Андрей Рублев - Павел Северный

Но на этот раз игумен ехал молча, лишь временами глубоко вздыхал.

Возле Лебяжьего озера взревел медведь. Кони спружинили мышцы, похрапывая, навострили уши, боязливо озираясь. Сергий успокоил своего коня, похлопал его рукой по шее, натянул повод, и конь с места взял полный бег.

Под птичье щебетание доехали до гатей возле села Непрудского. Для сокращения пути Сергий свернул на старую гать. Вскоре его конь угодил ногой между гнилых жердей и, повредив ее, начал сильно хромать. Оставив коня на заезжем дворе в Непрудском, Сергий пересел на другого и с Пересветом они доехали до часовни Cвятого Фоки на Яузе. Оставив коней во дворе часовни, пешими прошли в ворота Москвы. Сергий почти всегда ходил по Москве в Кремль пешком, исключение делал только тогда, когда лошадей за ним присылал сам князь или митрополит.

На улицах люди, узнававшие Сергия, торопливо обнажали головы, смиренно ожидая его благословения, старики и женщины становились на колени, шустрые ребятишки бежали к родителям, предупреждая их о приближении игумена, и тотчас возле калиток появлялись матери с младенцами на руках.

В узком переулке Сергий и Пересвет увидели впереди толпу нищих, ведомых юродивым во власянице и веригах из цепей. Юродивый опирался на деревянный посох, украшенный медным голубем. Нищие пели псалом. Навстречу нищим выехали конные воины, закричали на бедолаг, преградивших им путь, но лишь только увидели Сергия, смолкли, спешились и, склонившись, ждали с непокрытыми головами, когда он прошествует мимо них.

Пересвет шагал размашисто, расчищая Сергию путь, для острастки покашливая. Сергий же, не переставая, чертил рукой в воздухе крест.

В Кремль путники вошли через Боровицкие ворота и направились к Успенскому собору. Народ, что толпился и в Кремле, был другой – сытый, самодовольный. По большей части встречались здесь бояре с домочадцами, иноземные торговые гости, воеводы и вездесущие монахи. Все беседовали чинно, без крика, некоторые прикрывали рот руками, а те, кто не желал, чтобы посторонние услышали их разговор, перешептывались, говорили друг другу в уши.

Толпа в Кремле была нарядной. От парчовых боярских одежд, от красочных аксамитов и шелков, украшавших женщин, от непривычных для Руси иноземных одежд толпа казалась торжественной.

Завидев Сергия, нищие и юродивые на паперти собора подняли гвалт, кидались перед ним на землю, хватая его за полы рясы, просили благословить. Сергий с трудом пробрался сквозь толпу и вошел в душный полумрак собора. Свечи и лампады чадили. Запах горячего воска смешивался с ароматом ладана, дымок рваными волокнами нависал над молящимися.

Посреди собора, на кафедре, возвышаясь над сонмом духовенства, стоял митрополит Алексий.

Появление Сергия не прошло незамеченным. Дойдя до амвона, он в распахнутые царские врата вошел в алтарь, приложился к престолу. Выйдя обратно, он спустился с амвона, встал на колени перед стоящим на кафедре митрополитом и, приняв благословение, отошел в сторону правого клироса.

Дородный рыжебородый кудлатый протодиакон, откашлявшись, начал выговаривать ектению, а после каждого его возгласа стройный хор громогласно выпевал «Господи, помилуй».

Дождь пошел только вечером и разом образумил людскую суматоху на улицах. Ветер стих, и стало душно.

В трапезной митрополита низко нависал потолок из дубовых плах, расписанных узорами из райских цветов, созданных вдохновенной фантазией живописцев.

После всенощной за столом для вечерней трапезы разместились четверо: митрополит Алексий, тверской епископ Евфилий, игумен Спасова монастыря на Яузе Андроник и отец Сергий.

Заставлен стол мисами со снедью и деревянными тарелками. Митрополит – ярый противник застольного убранства.

Сергий доволен, что митрополит нежданно приготовил ему встречу с любимым учеником Андроником.

Андроник, низкорослый сбитый крепыш, подражавший простотой монашеского облачения учителю, увлекательно рассказывал, как он укреплял монастырь, так как был уверен, что его стены не раз послужат заслоном Москве от врагов.

Митрополит слушал нахмуренно и неожиданно перебил Андроника:

– Любые замыслы о сем держи в уме и словами не выпускай на волю.

– В твоем-то покое греха в том сказе нет, владыка.

– Разумом пойми – любой дельный замысел хорони в памяти.

За столом наступило молчание. Все занялись едой. Ели не торопясь – жареных карасей надо есть без торопливости. Рыба на вкус приятная, но костлявая. Запивали еду квасом, настоянном на листе смородины.

Сергий, внимательно наблюдая за митрополитом, нашел в его облике заметные перемены: он чаще обычного прикрывал глаза, как бы отгораживая себя от всего, что творилось вокруг, усилилась дрожь в руках, седина стала белее снега. Только глаза были прежними, в них знакомая цепкость и ясность взгляда.

Почти не расставаясь с митрополитом весь день, Сергий постепенно успокоился, не заметив в нем какой-либо тревожности, однако сейчас, за трапезой, обратил внимание на то, что Алексий, хотя и принимал участие в застольной беседе, порой погружался в какие-то свои сокровенные раздумья. Сергий не сомневался, что рассказ Андроника мешал ему думать, потому он и прервал слова игумена. Для Сергия не было секретом, что Алексий благоволил к игумену, именно по его настоянию Андроник и стал настоятелем основанного митрополитом монастыря на Яузе. Сергий, глядя на Алексия, мысленно посетовал, что из-за своего сна донимал себя домыслами о недуге митрополита. Правда, для этого у него были веские причины – навещавшие Троицкий монастырь бояре и смерды в один голос твердили о недужности старца.

Епископ тверской дороден в меру. Суровое лицо заросло смоленым волосом. Во взгляде холод. Смотрит он вокруг безразлично и даже сонливо, но это обман. А на Сергия он смотрел пристально, стараясь запомнить все мелочи, и предвкушая, как станет дома рассказывать о встрече с радонежским игуменом, которого видел впервые, но о ком слышал немало всяких былей и небылей.

В трапезной сгустился сумрак. Вошел монах, поставил на стол два свешника с зажженными свечами и покинул трапезную, плотно затворив дверь, зная, что митрополит не терпит приоткрытых дверей. Все за столом молчали. С улицы через открытое окно слышался плеск дождя в лужах. Митрополит тихо сказал:

– Поди, на всю ночь зарядил.

Митрополит, встав из-за стола, подошел к окну и, не оборачиваясь, заговорил:

– Вчерась приснилась мне татарская царица Тайдула, кою мне с Божьей помощью удалось вылечить от слепоты. Была она простоволоса и звала к себе. Мертвая звала. Все чаще и чаще вижу сны, в коих покойники меня к себе зовут. Срок, выходит, мой приближается.

За столом никто не проронил ни слова. Митрополит, отойдя от окна, прошелся по трапезной, остановившись у стола, поглядел на своих гостей и заговорил не торопясь, как бы желая слушателей вести от только что сказанного:

– Плохо Тверское княжество людскую жизнь правит! А ты, Евфилий, будто ослеп и сего не видишь. Князь твой злобой грешит. Боярам над смердами великую волю дал. Печалятся мне люди. Печалятся, унывая от всяких горестей, обращаются люди к Господу с надеждой.

Замолчав, митрополит допил из чарки квас и наставительно добавил:

– Поведай князю об услышанном от меня. Прямо скажи, что митрополиту, князю святой Церкви Великой Руси, докуки смердов не по душе. Слышишь?

– Слышу! Только дозволь слово молвить, святитель.

– Молви.

– Каков нрав у тверского князя, тебе ведомо. Может, лучше повелишь ему грамотку написать. Грамота твоя сильнее моего слова.

– Ишь, каким зайчишкой прикинулся! Во всем, чую, потакаешь князю. Неужто боишься?

– Боюсь, святитель.

– Дозволил запугать себя!

– Злобив больно князь.

– Ты – слуга церкви Господней. Понимай, за кем сила. За тобой, Назарий. Ты о моем нраве не забывай, а то пользуетесь моей старостью, а я гляжу, гляжу да и ногой топну на Тверь. Князь гневит меня через меру. Дождется – повелю церкви в уделе затворить.

Евфимий, перекрестившись, поднялся с места.

– Уразумел? – строго спросил митрополит. – Спроси отца Сергия, как он по моей воле затворял церкви в Нижнем Новгороде да князя с боярами вразумлял. Запоминай, Евфимий, сказанное. Поостережешься поведать князю мою волю, так велю самого за ослушность в затвор послать. Сыто и праздно в Твери жизнь правите, не ведая, чем нонешняя Русь живет. А Русь наша хранит в помыслах светлых надежду на милость Божью. – Алексий оттянул пальцами ворот, вздохнул: – Душно мне от мокрети.

Игумен и епископ, получив благословение владыки, вышли из покоев.

После их ухода старец обратился к Сергию:

– Видел хитреца? Тверскому князю он во всем потакатель и помощник. Ужо навещу Тверь и отучу князя за спиной Руси с литовцами перемигиваться. На колени его перед церковью поставлю.

Митрополит и Сергий вышли в узкий коридор, пахнущий теплой смолой, и направились к опочивальне, дверь в покои перед ними растворил белокурый послушник. Темень здесь разгоняли три горящие лампады.