Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Лазарь Лагин

— Не надо! — мягко остановил его Кумахер и приставил к его сухой спине с очень худыми лопатками прохладное дуло автомата. — Брось! Тушить не надо.

Тогда Бенедикт метнулся в хижину и спустя несколько мгновений появился, нагруженный козьими шкурами и первым попавшимся под руки скарбом.

— Не надо! — с прежним благодушием промолвил Кумахер, снова наводя на него автомат. Левой рукой он отобрал у несопротивлявшегося островитянина и одно за другим швырнул в горевшую хижину все, что тот пытался спасти. — Говорят же тебе, дурачок, что не надо… Ничего не надо делать…

Тогда хозяин пылавших балок и старых прессованных пальмовых листьев в третий раз прыгнул в свое обреченное жилище и вынырнул из пламени и дыма задыхающийся, полуослепший, обожженный, с горевшими волосами. Теперь у него в руках была только одна вещь — копье. Он размахнулся и швырнул его в Кумахера. Но копье, брошенное полуослепшим человеком, пролетело мимо цели.

— Сопротивление! — заметил Кумахер таким тоном, словно несчастный островитянин сделал ему личное одолжение, и экономной автоматной очередью уложил на месте бывшего хозяина уже несуществовавшего жилища.

— Теперь к следующей! — скомандовал Кумахер своим факельщикам. Он рысцой последовал за ними, с осуждением думая о вдове и сиротах убитого, которые все еще стояли с окаменевшими лицами, молча вглядываясь в того, кто минуту тому назад был их мужем и отцом. — Какие-то бесчувственные животные! — брезгливо оттопырил он и без того выступающую вперед нижнюю губу. — Действительно, низшая раса! — С гордостью, умилением и нежностью он представил себе, как горько рыдали бы, осыпая поцелуями его тело еложена и егодети, если бы, не приведи господь, стали свидетелями его смерти.

У следующей хижины, обреченной на сожжение, произошла небольшая заминка.

— Это моя хижина, — доверительно прошептал Полоний Кумахеру.

— Это его хижина, — пояснил Розенкранц, — хижина Полония… Ее не надо жечь…

— Пусть твоя семья выйдет на воздух, — сказал Кумахер Полонию.

— Они куда-то ушли… Все ушли… — ответил Полоний.

— Каждая третья хижина должна быть сожжена, — сказал Кумахер. — Разве ты не помнишь приказ господина майора?

— Но ведь это моя собственная… — начал было Полоний и завял на половине фразы: Кумахер поднимал автомат.

В это время позади них, у полусгоревшей уже хижины, раздался пронзительный женский крик, рыдания и детский плач. Это пришли, наконец, в себя и бросились обнимать еще теплое тело убитого вдова и старший сын Бенедикта Дарка.

— Приказано стрелять в тех, кто будет сопротивляться уничтожению его жилища, — наставительно сообщил фельдфебель Полонию. — Сжигаться будет каждая третья хижина, кому бы она ни принадлежала. Это в высшей степени справедливо… И никому не обидно…

— Поджигай, чего там! — бодро посоветовал Розенкранц Полонию. За свою хижину он был спокоен: она была восьмой с краю. — Поджигай, мы потом заставим построить тебе новую хижину, получше этой.

Он поднес факел, и крыша вспыхнула. Но вспыхнула только с одной, с левой стороны. Это был непорядок.

— Ну? — терпеливо, но строго обратился Кумахер к Полонию. — Ну, не будь глупым, Полоний!.. Ну, не серди меня!..

И снова стал медленно подниматься черный кружок дула, из которого только что уже вылетела одна смерть.

И так же медленно, не в силах оторвать взор от этого страшного кружка, двинулся на одеревеневших ногах Полоний к правому скату крыши. По его потному лицу стремительно, не задерживаясь, скатилось несколько мутных слезинок. Он уговаривал себя, что все это и на' самом деле не так уж страшно, что как только он снова станет старейшиной, он заставит односельчан построить ему новую хижину, еще получше этой… А если они заупрямятся, то он позовет Кумахера с автоматом или даже самого белоголового, и ему тогда обязательно построят… И все-таки очень, очень жалко… Легко Розен-кранцу уговаривать… Хотелось бы посмотреть, как он стал бы поджигать свою хижину… А впрочем, что сейчас думать! Поздно! Уже почти вся крыша в пламени… А может, он ошибся в подсчетах, и хижину Розенкранца тоже будут сжигать?..

От последней мысли ему стало несколько легче на душе. Он ткнул головней в кровлю, тупо посмотрел на пылавшую крышу, на занявшиеся уже низкие бамбуковые стены, вздохнул, повернулся, полный теперь яростного желания поскорее и поосновательней сжечь все подлежащие сожжению хижины, чтобы не только ему одному остаться без жилья.

— Следующую? — спросил он у Кумахера.

— Следующую, сынок, следующую.

— Интересно, где Гильденстерн?

— В самом деле, — сказал Кумахер. — Что-то его долго не видно…

— Прячется в кустах, — хихикнул Розенкранц. — Пока мы тут будем работать, он немножко выспится.

— Бегом, бегом! — прикрикнул на них издали Фремденгут. — Вы что, здесь до вечера собираетесь задерживаться?!

Поджигатели послушно перешли на самый быстрый аллюр.

Фремденгут с пистолетом, Мообс с автоматом, стоя посредине площади, наблюдали за тем, чтобы ничто не помешало экзекуции.

Выскочили на воздух и скрылись где-то на задах деревни несколько мужчин, человек пять мальчишек. Их было невозможно остановить и еще невозможней догнать. Один раз Мообс, которому явно не терпелось пострелять из автомата, выпустил довольно длинную очередь по мальчишке. Но тот, выбежав из хижины, сразу сделал крутой вираж и с быстротой стрижа пропал в густой стене первозданного леса, словно канул в море. Другой раз Мообс чуть не попал в мужчину лет тридцати пяти. Он очень огорчился своему промаху. Ему было неудобно перед Фремденгутом. Можно себе представить, насколько огорчительней было бы Мообсу, если бы он узнал, что промазал, стреляя по Гамлету Брауну. Мообсу показалось даже, что у этого человека в руках были лук и стрелы. Но так как в таком случае еще больше усугублялась его вина, Мообс счел целесообразным не доводить свои подозрения до сведения Фремденгута. Хорошо еще, что Фремденгут смотрел в тот момент совсем в другую сторону.

Барон нервничал. Его смущало, что пропал Гильденстерн. Он должен был уже давно вернуться. Смущало, что кругом было так тихо. Куда правильней все-таки они делали в Европе — раньше сгоняли жителей в одно место, а уже потом спокойно жгли дома. Пожалуй, не следовало объявлять, что будет уничтожен каждый третий дом. Это слишком затянет экзекуцию. Слишком много времени дается жителям на размышления. Теряется эффект внезапности, переживания населения размазываются, вместо того, чтобы стать стремительной, почти мгновенной душевной травмой… Если бы можно было найти пристойный повод уйти сейчас из Нового Вифлеема!.. — Бегом, черт вас подери!.. Бегом!..