НепрОстые (сборник) - Тарас Прохасько

32. Что до Стефаныка, то он рассказывал венским знакомым Франциска больше. Каждый человек, – так сказал Франциск, – может сделать за свою жизнь книжку. Я говорю «книжку», хотя мы начали говорить про фильмы. Каждый, но лишь одну. Те, которые думают, что написали много книжек, ошибаются – это все продолжается одна. За свою книжку не выскочишь, что бы ты ни изменял. Можно подделать, но не сотворить. Твоя единственная книжка ограничена твоим тембром, интонациями, артикуляцией. Судьба – это способ говорить. Хотя книжек в мире не счесть, действительно хороших – ограниченное число. Должно быть ограниченное, а всех вообще должно быть без числа. Так учат растения. Если бы хороших книжек было без числа, мир бы остановился или спился. Я свою книжку написал. Не знаю – хорошую или нет, но написал. А с этим дело обстоит так, что не имеет значения – дописал или не дописал, переписал или только вознамерился. Не имеет значения, в одну страницу твоя книжка или в шкаф томов. Голос есть – достаточно. Сюжеты нужны для собственного интереса. Сюжеты не придумываются, не исчезают, Они есть и есть. Только могут забываться. Все, чему я научился и что запомнил в жизни – несколько пейзажей, которые означали радость мышления, несколько запахов, которые были чувствами, несколько движений, которые вбирали в себя ощущения, несколько вещей, предметов, которые были воплощениями культуры, истории, страданий, много растений, которые суть доступ к красоте, мудрости и всему тому, по сравнению с чем нас просто нет на свете. И много-много интонаций. Неповторимых похожих интонаций, про которые не знаю – что они означали. Может, по ним мы будем узнаваться там, где ничего, кроме голоса, не остается.

33. Еще Стефанык радовался, что – когда Лагодынский пошел спать – они начали всякое на себя наговаривать – блиндepa, халявщик, бельмастый, идолище, гугнивый, лопотливый, гыкливый, косоглазый, сопливый, бездельник, фарион, лихун, данцивник, губошлеп, зайдей, непутевый, торбeй, нищеброд, верховец, сушняк, бойк ты, лемк [28] ты, гуцул ты – да и заснули.

39. А двумя годами раньше Франциск впервые повел Анну на место, откуда вернулся один пятнадцать лет тому. Побывать там еще хоть раз Анна не успела. Но так началась единственная в их семье традиция.

Осенью 1913 года Анна еще не была женщиной. А вскоре через Яливец полетели в Африку птицы. Франциск почувствовал: еще немного – и заплачет. Ничто самое главное не происходит по собственной воле, подумал он и попросил Анну сварить много кофе и выжать сок из четырех грейпфрутов, больших, как маленькие тыквочки.

Франциск поймал себя на том, что не может, закрыв глаза, точно припомнить абрисы всех окружающих гор, как раньше начал забывать все те незабываемые женские груди, с которыми знался. Поэтому должен взойти на скалу, посмотреть на то, что так любил. А удостовериться, что сваренный кофе с соком будет ждать его дома, хотел перед тем, как выйти на прогулку.

40. Домой он вернулся, припомнив все вершины, вместе с Себастьяном. Франц предложил ему попробовать пожить в Яливце. Анна постелила еще одну постель в свободной комнате. Второй ключ от комнаты почему-то с утра был у нее.

Франциск чувствовал, что запах Анны перестает быть детским, и Непр о стые могут прийти очень скоро, ибо кровь гостя, словно ветряная болезнь, начала смешиваться с кровью женщин его рода еще в воздухе.

Себастьян так хотел спать, что с благодарностью принял предложение Франца пожить в Яливце.

А Анна думала, что Себастьяну будет нелегко все время успевать быть другом отца и мужем дочери.

Голые виноградные ветки стучали в окно, под которым стояла кровать. Себастьян заметил, что ритм их ударов может служить ветромером.

Чрезмерные дни

1. Утром Франц проснулся от какого-то совершенно незнакомого запаха. Сначала ему показалось, что произошло чудо и вместо ожидаемой зимы, которая могла принести какой-то смысл, наступила пора июньских дождей и чрезмерности зелени. Но когда Анна вошла под утро в их комнату, Франц завел новый календарь запахов, в котором у сезонов был другой порядок.

Реальность существует для тех, кому недостает Анны.

2. Себастьян первый и последний раз в своей жизни любился с женщиной, которую знал всего несколько часов.

Даже в Африке было не так. Хотя женщин, которые становились его, он определял с первого взгляда, все равно всегда был уверен, что заняться любовью они не успеют. Хоть будут долго заботиться друг о друге, разговаривать о детстве и пересказывать книжки таким образом, что количество прочитанного каждым сразу же удвоится, давать друг другу еду, мыть и греть тело, показывать увиденное с разных сторон дороги. Лишь позднее выяснялось, что в таком сосуществовании заложено одно непреодолимое направление. Поскольку оно означает любовь не к себе, а к другому, то предусматривает и расширение доступа на территорию этого другого. И можно дойти до места, откуда расширяться дальше можно только вoвнутрь, только под кожу. Так происходило с Себастьяном.

Что до женщин, то, увидев Себастьяна в первый раз, ни у одной не возникало неудержимого желания заняться с ним любовью. Неотвратимость этого проявлялась постепенно – достаточно было немного пожить непосредственно рядом с ним. Так, собственно, происходило в Африке. В конце концов, Себастьян только это про Африку и знал.

Лишь заночевав в Яливце, Себастьян убедился, что его Европа существует.

3. Ночью выпал снег и началась зима, которая в том году протянулась до середины апреля. Из-за возможности зимы быть разнообразнее, чем все времена года, каждый ее день был совсем другим.

И не было два раза одинаково хорошо.

4. Анна не могла поверить, что такое неправдоподобное подобие бывает—выгнутые линии повторялись, вгибались или выгибались точно вслед за выгибами и вгибами, накладывались так, что две поверхности ощущали не себя, не другую, а появление третьей, такой идеально тонкой, что сгибалась, прогибалась, перегибалась самостоятельно.

И случайно таких единств не бывает. Какая-то законченная утонченность, утонченная законченность, которая так легко передается от одного к другому и на несколько поколений вперед.

Любовь не предусматривает взаимности, – сказала Анна, и Себастьян молчал, потому что понял, что ответа она не требует тоже. Ему казалось, что что-то в мире обрушилось, что мир зашевелился из-за него. И хотя любовь не имеет будущего, не допускает использования будущего времени, только с Анной он смог представить себя в старости.

Анна открыла окно. Теперь виноград невозможно было слышать, потому что ветки, качаясь, просто залетали в комнату. Но ветер утих не из-за отсутствия ветромера – начал падать такой тяжелый снег, что постепенно прижал его к земле и прикрыл собою. Так же уравновешенно и неспешно снег залетал в комнату, оседал на кровати. Таким образом, там властвовали шесть жидкостей – слюна, кровь, вода из снега, пот, влага Анны и семя Себастьяна.

5. Утром завтракали втроем. Нужно было сесть рядом вдоль узкого длинного стола, приставленного одной стороной к окну. Себастьян почти не пах Африкой. А с пальцев не стирался запах слизистых Анны, поэтому Франциск решал, как им впредь садиться: он – Анна – Себастьян, он – Себастьян – Анна, или Анна – он – Себастьян.

Анне принесли письмо от старого Бэды, на сей раз обертка была от того самого чая, который она заварила мужчинам к завтраку. Она думала, что же написать Бэде, если никаких вопросов у нее больше нет.

6. В ту зиму Франциск спохватился – у него нет ни одной фотографии для статьи о себе в Ляруссе. Можно было пойти в «Хамелеон» и сфотографироваться, но Франц правильно рассудил, что – поскольку вариантов статьи несколько сотен – даже самый лучший портрет будет случайным. Нужно было фотографироваться каждый раз, когда статья писалась заново (Ведь придумал он когда-то такой фильм – фотографировал одну особу каждый день в одной позе и на том же месте на протяжении двух лет, потом на разных скоростях прокручивал этот ряд эволюционных смен. А на фоне эволюции очень выразительными становятся детали).

И потому Франц придумал удивительный способ не просто наверстать упущенное, но и найти что-то совершенно неожиданное.

7. После завтрака (Франц, наконец, постановил – правильнее всего, чтобы Себастьян всегда был посредине, – смирившись с тем, что Анна будет сидеть только рядом со своим мужем – сам он должен был быть близко от Себастьяна, чтобы удобно было говорить обо всем) Франциск забрал у Анны второй ключ от комнаты Себастьяна, потому что комната больше запираться не будет, а он туда не будет заходить. Перечитал письмо от Бэды и сказал, что рассказывал это когда-то Анне, потому что рассказал ей все, что знал, а написанное старым Бэдой знает. Видно, она была слишком маленькая, когда рассказывалось именно это воспоминание, и оно забылось. Если захочет, может послушать еще раз, когда он – обязательно – будет рассказывать всю их историю Себастьяну.