Первый шпион Америки - Романов Владислав Иванович

Марию Игнатьевну — это было ее полное имя — нельзя было назвать красавицей. Крупный нос с утолщением вниз и легкой утиной нашлепкой, широкое, даже немного скуластое лицо не являли тот классический утонченно-бледный лик красоты, каким восторгались знатоки и сердцееды в начале века. Но, как ни странно, эти изъяны совершенно не замечались, ибо ее большие, излучающие колдовской свет глаза заставляли забывать обо всем на свете, едва она обращала свой взор на собеседника. Какая-то тайна скрывалась все живом, с грустной темной поволокой взгляде, манящем и притягивающем. К своим двадцати шести годам успев родить двоих детей, она немного располнела и выглядела зрелой дамой, но это совсем не мешало ей очаровывать мужчин, казаться яркой и обольстительной. Она несколько лет провела в Англии, в доме своего сводного брата Платона Игнатьевича Закревского, который состоял на службе при русском посольстве в Лондоне. Именно в те годы на одном из приемов ей и был представлен молодой дипломат Роберт Брюс Локкарт, но он тогда не поразит ее воображения, были другие, более сильные магниты, как Герберт Уэллс, уже в то время знаменитый писатель, или образованнейший и куртуазный Морис Беринг, не говоря уже о самом графе Бенкендорфе, потомке того самого основателя Третьего охранного отделения при Николае I и заклятого врага Пушкина. Сегодня же Локкарт как бы представлял то счастливое мирное время ее юности, и Мура влюбилась в него.

В отличие от Марии Игнатьевны сорокалетний Локкарт, стройный, гибкий, с тонкими и правильными чертами лица, выглядел едва ли не моложе ее, но природная английская чопорность и холодность делали его облик неживым, застывшим, подобно гипсовому слепку. Казалось, лишь Мура и умела вдохнуть в него веселое изящество и яркий чувственный темперамент.

Мура и полковник Робинс в чем-то были схожи. Наверное, в том, что не умели вписываться в чужую игру, а всегда вели свою, оставались самими собой, естественными в любых ситуациях, и, может быть, поэтому недолюбливали друг друга.

Официант в ярко-красной атласной рубашке с легким пояском принес горячие отбивные с жареной картошкой, Робинс оправился от своего аллергического чиха, и за столом все оживились.

— Нам еще водки и шампанского! — опорожняя старый графинчик, громко потребовал Робинс. Он ныне устраивал этот пир и, судя по всему, собирался кутить до утра. Щеки у него порозовели, и глаза наполнились озорным блеском.

— Нам будет вас не хватать, полковник, — ласково сказала Мура, и Локкарт, как бы подтверждая справедливость ее слов, кивнул головой.

— А мне не с кем будет обсуждать политические интриги! — азартно добавил он.

— Я уезжаю, Ксенофон, — повернувшись к Каламатиано, с грустью вздохнул Рей. — Но мое сердце остается с вами. И с Лениным!

— Вместо сердца оставьте лучше консервы, Рей, — улыбнулась Мура.

Робинс, как представитель американского Красного Креста, доставил в Россию несколько вагонов с продуктами и благодаря им быстро пробил себе дорогу в Кремль и во все наркоматы, одаривая голодных чиновников американской тушенкой, сахаром, галетами и душистыми гаванскими сигарами.

— Конечно, оставлю все продукты! — успокоил он. — Не повезу же я их обратно в Америку! Тем более что к лету, по прогнозам Ленина, будет весьма голодно, и вы еще не раз вспомните о старине Робинсе!

— А может быть, ты вернешься к тому времени, — подсказал Роберт.

— Посмотрим! — буркнул полковник, налегая на сочные отбивные.

— А чем будет заниматься ваше Информационное бюро, Ксенофон, которое вы организовали? — заинтересовался Локкарт.

— Шпионская организация, — не дав Каламатиано даже открыть рот, пробурчал Робинс.

— Вот как?! — оживилась Мура, и глаза ее заблестели.

— Полковник шутит, — покраснев, ответил Ксенофон Дмитриевич.

— Я вообще никогда не шучу, — серьезным тоном проговорил Робинс, поглощая куски мяса. — Не смущайся, дружище, здесь все шпионы, так что ты среди своих.

Локкарт озорно усмехнулся. Он ценил хорошую шутку.

— Выходит, и я тоже шпионка? — радостно воскликнула Мура.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А как же! — проглотив большой кусок мяса и вытирая губы, задиристо отозвался Робинс.

— И на какую разведку я работаю?

— На немецкую, — ни секунды не сомневаясь, проговорил полковник. — Все красивые женщины в России работают на немцев.

Он вытер рот салфеткой и победно откинулся на спинку стула. Мура попыталась улыбнуться, но у нее не получилось. Возникла напряженная пауза.

— Это плохая шутка, Рей, — сказала она.

— Графиня, вы так реагируете, словно вас разоблачили. Признаюсь по секрету, я тоже шпион. Мы все на положении шпионов в этой стране! — радостно возгласил полковник. — Если мы не помогаем большевикам, то мы все тут соглядатаи и шпионы. Только вот секреты продавать некому!

— Ах, вы в этом смысле, — улыбнулась Мура.

— Я во всех смыслах. Ленин мне лично говорил: «Вы думаете, я германофил? Ни в коем случае! Но что делать, когда вор приставляет к горлу нож и говорит: кошелек или жизнь? Я, естественно, отдаю кошелек. Так и с немцами! Что лучше — оккупация или относительная свобода? Ведь ваши американские империалисты не бросятся нас спасать. Они будут сидеть в своих многоэтажных особняках и сочувственно вздыхать. А что нам от их вздохов?! А когда мы, спасая себя, заключили мир, то все закричали: «Предатели! Позор! Ату их!» И ведь он прав! — запальчиво заговорил полковник, весьма ловко соскользнув с опасной темы про шпионов.

«А Рей не так глуп, как любит иногда показаться, — подумал Каламатиано. — Он хотел проверить, кто как прореагирует на его шутку, и получил весьма разнообразную пищу для размышлений. Особенно относительно Муры».

— А вы знаете, что на Лубянке каждый день расстреливают? — спросил Локкарт.

— Только та революция чего-то стоит, которая умеет защитить себя от врагов, — не задумываясь, ответил полковник. — Это сказал мне Ленин, и он прав!

— Я чувствую, вы скоро запишетесь в большевики, — уколола его Мура.

— Если правда и правота на их стороне, то я не буду кривить душой только потому, что они кому-то не нравятся. Черт возьми, люди в один миг смели весь старый хлам и решили строить новое общество без всяких религиозных, национальных и прочих предрассудков. Все равны От рождения! Это же замечательно. Власть народу! Как в Древней Греции, но без рабов, без обездоленных, неужели вы не понимаете?! Или вас держит ваша проклятая собственность: особняки, акции, привилегии, закрытые клубы только для аристократов, пэров и черт знает еще кого! Мы обедали с Лениным, ели то, что ест рядовой красноармеец, охраняющий Кремль. И это прекрасно! «Творчество в массы!» — говорят большевики. Что, не удивительно?! Ленин читает стишки старых поэтов и боится признаться, что не понимает футуристов. Где еще вы такое видели?!

Робинс сел на своего конька и минут двадцать, размахивая вилкой, доказывал, что идеи Ленина скоро завоюют весь мир. Локкарт, который постоянно общался с полковником и знал наизусть его тирады, устало посматривал по сторонам. Мура откровенно скучала. В больших дозах поклонник новой власти становился утомителен. Лишь Жак Садуль смотрел на неутомимого полковника с восхищением. Он безоговорочно разделял его идеи и в душе считал себя социалистом. Посланный в Россию министром вооружений Альбером Тома, входящим в правительство Клемансо от социалистической партии, капитан Садуль бомбардировал своего шефа настойчивыми посланиями, требуя от Франции помочь Ленину расправиться с немцами, которые насильно навязали ей позорный Брестский мир. Он. как Локкарт и Робинс, был также вхож к Ленину и Троцкому, считая себя не наблюдателем, а другом новой власти. Поэтому темпераментная речь полковника подвигла и его сказать свое слово.

— Мы первыми должны не на словах, а на деле доказать свои симпатии Ленину. Хватит говорить, Рей! Большевики это умеют не хуже нас. Мы обязаны совершить поступок! Надо начать действовать, а мы задыхаемся от словопрений!

— Что вы предлагаете? — не понял Локкарт.