Исчезнувшее свидетельство - Борис Михайлович Сударушкин

в принципе допустимо. Спросил, что еще известно о Псковском Апостоле.

– Исследователи пришли к выводу, что над книгой работали два писца, причем основная часть принадлежит тому, кто оставил приписку из «Слова». Анализ его почерка позволил сделать вывод, что это был молодой человек с еще не устоявшимся почерком – в некоторых местах буквы выписаны аккуратно и красиво, в других чувствуется небрежность и торопливость. На последнем листе пергамента, где цитата из «Слова», он дважды тайнописью указал свое имя, что было вполне в духе времени и традиций. Здесь же Домид сообщил, что Апостол написан по заказу игумена Пантелеймонова монастыря Изосима в 6815 году от Сотворения мира, то есть в 1307 году от Рождества Христова. На этом же последнем листе Апостола Домид оставил тайнопись, прочитать которую исследователям не удалось, так как в ней нарушена закономерность правил шифрования. Кстати, сделанные на этом же листе календарные исчисления тоже весьма несовершенны, что еще раз говорит о молодости и неопытности Домида. Даже высказывалось предположение, что Апостол – его первая книга.

– Тем более удивительно, как он догадался извлечь из «Слова о полку Игореве» такую яркую поэтическую фразу, – скептически промолвил Окладин.

Я спросил краеведа, как отнесся к приписке в Апостоле Калайдович, знал ли о ней Мусин-Пушкин.

– О своей находке Калайдович сразу же сообщил графу и в письме заметил, что таким образом, после находки приписки Домида, подлинность «Слова о полку Игореве» доказана. В ответном послании Мусин-Пушкин написал ему: «Предполагаемое вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним». О находке «Слова» и об обстоятельствах его гибели возникали самые нелепые слухи, которые, конечно, доходили до графа, нервировали его. К этим слухам невольно был причастен Калайдович, опубликовавший без ведома Мусина-Пушкина его биографию. Судьба своеобразно наказала Калайдовича: теперь скептики стали обвинять его, что он подделал приписку в Псковском Апостоле. Воистину говорится: не рой яму другому. Кстати, после смерти Мусина-Пушкина он не опроверг его рассказ о приобретении «Слова о полку Игореве» в Ярославле. А уж Калайдович знал о графе как никто другой.

– Вот уж точно, намучился бедный Калайдович с графом, каждое признание буквально по словечку вытягивал. Как толькб у него терпения хватило?

– Раньше историки не спешили поскорее написать диссертацию, – съязвил краевед.

Я давно заметил, что вывести Окладина из себя трудно.

– Вероятно, настойчивость Калайдовича объяснялась появившимися у него сомнениями в искренности графа, – бесстрастно сказал он. – Если бы Мусин-Пушкин был жив, у меня к нему было бы несколько неприятных вопросов. Калайдович деликатничал с сиятельным графом, я бы на его месте этого делать не стал. Вряд ли он сохранил бы свою светскую любезность.

– Граф ответил бы на все ваши вопросы, – заявил Пташников. – В случае со «Словом о полку Игореве» ему нечего было скрывать.

– Вы так считаете?

И тут я предложил историку:

– Наш уважаемый краевед так рьяно защищает Мусина-Пушкина, что вполне мог бы выступить в его роли. Так пусть он и ответит на ваши вопросы.

– Ну что ж, я не против как бы реконструировать возможный разговор с Калайдовичем. Вот и посмотрим, как вы сможете защитить графа, – с улыбкой обратился Окладин к Пташникову. – Вы согласны провести такой следственный эксперимент?

– Не понимаю, зачем устраивать этот театр.

– Чтобы выяснить истину! Или вы боитесь моих вопросов?

Пташникову ничего не оставалось, как согласиться с нашим предложением, но он тут же выдвинул свое условие:

– Чтобы разговор имел практический смысл и помог расследованию по делу о «Слове о полку Игореве», надо к нему основательно подготовиться. Поэтому предлагаю отложить его до следующей субботы.

– Мне тоже надо собраться с мыслями, – поддержал краеведа Окладин.

– В таком случае жду вас у себя ровно через неделю, – произнес Пташников таким решительным тоном, словно речь шла о смертельной дуэли.

Когда мы с краеведом вышли из дома Окладина и направились в сторону троллейбусной остановки, Пташников сказал:

– Удивляюсь на Михаила Николаевича: умный, образованный человек, а не понимает элементарных вещей. Ни одна, даже самая талантливая подделка не вызвала бы к себе такого неослабного внимания историков, литературоведов, наконец, рядовых читателей, буквально влюбленных в «Слово о полку Игореве». В прошлый раз, когда мы с вами были в музее, а затем расстались, ко мне подошел мужчина, который вместе с нами осматривал посвященную «Слову» экспозицию и краем уха слышал мои пояснения. Мы разговорились. Я был поражен: рядовой инженер, а какое понимание «Слова», какая начитанность! – с восхищением произнес Пташников.

Но меня сообщение краеведа сразу насторожило:

– Этот мужчина вам как-то представился?

– Да вроде бы нет.

– А к вам он как обратился?

– По имени и отчеству.

– Откуда же он вас знает?

– Представления не имею.

– Случайно, он был не в черных очках?

– Да. Значит, вы его тоже заметили?

– Еще у него был миниатюрный фотоаппарат.

– Правильно, после нашей беседы он попросил разрешения сфотографировать меня на фоне Спасо-Преображенского собора…

Последнее замечание краеведа еще больше встревожило меня. Когда выходил от Лидии Сергеевны, я видел, как мужчина в черных очках фотографировал Спасо-Преображенский собор. А может, в кадре оказались вовсе не соборные главы, а я собственной персоной? Потом он сфотографировал и Пташникова. Зачем? Кто этот человек и почему он возник на нашему пути сразу, как только мы занялись историей «Слова»?

Беспокоило и другое: я опять и опять вспоминал толстую папку с материалами об истории «Слова о полку Игореве», извлеченную Окладиным из письменного стола. Что-то уж больно своевременно она оказалась у историка. Неужели мое первое подозрение было справедливо и мы затеяли это расследование по тайной инициативе Окладина? Но зачем ему потребовался весь этот спектакль с курьером и письмом неизвестного старика? Откуда у него могла появиться уникальная старинная акварель и почему с такой легкостью он расстался с ней?

Чем дольше я искал ответы на возникающие у меня все новые и новые вопросы, тем больше убеждался в зыбкости своих подозрений, но, несмотря на это, не мог от них избавиться полностью. В конце концов, – решил я, – все разъяснится само собой. В любом случае история «Слова о полку Игореве», как я убедился, только прикоснувшись к ней, заслуживает того, чтобы заняться ею всерьез, не жалея ни сил, ни времени.

И еще одно обстоятельство подогревало мое желание продолжить начатое расследование: благодаря ему, я надеялся еще раз встретиться с Наташей, образ которой до сих пор стоял у меня в глазах.

Глава пятая. Акварель с секретом

На другой день я с утра сел за письменный стол, чтобы по горячим следам записать все полученные сведения, касающиеся истории «Слова