Николай и Александра - Роберт Масси

Со временем отношение министра-социалиста к низложенному царю и его супруге изменилось к лучшему. "Отношения Керенского к Государю уже не то, что прежде... Он просил газеты прекратить травлю, которую они ведут против Государя и особенно против Государыни", - записал 25 апреля в своем дневнике Жидьяр. Керенский признался впоследствии, что все эти недели он находился "под глубоким впечатлением непринужденных и совершенно безыскуственных манер Николая II... Эта естественная простота, придававшая Николаю то редкое обаяние, еще более подчеркивалась его прекрасными глазами, его глубоким, полным грусти взглядом... Нельзя сказать, чтобы к этим беседам он особенно уж стремился, он был вынужден встречаться со мной... однако, бывший император никогда не выходил из душевного равновесия и всегда вел себя крайне учтиво". Да и Николай Александрович, отметил впоследствии Бенкендорф, проникался все большим доверием к Керенскому. Мнение супруга разделяла и императрица. Государыня, по словам лакея Волкова, отозвалась о нем следующим образом: "Он ничего. Он славный человек. С ним можно говорить".

Позднее Николай Александрович так охарактеризовал Керенского: Это человек, который любит Россию. Как жаль, что я не был знаком с нем раньше, он был бы мне полезен".

Весной снег сошел, и вся семья начала выходить на прогулки в парк. Дождавшись в полукруглом зале дежурного офицера с ключом, члены семейства один за другим выходили из дворца. Императрицу везли на кресло-коляске под взглядами праздно шатающихся солдат. Многие из них отпускали мимоходом едкие шуточки. Подчас дело не ограничивалось шуточками: однажды, когда государь поехал по аллее на велосипеде, какой-то солдат сунул в спицы штык. Царь упал, и солдаты радостно заржали. Однако даже с теми, кто оскорблял его, Николай Александрович был неизменно приветлив. В своей книге Роберт Нильсон приводит такой случай.

"Государь, по своему обыкновению, хотел подать руку дежурному офицеру. Последний не взял протянутой руки. Тогда Государь положил ему руки на плечи и со слезами на глазах сказал: "Голубчик, за что же?" Снова отступив на шаг назад, этот господин ответил: "Я из народа. Когда народ вам протягивал руку, вы не приняли ее. Теперь я не подам вам руки".

Узнав о том, что бывший царь с семьей гуляет под охраной в парке, вдоль ограды собирались толпы зевак. Чернь свистала и осыпала недавних своих повелителей насмешками. Однажды дежурный офицер подошел подошел к государю и попросил его отойти подальше, чтобы не провоцировать толпу. Удивленный Николай Александрович заявил, что он никого не боится и что "добрые люди ничуть не беспокоят его".

Присутствие солдат с примкнутыми штыками, возможность гулять лишь в углу парка и, в особенности, оскорбления, которым подвергался отец, - все это Алексей Николаевич тяжело переживал. Привыкший к тому, что к отцу относятся с почтением, когда происходит какой-то инцидент, цесаревич краснел.

Видя, как оскорбляют ее мужа, Александра Федоровна заливалась краской, но держала язык за зубами. В хорошую погоду, разослав около пруда коврик, она садилась на него. обычно ее окружали любопытствующие солдаты. Однажды, когда сидевшая рядом с императрицей баронесса Буксгевден поднялась, один из солдат, что-то буркнув, уселся на ее место. "Государыня подвинулась, - писала впоследствии баронесса, - сделав мне знак молчать, из опасения, что всю семью отправят во дворец, и дети лишаться возможности подышать свежим воздухом. Ей показалось, что у солдата доброе лицо, и у них завязалась беседа. Сначала солдат стал обвинять государыню в том, что та "презирает" народ, что она не совершала поездки по России, не желает знать, как живут в стране. Александра Федоровна спокойно объяснила ему, что когда она была моложе, у нее было пятеро маленьких детей, которых она сама воспитывала, и поэтому ей было некогда путешествовать. Позднее же это стало невозможно из-за ухудшившегося здоровья. Похоже, слова эти подействовали на солдата, и он постепенно смягчился. Он стал расспрашивать императрицу о ее жизни, о детях, каково она относится к Германии и т.д. Царица, без утайки ответила, что была немкой, но это было давно, в далекой юности. А муж ее и дети русские, теперь и она сама всей душей русская. Из опасения, что солдат станет досаждать императрице, я привела с собой офицера и увидела, что они оживленно обсуждают вопросы религии. Когда мы подошли, солдат поднялся и, взяв государыню за руку, произнес: "Знаете, Александра Федоровна, я совсем иначе думал о вас. Я был о вас превратного мнения".

В мае комендантом дворца назначается полковник Е.С.Кобылинский, 39-летний офицер лейб-гвардии Петроградского полка. Участник европейской воины, он был ранен под Лодзью. Несмотря на ранение, вернулся на фронт и под Гутой Старой был контужен. Он вновь вернулся на фронт, но контузия повлекла за собой острый нефрит, и он потерял боеспособность. Революционером полковник не был, а лишь выполнял приказ генерала Корнилова. В своем исключительно трудном положении тюремщика он остался предан царю и его семье и, в продолжение 12 месяцев занимая должность начальника охраны, делал все, что мог, чтобы защитить императора и его близких. Николай Александрович понимал всю сложность положения Кобылинского и в письме матери из Сибири называл его своим "последним другом".

Однако и полковнику не удавалось предотвращать инциденты, то и дело возникавшие по вине шибко бдительной революционной солдатни. Как-то в июне солдаты "увидели в руках Наследника его маленькую винтовку... совершенно безвредную ввиду отсутствия специальных патронов". - пишет Н.А.Соколов. Солдаты всполошились: "Они вооружены". Услышав шум, Алексей направился к матери, сидевшей на траве. Спустя минуту подошли часовые и потребовали сдать "оружие". Пьер Жильяр попытался вмешаться. Он объяснил, что это игрушка, но солдаты отобрали винтовку и унесли с собой. Зарыдав, мальчик беспомощно смотрел то на мать, то на наставника, но они ничем не могли помочь ему. Возмущенный тем, что солдаты посмели обидеть ребенка, Кобылинский разобрал винтовку и по частям передал Алексею. После этого цесаревич играл с винтовкой лишь у себя в комнате.

Несмотря на неприятности и унижения, которые царской семье приходилось выносить, она каждый день бывала на воздухе. Жильяр записал в дневнике: "Воскресение, 13 мая. Уже второй день, как мы заняты устройством огорода на лужайках парка. Мы стали снимать дерн и переносить куски дерна на носилках, чтобы складывать его в кучи. Работаем все: царская семья, мы и слуги, которые стали выходить с нами. Нам также пришли помогать некоторые солдаты из охраны". В июне, когда семена были посажены, Николай Александрович занялся распиловкой засохших деревьев, и вскоре в разных частях парка стали появляться аккуратно сложенные поленницы дров.

По вечерам, устав от трудов, прежде чем лечь спать, все семейство собиралось вместе. Однажды душным июльским вечером государь читал вслух императрице и дочерям книгу. Неожиданно, вспоминает Жильяр, "входит офицер в сопровождении двух унтер-офицеров. Он объясняет, что был вызван выстрелом одного из часовых, который видел красные и зеленые сигналы... из комнаты, в которой сидела царская семья... Офицер приказывает затянуть занавески - становится жара неимоверная - и собирается уходить... Один из унтер-офицеров... объясняет причину этого таинственного явления. Великая княжна Анастасия Николаевна сидит на подоконнике и вышивает. В то время, как она нагибается, чтобы взять на столе нужные Ей при работе предметы, Она по очереди закрывает и открывает собою две лампы с зеленым и красным абажурами, которые освещают Государя. Офицер сконфуженный уходит".

Даже такие безобидные эпизоды свидетельствовали о напряженной обстановке, создавшейся в Царском Селе. Днем и ночью вокруг дворца расхаживали часовые, опасаясь, как бы кто-то не попытался спасти императорскую семью; ведь, если попытка окажется успешной, им придется держать ответ. Узники, не ведали, кто и где их друзья, не знали, что принесет им завтрашний день - освободят ли их или же бросят в тюрьму.

Царская семья полагала, что ее отправят за границу. Ведь об этом твердили все представители Временного правительства - и Гучков, и Корнилов, и Керенский. Мог ли кто-нибудь подумать, что выполнить обещание не удастся? Жильяр вспоминает то время:

"Казалось, наше пребывание в заключении в Царском Селе не должно продолжаться долго, так как шел разговор о скорой отправки нас в Англию. Однако проходили дни, а наш отъезд то и дело откладывался... Между тем, мы находились всего в нескольких часах езды по железной дороге от финляндской границы, и только необходимость проезда через Петроград являлась серьезным препятствием. Казалось, однако, что при известной решительности и соблюдении полной тайны, не составляло затруднений отправить императорскую семью в один из портов Финляндии и оттуда препроводить за границу. Но все боялись ответственности, и никто не решался скомпрометировать себя".