Царь из будущего. Жизнь за «попаданца» - Алексей Махров

Все встали и потянулись к выходу, но тут уж я не удержался…

– А вас, Савва Алексеич, я попрошу остаться! – негромко сказал я в спину своему главному безопаснику.

Рассказывает Олег Таругин

(цесаревич Николай)

Мы сидим в Москве, Владимир Александрович – в Питере. На нашей стороне Московский военный округ[17], на его – Санкт-Петербургский[18]. Правда, насчет Финляндии я бы на месте «дяди Вовы» не был бы столь уверен: Гейден вряд ли горит желанием выяснять со мной отношения на поле брани…

Остальная страна выжидает. В частности, Бреверн-де-Лагарди срочно заболел и теперь дожидается, кого поздравлять с победой. А у нас с Владимиром Александровичем сил для серьезных действий пока маловато, так что ситуация – даже и не знаю, как ее можно охарактеризовать. Лучше всего, пожалуй, подходит определение незабвенного Троцкого: «Ни мира, ни войны». Правда, там была еще мысль, чтобы армию распустить, но вот это уж фигушки.

Постепенно я обрастаю новым правительством и чиновничьим аппаратом, что, разумеется, добавляет мне популярности в кругу моих сторонников (еще бы: должности раздают! Не зевай!). Но, соответственно, понижает мои акции в Питере, в особенности среди тех, ЧЬИ должности я раздаю.

Правда, многие из питерских чиновников, здраво оценив ситуацию, не говоря худого слова, собрали манатки и рванули в Первопрестольную. Их примеру последовали некоторые гвардейские офицеры, как ни странно – не только участники знаменитой встречи во флигеле «Поленница»[19]. Многие из тех, кто помоложе, недолго думая бросились в Москву изъявлять свои верноподданнические чувства цесаревичу. Нельзя сказать, что из Питера в Москву течет полноводная человеческая река, но ручеек не иссякает ни на мгновение.

К нам уже перебрались Куропаткин с группой офицеров Генерального штаба, приехал Николай Христофорович Бунге, горящий желанием заменить Вышнеградского, и совершенно неожиданно явился Николай Авксентьевич Манасеин[20]. Я как-то не был с ним особенно близок, наоборот – за все время своего пребывания в должности цесаревича я и беседовал-то с ним разве что раза два-три. Но если верить тому, что рассказывают об этом человеке, то он, хоть и не блещет умом, отличается редкой для судейских кристальной честностью. Видно, из-за этой честности Николай Авксентьевич просто не поверил в историю, сочиненную «дядей Володей», и не счел для себя возможным оставаться в подчинении у убийцы. Вместе со своим министром приехали многие чиновники из Министерства юстиции…

Но вот что меня тревожит – молчание Змея российской политики – Победоносцева! От Константина Петровича – ни слуху ни духу! Он не поддержал меня, но и «дядю Вову» тоже. Мало того – из Питера Победоносцев уехал, но до Москвы пока не добрался. Понятно, что Змей выжидает прояснения обстановки и сделает ставку на победителя в нужный момент. А это может означать только одно – весы все еще колеблются…

Императора мы хороним на девятый день после покушения. Хороним в Архангельском соборе Московского Кремля. Здесь у Александра хорошая компания – рядом покоятся почти все великие князья и русские цари, включая Дмитрия Донского и Ивана Грозного. Убитая горем вдова – «маменька» Мария Федоровна – подумывает об уходе в монастырь. Еле-еле удается уговорить ее подождать с этим деянием хотя бы до моей коронации. Интерес у меня до чрезвычайности циничный и шкурный – в уже идущей информационной войне императрица нужна мне как один из символов в борьбе с предателем и узурпатором.

Несмотря на наличествующее вроде бы вооруженное противостояние, связь с Петербургом у нас присутствует. Более того, столичные газеты приходят в Москву без опозданий. Это связано как с тем, что официально никакой гражданской войны еще нет, так и с тем, что почтовые округа[21] не совпадают границами с военными. Поэтому мы в курсе петербуржских событий, а там, скорее всего, в курсе наших дел. Так что по утрам, вместе с завтраком, я изучаю питерские газеты. Сегодня я с удовольствием читаю передовую статью в «Торгово-Промышленной газете»: «Воззвание к русским предпринимателям». За помпезным заголовком следует довольно обстоятельный анализ отношений между самозванцем и главой торгового дома «Братья Рукавишниковы». На протяжении всей статьи читателю навязывается незатейливая мысль – это именно он, Рукавишников, стоит за появлением человека, называющего себя цесаревичем Николаем. Из всего изложенного делается простой и напрашивающийся вывод: если самозванец придет к власти, остальные предприниматели будут вынуждены бежать на поклон к Рукавишниковым, если, конечно, хотят остаться хоть кем-нибудь в российской промышленности и торговле. Или могут вешаться, ибо другого выхода у них нет.

Дочитав статью, я откладываю газету в сторону и медленно перевариваю прочитанное. Здорово! Если первые статьи, расписывающие в подробностях, как самозванец с бомбой в руках и кровью на клыках плясал над трупом невинно убиенного императора, были типичным лубком и примитивной пропагандой, на которую не стоило особенно обращать внимания, то вот эта статейка – совсем другое дело! Ай да молодец, борзописец, ай да сукин сын! Силен, чертик! После победы найду, лично настучу по физии, а потом поручу писать передовицы в самой серьезной официальной газете. Молодец!

Однако это все дела будущие, а пока этот сукин сын добыл «дяде Вове» поддержку промышленников. И теперь у него не будет проблем с боеприпасами, вооружением, обмундированием и прочим военным имуществом. Вот это да…

Я созваниваюсь с Долгоруковым и прошу подобрать мне с полдесятка толковых журналюг. Пора устраивать ответный ход. Интервью вдовствующей императрицы с описанием истинной истории Каина и Авеля. Глядишь, в Питере почитают – задумаются…

Через две недели московско-питерского противостояния в Белокаменную прибывает Димыч. Судя по странной телеграмме, полученной из Нижнего, он везет с собой нечто, способное в корне изменить ситуацию нашего противостояния. Вместе с лейб-конвоем (он уже переодет в алые чекмени) я отправляюсь на вокзал.

М-да… «Прибывает» – это, по-моему, очень мягко сказано. Если появление в Москве, сидя верхом на стволе 120-мм башенного орудия бронепоезда, ощетиненного пулеметами, везущего на платформах четыре бронеавтомобиля, называется просто «прибыть», – тогда, конечно, Димыч прибывает. Причем Димыч являет Первопрестольной свой лик в образе натурального большевика-комиссара: кожаная куртка, кожаная фуражка, бриджи цвета хаки и высокие кавалерийские сапоги без шпор. Когда я увидел довершающий светлый образ прекрасного рыцаря пистолет-пулемет в деревянной колодке а-ля маузер, то чуть не подавился папиросой. Новоявленный командир бронесил России соскакивает с блиндированного чудища, на борту которого славянской вязью значится «Железнякъ», и бодрым шагом подходит ко мне: