(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Насладившись, Лёшка попросил повернуться спиной. Вошел он нежно и только потом стал яростно метаться по закоулкам давно не хоженой пещеры. Громко постанывая, он исправно делал свое дело. Что ни говори, даже для „натурала“ это приятнее, чем перекладывать с места на место землю. Вскоре Лёха облегченно вздохнул и пустил в меня мощную струю. В это время дверь душевой с треском распахнулась, и нашим взорам предстала вытянувшаяся физиономия моего соседа по палате. Это был мерзкий неотесанный мужлан, призванный в армию из Казахстана — немец казахский. Если бы у глупости были крылья, он бы летал, как голубь. Надеялся он только на свои кулаки. Именно благодаря им он выжил у себя в части среди бывших заключенных. Не произнеся ни слова, досконально разглядев живое порно, он скрылся, унося за собой теплый воздух вперемешку с паром.

Лёха испуганно посмотрел на меня с вопросом: что же будет теперь? А я не знал, что будет. Будет скандал, только неизвестно, до каких размеров он разрастется. Надежды на то, что глупый немец не расскажет об увиденном всему отделению, не было никакой. Алексей оделся и пошел в корпус. Мне же нужно было подумать. Я не видел никакой необходимости оправдываться и делать вид, что ничего не случилось. Рассчитывая взять всех своим обаянием, я пошел в палату, не забыв прихватить обломок железной трубы — так, на всякий случай. И всё же интересно, зачем он приходил? Может, сказать что хотел?..

Я страшно удивился, открыв дверь своей палаты. Комната, рассчитанная на восемь человек, вместила в себя все тридцать — не меньше. В центре на табуретке сидел Алексей и рассказывал о том, как я соблазнял его. Мое появление было встречено словами: „Заходи, пидар гнойный! Как тебе лучше — чтобы мы все сразу или по очереди?“ Этот осмелевший фашист изрыгнул такое предложение и направился ко мне, теребя пространство между ног, кое-чем, кстати, неплохо заполненное. Ни по очереди, ни всех сразу я не хотел. Все они были мне омерзительны. Я запустил в фашиста железкой, которая пришлась ему точно в лоб. Человек десять сорвались с места и бросились на меня, сбив с ног. На первый же удар по почкам я отреагировал истошным криком. Медсестра не замедлила прибежать. Мой левый бок был разбит в кровь. Увидев это, девочка наклонилась и спросила, что произошло. Я ответил, что ничего особенного, просто ребята решили меня изнасиловать, вдруг решив, что я гомосексуалист. Вытирая кровь со лба, немец невнятно поведал ей об увиденной сцене в душевой. Я вслух предположил, что мальчику часто снятся эротические сны. В ответ на мой оральный выпад трое попытались вновь приступить к избиению, но сестра милосердия грудью встала на мою защиту. Народ дал слово Алексею, который повторил рассказ немца, приукрасив его выдуманными подробностями. Подумать только, меня и двадцати минут не было, а уже столько сплетен! Сестра решила вызвать уже ушедшего начальника, после чего приказала всем разойтись по палатам, а меня увела с собой в кабинет шефа. Я удивляюсь, как могла эта хрупкая девчонка командовать тридцатью обезумевшими от ненависти и вожделения самцами. Наверно, ответ слишком прост: никому не хотелось выписываться раньше времени.

Ждать начальника пришлось недолго. С неописуемой злостью он ворвался в свой кабинет и набросился на меня. И чего только я не выслушал за неполных пять минут — от угроз отправить за решетку до заверений в покровительстве! Я не стал опровергать общую версию, резонно обдумав сложившуюся ситуацию. Накануне весенней проверки ни один дурак не захочет выносить сор из избы. Поэтому я успокоился и начал огрызаться. Сказал, что мне было просто скучно. Не могу же я бороться со скукой при помощи тяжелых физических работ, запрещенных любыми уставами и клятвой Гиппократа. К тому же не во благо родного Отечества, а какого-то дяди вроде госпитального начальника. Да и нельзя мне работать, а то еще загнусь, как тот пацан с дифтерией. Тут я между прочим заметил, что уже отписал о всех бесчинствах своим влиятельным родственникам, и им наверняка будет интересно, а как же дело было дальше. Подполковник знал, что я москвич, и исключить такую возможность не мог. Но всё же начал угрожать статьей за мужеложство. Я справедливо возмутился: как же так — трахали-то меня! И, решив отомстить Алексею, добавил, что под угрозой зарезать с его стороны. У Алексея в тумбочке лежал приличных размеров тесак — я сослался и на это. Подполковник не стал искушать судьбу. Выгнал меня с предостережением больше на глаза не попадаться и взяв с меня слово особо не трепаться.

Меня перевели в соседнее отделение — отделение хирургии. Положили в отдельную офицерскую палату рядом с медицинским постом. Не менее мужественная девочка, чем терапевтическая, готова была в любую минуту встать на мою защиту. Или лечь костьми. Кстати, там было, чем защищать — даже мой дилетантский пидовский взгляд отметил пышные груди и широкую задницу блюстительницы порядка. И сестры милосердия по совместительству. Постепенно я отходил от вечерних приключений и не переставал хвалить себя за сообразительность. Кушать мне приносили прямо в палату, туалет, на счастье, тоже был при мне. Начал читать какую-то прессу про перестройку. Я радовался, как дитя, от происходящих в стране позитивных перемен. (Не знаю, были ли эти перемены на самом деле, но газеты об этом писали). От пышногрудой сестры, которая была в курсе всех катаклизмов соседнего отделения, я узнал, что Алексея увезли в комендатуру. В вину ему вменялось ношение и хранение холодного оружия. Отделался десятью сутками гауптвахты. Как всегда, почти все свидетели в срочном порядке были выписаны.

Уже через три дня контингент отделения терапии изменился процентов на девяносто пять: на самом носу была проверочная инспекция. Я уже без страха мог входить в родное отделение. Правда, доходил только до поста медсестры, которая оберегала своих пациентов от посягательств на их нравственность и девственность. Через пару дней подполковник вызвал меня и сказал, что курс моего лечения закончился, и что я снова могу приступить к исполнению своего священного долга. Тот же самый „газик“, который объединил меня с Антоном, увозил меня из госпиталя, в который, в отличие от минского, я даже и не думал возвращаться.

День моего возвращения был памятным для всей нашей роты. Ребята — кто успешно, а кто не очень — сдали выпускные экзамены и получали в этот день заработанные потом и кровью сержантские лычки. Радостные лица моих сослуживцев перекосились, когда я предстал перед ними живым и невредимым. Какая-то сволочь, приехавшая из госпиталя, поведала грязную историю, придумав про меня сверх правды массу мерзостей — типа того, что я отсасывал чуть ли не у всей палаты. Кто знает, может, этой сволочью был Юрка. В мой адрес вместо ласкового „Катя“ понеслось множество ругательств, самым сладким из которых было „Петя гамбургский“, а самыми грубыми и обидными — все остальные. Мне же было всё до фени. Ну и что, что „петух“? Кто ж вам, дурашки, может доставить столько радости, если не презираемый вами „петух“? Достучаться до их люмпеновского сознания было невозможно, да и не нужно. Я старался молчать и почитывать понравившуюся литературу про перестройку. Пару раз я столкнулся с Рейно, который смотрел на меня с такой ненавистью, что я поневоле корил себя за то, что трахался с этим ублюдком. Алдис тоже старался делать вид, что я ему противен. Но его взгляд источал и испуг. Минетиком-то он всё-таки побаловался и наверняка боялся за мой язык. Я же не стал уподобляться всем им. На Алдиса я особого зла не держал. Зараза, останься мы с ним один на один, он бы не преминул снова воспользоваться моими услугами! А так он не мог не поддержать мнения толпы. Антон уже уехал домой, и единственным близким человеком оставался Вадим. Его не было видно, но спрашивать о нем я не стал — этим мог навлечь на него подозрения. Явно симпатизирующий мне лейтенант думал над тем, как оградить меня от общей злобы, а себя от нового смертельного случая во взводе. Распределение новоиспеченных сержантов завершалось назавтра, так что казарма уже готовилась на недолгое время отдохнуть от непрестанного галдежа. Надо отдать должное лейтананту — придумал. Он пристроил меня на пару дней в парк машин оформлять учебное помещение. Жаль, должное я ему отдать не успел. А хотелось…

Собрав все свои шмотки, я двинулся к месту нашей интимной встречи с прибалтами, мысленно попрощавшись со всей оравой и очень сожалея о том, что не успел проститься с Вадимом.

Я уверен в справедливости мнения тех, кто утверждает, что наша жизнь полосатая, и что за темной полосой обязательно наступает светлая. Но я не думал, что это произойдет так скоро. Отперев дверь домика, в котором находилось учебное помещение и где мне предстояло пересидеть пару дней, я нашел там спящего Вадима. Забыв закрыть дверь, я бросился к нему. Приученный просыпаться от малейшего шороха, он уже протирал глаза и недоуменно вопрошал, откуда я взялся. Ничего не ответив, я принялся целовать своего парня, который отвечал мне тем же. Было уже темно. Помня о недавнем проколе, я плотнее закрыл дверь и принялся медленно раздевать Вадика. Он сказал, что очень испугался за меня, услышав об истории в госпитале, и что он очень рад снова меня видеть.