Fashionopolis. Цена быстрой моды и будущее одежды - Дана Томас

заявляют, что в помещениях плохая вентиляция, способствующая респираторным заболеваниям; 47 % жалуются на отвратительное состояние уборных, и 42 % видели крыс[121]. Согласно исследованию, к числу брендов, чьи предприятия, предположительно, работают в таких условиях, относятся Forever 21, Wet Seal, Papaya и Charlotte Russe.

В 2016 г. Министерство труда США предъявило этим и другим производителям одежды в Южной Калифорнии обвинение в несоблюдении таких основополагающих норм федерального законодательства по охране труда, как минимальная заработная плата и оплата сверхурочных, и обязало погасить задолженности и компенсировать ущерб, что составило $1,3 млн[122]. (Впоследствии представители Forever 21 и Russe заявили, что их организации «очень серьезно» относятся к вопросам охраны труда; Forever 21 добавила, что «предприятия, где обнаружены нарушения, действовали независимо от компании и принимали хозяйственные решения самостоятельно»[123].) Как позднее заметила Янна Шаддак-Эрнандез, одна из соавторов исследования Калифорнийского университета, бóльшая часть предприятий этих поставщиков располагалась «в самом центре Модного района – в двадцати кварталах от городской администрации»[124].

Сложившееся положение дел заставило Мартинес включиться в борьбу. Молодая женщина лет двадцати с небольшим, она выросла в нескольких милях от Центра работников швейной промышленности (Garment Worker Center) на юге Лос-Анджелеса. Ее родители трудились на легальных городских швейных предприятиях: отец сидел за швейной машинкой, а мать кроила образцы для модных брендов. В старшей школе и на последних курсах Университета Брауна Мартинес состояла в Объединении студентов против потогонных мастерских (United Students Against Sweatshops, USAS), члены которого требовали перемен путем организации информационных кампаний и бойкотов. Так она стала гражданской активисткой. После университета она вернулась в Лос-Анджелес и получила должность координатора центра. Дважды в неделю она встречается с рабочими в офисе без окон в обветшалой малоэтажке на Лос-Анджелес-стрит и слушает их жалобы.

Чаще всего жалуются на «хищение зарплаты», когда руководство платит работникам значительно меньше минимально установленной на федеральном уровне или уровне штата зарплаты. Как правило, Мартинес связывается с работодателем напрямую и старается решить вопрос полюбовно. В вопиющих случаях она обращается в государственные учреждения, такие как Отдел заработной платы и рабочего времени Министерства труда США, который инициирует расследование и при необходимости может устроить обыск. Мартинес сопровождает агентов в ходе операций и, по ее словам, иногда замечает этикетки брендов, которые позиционируют себя как sweatshop-free[125]. Будучи пойманными за руку, фирмы часто заявляют, будто не имели понятия о том, что их «проверенные» исполнители отдавали заказы на субподряды потогонным мастерским. Поскольку в швейной промышленности широко распространены субподряды, создается дробная цепочка производства, в которой под удар часто попадают рабочие.

Мартинес или представители государственных органов подают заявление о взыскании неполученного дохода, то есть разницы между минимальным размером оплаты труда и тем, что рабочие получали в действительности. Субподрядчики, подрядчики, бренды, ретейлеры – все звенья цепочки поставок избегают ответственности. «[Фабрики] закрываются или открываются вновь под другим названием, – говорит Мартинес. – Они используют фальшивые документы, или работодатель может оказаться не тем лицом, на которого зарегистрировано предприятие. Дело разваливается».

Когда Мартинес удается взыскать деньги, сумма, по ее словам, «едва ли составляет половину от фактически причитающейся». «У нас есть иски по возмещению заработной платы на пятьдесят тысяч долларов, не считая штрафов, а получим мы пять тысяч, максимум десять – и то если у работника есть адвокат. Если его никто не представляет, подрядчик предложит сто-двести долларов, и многие согласятся, потому что это лучше, чем ничего».

«После таких переговоров, – продолжает Мартинес, – бренды говорят подрядчикам: “Либо вы уладите это, либо мы отменим все заказы”. Им не нужны проблемы, они умывают руки. Если бренд разорвет контракт, у подрядчика не будет денег, чтобы заплатить рабочим. Не то чтобы я симпатизировала подрядчикам, но они заложники системы. Если бы каждый работник швейной мастерской в Лос-Анджелесе предъявил требования о взыскании недополученного дохода, речь шла бы о миллионах долларов – миллионах, оседающих в карманах топ-менеджеров». И акционеров.

Мартинес мрачно смотрит на меня: «Послушайте, все мы знаем, что наши футболки шьют в потогонных мастерских, но не обращаем на это внимания. Никому нет до этого дела».

Для успешной работы прядильных фабрик Ричарду Аркрайту требовался хлопок. Много хлопка. А благодаря сети торговых путей Британской империи хлопка было предостаточно. В XVIII в. хлопок был краеугольным камнем экономики британских колоний в Америке и на Карибских островах. Рабы выращивали его, затем собирали и грузили на корабли, отправлявшиеся к фабрикам Аркрайта в Великобритании. Как позднее писал в Манифесте Коммунистической партии один из двух его авторов, Карл Маркс, «без рабства не было бы хлопка; без хлопка немыслима современная промышленность»[126].

Для прядения хлопка Аркрайту требовались армии рабочих. Сотни бедняков из городов и деревень устремились на фабрики. Большинство составляли женщины; мужчины оставались дома, чтобы обрабатывать землю. До Аркрайта женщины вели домашнее хозяйство и растили детей, он дал им возможность зарабатывать. Также он нанимал беспризорных детей, выплачивая им ничтожную часть того, что получал бы взрослый.

Фридрих Энгельс, сын немецкого текстильного магната, оказавшись на одной из отцовских хлопкопрядильных фабрик в Манчестере, пришел в такой ужас от увиденного, что написал книгу «Положение рабочего класса в Англии», опубликованную в 1845 г.[127] Загнанные в ловушку невообразимой бедности, рабочие прядильных фабрик «утратили человеческий облик». Средняя продолжительность жизни манчестерского пролетария составляла 17 лет[128]. Смертность от эпидемий – холеры, оспы, скарлатины – в Ливерпуле была в три раза выше, чем в сельской местности[129], пьянство приобрело повсеместный характер[130]: люди «едва держались на ногах или валялись в канавах». Половину британского пролетариата составляли женщины, поскольку их труд стоил дешевле и они были покладистей, чем мужчины[131]. Кроме того, к 1840-м гг. число рабочих в возрасте до 18 лет (как мальчиков, так и девочек) сравнялось с числом взрослых. Дети, как правило, начинали работать в восемь-девять лет.

Нескончаемые часы на фабриках «Коттонополиса» дети проводили на ногах, что приводило к задержке роста, хроническим болям в спине, варикозу и язвам на ногах, куда легко попадала инфекция[132]. Только за лето 1843 г. газета Manchester Guardian сообщила о смерти от столбняка мальчика, руку которого раздробила машина, еще одного подростка, разбившегося насмерть, и девушки, которую приводной ремень «подхватил и перебросил пятьдесят раз»[133]. Неудивительно, что дети пытались сбежать. Некоторые прятались в складских помещениях, чтобы поспать, где их находили и избивали начальники. Считается, что душераздирающие истории из вышедшей в 1832 г. автобиографии Роберта Блинко, в детстве трудившегося на фабрике, подвигли Диккенса написать роман «Оливер Твист».

Опасность для взрослых также была велика. Многочасовое простаивание в неестественных позах, работа с