в чем не разобравшись) решает: «Месть! Пусть бессмысленная, но жестокая, холодная, не знающая пощады». Ни больше, ни меньше… И поступает соответственно — крушит все лучом лазерного пистолета. Потом выясняется, что движущиеся машины — это и есть обитатели планеты, что уничтожать космонавтов они не собирались, что можно договориться, но до того, как все это выяснилось, несколько этанян уже рассечены на куски лазерным пистолетом «первого мужчины».

Мне кажется, что причина столь серьезного просчета — в несоответствии темы и художественного исполнения. Ситуация словно бы взята напрокат из довоенной популяризаторской фантастики. В книгах такого рода (в том числе и в произведениях самого А. Казанцева) всегда было ясно, на чьей стороне правда, и справедливая борьба со злодеями, угрожающими самому существованию нашей страны, а то и всего человечества, целиком и полностью одобрялась читателем. Но в ходе своего развития НФ пришла к более сложным конфликтам в коллизиям, исключающим возможность столь однозначных решений, поэтому возвращение к «черно-белым» ситуациям популяризаторской НФ становится невозможным. Что мы и видим на примере романа «Сильнее времени», автор которого неправомерно приравнивает космический контакт ко вполне земной борьбе с политическими и идеологическими противниками.

Этот пример из романа А. Казанцева должен, мне кажется, наглядно проиллюстрировать мысль о стремительном развитии НФ, о быстрой ее эволюции, в результате которой фантастика обогнала фантаста. Обогнала прежде всего в сфере нравственной проблематики, глубины и сложности этических коллизий, ставших сегодня ее главной темой.

Наш современник перед лицом будущего

Фантасты, пишущие о людях будущего, исходят из одного постулата: наши потомки должны быть лучше нас. Вопрос — в чем лучше? Умнее, добрее, благороднее? Но в истории человечества мы найдем множество гениальных озарений, множество примеров высочайшего благородства и самопожертвования.

Однако в ситуациях будущего возможны иные критерии интеллекта и гуманности. Дело наших фантастов воссоздать эти ситуации и критерии, используя самые передовые нормы морали и нравственности, которые заложены сейчас. Это задача огромной сложности. Пытаясь решить ее, фантасты нередко прибегают к разного рода «обходным путям». Так, братья Стругацкие в романах «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров» прибегают к своеобразной «игре в поддавки» — нравственный облик человека грядущего общества рисуется на максимально выигрышном для него фоне, в сопоставлении с людьми, находящимися на низком, даже по сегодняшним меркам, уровне социального развития.

Возможен и другой путь — взять в качестве «точки отсчета» человека нашего времени, обыкновенного, среднего, не подготовленного к встрече с будущим и «устроить» ему такую встречу. Так написаны упоминавшиеся выше рассказы Кирилла Булычева о пришельцах в Великом Гусляре, но к этой теме можно подойти и без иронии. В рассказе Юрия Никитина «Однажды вечером» мы знакомимся с самым что ни на есть обыкновенным и средним парнем.

«С работы шел не спеша… Жорка увидел меня издали, взял еще два пива. Кружки были щербатые, поцарапанные. Полрыбца взяли у Заммеля, ему сунули пиво. Побрел дальше… По дороге встретил еще буфет, где возле окошка дремал Роман Гнатышин…

— Будешь? — спросил он печально.

— Конечно, — ответил я…»

Парень ясен весь до донышка — ни культуры, ни духовных запросов, выпивка — единственный способ времяпрепровождения, потому что, напившись, можно ни о чем не думать. Унылая бездуховность, механическое существование… характер, знакомый нам и по жизни, и по современной литературе. Причем, в сущности, неплохой парень — вот вступился за какого-то «щуплого интеллигентика», которого пытаются избить двое хулиганов. Не из благородства, а из дешевого самолюбия — «что-то слишком быстро начали считать себя хозяевами моей улицы!»— но все-таки вступился.

Случайно он узнает, что спасенный собирается провести на себе какой-то опасный для его слабого здоровья эксперимент. Парень добивается, чтобы эксперимент провели на нем. Из бескорыстной тяги к знанию? Нет, ему даже неизвестно, в чем смысл опыта. Просто от нечего делать, от скуки, и еще потому, «что болел только раз в жизни. И то в детстве, когда объелся пирожными».

Цель эксперимента — расщепление генетической памяти: в парне пробуждается сознание его предков, и близких и живших много поколений назад. Он осознает себя владельцем огромного духовного наследства, воочию убеждается, что благородство, совесть, стремление жить для людей — не пустые слова. Вот финал рассказа: «Громадный город уже спал. Шел я медленно. Домой идти не хотелось, а куда нужно идти, еще не знал. Впрочем, целая ночь впереди. К утру придумаем, куда идти. И вообще, зачем живем на свете.»

НТР, таким образом, вторгается в самое существо личности и меняет эту личность. Правда, следует отметить, что такие же перемены могли бы произойти, если бы герой рассказа сам, без фантастического эксперимента, интересовался бы историей и искусством. Тем не менее вряд ли можно протестовать против такого вмешательства — в том-то ведь и дело, что, несмотря на доступность всего культурного наследия человечества, есть еще люди, которые предпочитают обходиться суррогатами культуры, не требующими практически никакого усилия для их освоения, не столько совершенствующими человека, сколько позволяющими убить свободное время.