Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

изображая, что задыхается). Хотя «Эдгар» — она не называла его по имени, она вообще никак его не называла, она думала о муже «он», словно это было некое абстрактное существо, не факт, что доброжелательное, — так вот, хотя Эдгар вел ее от алтаря лютеранской церкви, держа за руку, пожалуй, не так крепко, как мать в то же утро, но ее не вынуждали говорить с ним или каким-то особым образом отмечать его присутствие. А свадебный прием был такой веселый! И прощание на подъездной дорожке к замку после приема такое трогательное: Кристабель, их бедовая, язвительная девочка — разрыдалась от чувств!..

Прощайте, прощайте. Она обняла и расцеловала каждого, одного за другим. Маму, потрясающе красивую в бирюзовом наряде; папу, который наклонился поцеловать ее и получить ответный поцелуй; младшенькую, Джермейн, в белом платьице, похожем на цветок (немного запачканном, но все равно очаровательном); новую малышку — Кассандру, которая ерзала и гулила на руках у Лиссы, бабушку Корнелию в новом завитом парике; бабушку Деллу, чье сморщенное, точно сушеная слива, лицо вдруг увлажнилось от непрошеных слез; дядю Хайрама; кузена Вёрнона — меланхоличная улыбка его тонких губ вызвала у нее новый взрыв рыданий; тетю Лили; дядю Юэна; кузин и кузенов — Виду, Альберта, Рафаэля, Морну, и Джаспера, и Луиса… А вот и братец Бромвел, его глаза моргают за стеклами очков, и он протягивает ей руку… для официального рукопожатия! Гарта и Золотко, такую хорошенькую; тетю Эвелину и дядю Дэнтона; и Эдну; и Лиссу; и «Старика-из-потопа», которого оставила в доме прабабка Эльвира; и, конечно, саму прабабушку, которая по такому случаю приказала начесать себе волосы а-ля маркиза де Помпадур и чьи тонкие пальцы на удивление крепко сжимали запястье Кристабель. (С того дня, как его спасли, здоровье Старика-из-потопа — он так и остался безымянным, потому что своего имени не помнил, а Бельфлёры не стремились дать ему новое: они полагали, что не имеют на это право, ведь его родственники рано или поздно объявятся — значительно улучшилось, ему больше ничто не угрожало и он даже мог играть в простые игры с детьми (как правило, это были китайские шашки и «пиковая дама») и выполнять самые простые домашние дела, когда чувствовал в себе силы. Доктор Дженсен делал ему инъекции витамина С и оставлял солидный запас пилюль с железом, а прабабка Эльвира собственноручно, не допуская ничьего участия, готовила для него на кухне блюда с особыми травами, очевидно обладающими чудодейственными свойствами, потому что старик — а он был действительно стар, возможно, старше самой Эльвиры, — казалось, на глазах набирался сил. У него был тихий голос, спокойные манеры, он часто спал и не доставлял никому никаких хлопот. Несмотря на то что хлопотала на кухне сама Эльвира, подавала ему еду всегда служанка, а сама прабабка лишь время от времени заглядывала в комнату из коридора, никак не отвечая на радостные, хотя несколько виноватые и смущенные приветствия старика, если он не спал. Порой она сетовала на него, вот старый дурак, от него одни неприятности, но, в сущности, она была единственной, кто помнил о нем изо дня в день.) В конце концов заплаканная Кристабель, порывисто присев на корточки, отчего по ее шелковым чулкам сразу разошлось с полдюжины «стрелок», стала прощаться с кошками: с Минервой прабабки Эльвиры, и с Сиси, и с Декстер-Маргарет, с Джорджем, Чарли, Мисти, Мирандой, Уоллесом, Ру… А потом с Тройлусом и Бадди, с Маффином, Тристрамом и Яссу… и, конечно, с Малелеилом, который, издавая громкое мурлыканье, ткнулся своей большой головой ей в ногу, словно подталкивал, а потом остановился, чтобы лизнуть своим шершавым языком — таким влажным и таким щекотным — ее коленку, затянутую чулком. Сам красавец и гордец Малелеил! Воротник у него распушился, словно кто-то из детей только что расчесал его, а переливчатая серо-голубая шубка сияла на солнце. Кристабель отступила назад, спотыкаясь на высоких каблуках и заливаясь слезами: «Я больше никогда вас не увижу! Если я вернусь, все уже будет иначе! Я больше никогда не увижу вас такими…»

Тут все заголосили, маленькая ты дурочка, и Эдгар взял ее за руку, помогая сесть в блестящий черный «мерседес», который, очевидно, собирался вести сам.

Барон фон Шафф стал гражданином США в 1784 году, но, без сомнения, и он, и его потомки свято хранили память о своем тевтонском прошлом. Коллекция Шаффов, как шепотом поведала Кристабель старая миссис Шафф, является национальным достоянием: редкое средневековое оружие и щиты; античные барельефы; гобелены, еще более потертые, чем в замке Бельфлёров; фламандская керамическая посуда XVI века; средневековые и более поздние витражи; немецкие бронзовые эталоны веса XVII века; фолианты в кожаных переплетах, целая библиотека, на немецком; офорты, гравюры, эстампы; ну и, конечно, потемневшие от времени старые полотна, одно из которых, с изображением богини Безумия, Купидона, Лады и Силена, по преданию, принадлежавшее кисти ван Миревельта, напомнило тоскующей по дому Кристабель о гигантской картине, которая много лет висела в пролете второго этажа в восточном крыле. В некоторых комнатах замка стены были сплошь покрыты звериными шкурами. Камины были густо увешаны различными безделушками и латунной посудой, так что ими уже не пользовались. Во всех комнатах, но главным образом в Главной зале, находились скульптуры белоголовых орлов — деревянные, оловянные, кованые, медные, — и некоторые держали в когтях стрелы. Поговаривали, что барон с сыновьями хранили сотни индейских скальпов (разумеется, должным образом обработанных, выдубленых), но не на всеобщем обозрении.

Старуха Шафф, приземистая и бокастая, словно пробка, поднималась каждое утро в 6:30. При помощи служанки она принимала ванну; читала вслух из Библии; спускалась вниз ровно к половине восьмого, чтобы прочитать молитвы для слуг; завтракала; затем вновь поднималась наверх, чтобы написать письма, заняться шитьем, штопаньем и еще раз почитать Библию. Главная трапеза дня, к изумлению Кристабель, имела место в два часа пополудни. Она проходила по всем правилам этикета, хотя присутствовали на ней обычно только Эдгар, она и старая миссис Шафф. (Как сказала старуха Кристабель, кухня предназначалась исключительно для слуг и находилась в полуподвале. Еду готовили люди, которых Кристабель никогда не видела, а наверх, в буфетную, ее относил глухонемой слуга.)

Двое маленьких сыновей Эдгара ели в полдень, а потом в половину шестого у себя в детской под присмотром гувернера. В первое же утро по прибытии в Шафф-холл, Кристабель, в наряде с цветочным узором и с замотанным на голове наподобие тюрбана желтым