Держи меня крепче (СИ) - Сукре Рида

Возвращаясь к даче показаний, целенаправленно меня никто не избивал. Лишь сама по собственной неуклюжести — вот правда. Только новоявленный адвокат мне всё равно не поверит. А адвокат ли он вообще? Сначала изнасиловать меня пытался, потом принялся обвинять с особым пристрастием, чепуху всякую нёс. А теперь говорит, что он встанет на защиту моих интересов. Интересненнько. Прикалывается, по-моему. А я вот возьму и тоже прикольнусь.

— Это мой муж, — печально поникли мои плечи, а из гортани раздался утробный скорбный вздох («как будто кто-то здесь издох» мысленно дебильно срифмовала я, но делиться стихами не стала).

— Муж? — ничуть не удивился блондин. — Да, в наше время сей прискорбный факт имеет место быть. Не стану обременять вас цифрами, скажу лишь, что подобные случаи учащаются.

— Боже, и как мне теперь с этим жить? — начала я вживаться в роль униженной и оскорблённой, а ещё покалеченной и, вообще, «с приветом».

— Да, это ужасно. Примите мои сопереживания. Я помогу.

— Спасибо. Мы женаты всего ничего, а он уже рукоприкладствует вовсю, — ложь, но в конце концов, расскажи этот парень кому мою историю — я буду отрицать. А если эта ложь дойдёт до Шера, то мы с ним вместе поржём и скажем, что не женаты.

Это лишь безобидный прикол. Некоторые, вообще, насилием помышляют, а потом пытаются выдать себя за адвокатов. Может я тоже хочу веселья?

— Вот только… — извиняющимся тоном вклинился в мои стенания парень.

— Что?

— Халат… Вы где его взяли? Я опрометчиво поступил изначально, набросившись на вас. За это прошу принять мои извинения. Поверьте, они исходят из глубины сердца.

Обычно говорят «из глубины души», да и принять он просил меня свои «сопереживания», когда вся страна требует принять «соболезнования». В общем, какой-то мутный он парень, со странным лексиконом.

— Верю, — я старательно таращила глаза, но в очках этого ему всё равно не было заметно, и выдумывала, как бы ещё нагадить Артёму, и даже придумала: — А это мой муж спёр халат. Он ведь ещё и клептоман. Спионерил и говорит, чтобы надела. Я не хотела. Честно. Но он меня заставил, даже в лоб зазвездил, — я потёрла больное место, всхлипнув, и даже начала жалеть, что мой спектакль только для одного зрителя, и что он останется тайной для моего драгоценного мужа. Вот уж кто оценил бы его в полной мере. Хотя ему сейчас не до меня. У него же принцесса.

— Теперь всё стало на свои места, — неожиданно сам себе закивал «адвокат».

— Что это значит?

— Всё ясно. Это мой халат. Ваш муж украл его у меня. А увидев его на вас, я его узнал и подумал, что это вы его украли, — он раскаянно сложил ладони вместе и опустил голову: — Простите!

— Погодите… погодите, — начало медленно до меня доходить. — Это ваше? — я указала на халат.

— Да, — кивнул парень.

— Так Вы Анатолий? — пришла я к выводу путём мыслительных манипуляций.

— Да! Я Анатолий. А откуда Вы меня знаете?

— Ну, Вы личность известная… В журнале ваше фото видела, — соврала я.

Анатолий поверил, кивнул и добавил:

— Конечно, я частенько появляюсь в СМИ.

Обсуждать с ним его знаменитость не особенно хотелось, поэтому я пошла ва-банк:

— А можно я вам чуть позже вещи верну? Я точно верну! — лучше всего сейчас было линять. Всё же то, что этот «адвокат» окажется другом Шера, никак мною не ожидалось.

А кстати, что Шер на счёт своего дружка говорил? «У Толяна куча шмотья. Он даже не заметит…» Угу, вообще не заметил. Это даже не его халат, а нянин. Или его? Странные у человека предпочтения.

— Простите, девушка. Давайте, я дам вам кое-что другое из одежды. А этот халат… Он ручной работы. Из Китая. Он мне… дорог, — виновато произнёс Толя.

— Да? — мои глаза, как в диснеевских мультяшках, выскочили из орбит и подпрыгнули над макушкой на метр, потряслись, позвенели и вернулись на место.

Значит с этим человеком дружит мой благоверный? Я ничего не путаю? Какой у него разнообразный круг знакомых. Неожиданно, что халат оказался не обычной тряпкой, хотя помнится, у меня дома среди древнего шмотья есть точно такой же, только его привезли не из самого Китая. Но производители, наверняка, желтолицые азиаты высокой популяции, оккупировавшие бесхозный подвальчик одной их старинных пятиэтажек. А вот куплен он был пятилетку назад моей любимой бабулей в сельском бутике в качестве подарка мне на день рождения. Восторга у меня сиё произведение искусства не вызвало, да и с размером бабуля не угадала, решив взять на вырост (причём размера на три больше моего), так что ему была заказана прямая дорога на один из балконов, где он с гордостью занимал своё место в мешке из-под сахара (ага, мы Матвеевы и такие мешки собираем, семейное хобби).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Каким таким чудесным образом папа позволил случиться тому, что после шикарного ремонта один из наших балконов всё же превратился в свалку? До глупого просто. Он не учёл зажиточность своего братца, дяди Макса, которому было жаль выкинуть хоть что-то из этого, даже не своё — чужое, он любое барахло продолжал настойчиво складировать на балконе и не разрешал выкидывать на мусорку. Даже когда я вклинилась со своими супер-идеями, а именно: отдать вещи в детский приют, ведь на нашей «квартирной свалке» хранилось очень много детских вещичек, которые уже вышли из моды (хотя существует ли понятие «детская мода», если детям идёт всё?) и истрепались, так что Сеня «такое» носить категорически отказывался; мне дали отворот поворот. Моё предложение казалось мне идеальным, и вся семья разделяла это мнение, вся, кроме дяди:

— Припадочные родственники! Это память! — вещал он, вставая грудью на защиту барахлишка. Он тряс объёмной шевелюрой и подвернувшимся под руку ползунком, застревая Брестской крепостью в дверном проёме, ведущем к «домашней свалке». Брестской, потому что мы (его противники aka «припадочные родственники») не теряли надежды, что она падёт, то есть он сдастся.

Надежда умирает последней, но мы не унывали и вступали в семейные баталии, стоически терпя поражения:

— Ты ещё первый обкаканный подгузник сохранил бы, — восклицал папа.

— И сохранил бы, но в те времена у нас не было ни подгузников, ни достаточных средств, как тебе известно, мой обделённый чувством заботы о ближних непутёвый младший брат!

— Кто ещё тут обделённый, ты — барахольщик!

— Не барахольщик, а коллекционер…

— Жлоб! — только и искала повода для оскорблений Соня.

— Дочь! Немедленно возьми свои слова назад, — вопил Максим, злясь, размахивая кулаками и топая.

— И жмот! — поддерживал племяшку мой папа. — Жадный и беспринципный.

— Бедные дети ждут одёжек… — тихо пищала я, но меня, по обыкновению, никто не слышал, только Егор, который брал на себя честь озвучить мои мысли:

— Макс! Сделай доброе дело и тебе воздастся. Пожертвуй сиротам. Они тебе «спасибо» скажут.

— Что их «спасибо»? Я и так жертвую… деньги. И мне никто из них не сказал «спасибо». А ведь сколько они смогли на эти деньги купить одежды… Вагоны, — его руки жестикуляцией изображали размеры вагонов, как рыбаки хвастаются своим уловом. — Да что там вагоны… Поезда одежды! А ты советуешь мне отдать им этот хилый балкончик нашего добра?

— Да! Да! Да! — не выдерживал папа. — Он тебе советует! Я тебе советую! Они тебе советуют! — он попеременно тыкал во всех нас, а дядя лишь морщился и хмурился.

В другом конце комнаты морщился Стас, дублируя мимику отца, хотя глаза его при восклицании моего папы «да!» разве что не мигали, выражая «+1» или даже «+стопицот». В отличие от своего отца, мой братишка имел персональное мнение, что всё надо вышвырнуть, хотя в целом ему было барабану, храниться что-то на балконе или нет. Но семейство имело привычку действовать скопом, так что отсидеться в своей комнате у него не получилось, а теперь он, стараясь поскорее отвязаться от этого, мысленно готовил речь, что даже в «Готике», в которую он сейчас рубится, действует принцип «бросить старое при нахождении нового»:

— Пап, правда! Как только ты находишь новый инвентарь: снаряжение, аксессуары, броню, оружие, — гуманист-Макс вздрагивал, — ты оставляешь первоначальный, старый, в прошлом, потому что он уже не катит для продолжения квеста…