Власть без славы - Иван Лаптев

Иначе говоря, провозгласив лозунг «Сильный центр — сильные республики», Горбачев почему-то заботился только о первой его части, хотя определяющей-то была как раз вторая, и жизнь очень скоро это доказала. Понятно, что он должен был скомплектовать свою команду, собрать в нее людей, пользующихся полным его доверием. Но, во-первых, в политике полного доверия, как и полной дружбы, не может быть по определению. Во-вторых, известный каждому руководителю секрет кадровой работы состоит всего лишь в том, чтобы поставить работника на пост, где он будет максимально полезен для дела, вне зависимости от твоих или его личных пристрастий и самооценок. Возможно, генсек и президент считал, что как раз для дела-то и будет лучше, если он всех соберет вокруг себя, но Горбачев вряд ли заслуживает, чтобы о нем так плохо думали. Здесь что-то другое. Скорее всего, то, что демократ Михаил Сергеевич исповедовал одновременно и нерушимую вождистскую веру в то, что все главные и важные вопросы должны решаться в Кремле и на Старой площади, а страна будет с восторгом принимать спускаемые «сверху» ценные указания. Так или иначе, приходится признать, что «смена республиканских лошадей на переправе», то есть в самый трудный период перестройки, сыграла не последнюю роль в усилении вторых и третьих эшелонов местных элит, в формировании общественных движений, народных фронтов и объединений, которые быстро перехватили у компартий политический контроль над ситуацией в своих регионах, а затем прорвались и к власти. Заметим в дополнение, что местные элиты, как правило, включали в себя нашу давнюю знакомую — номенклатуру, а лидерство в них брали на себя партийные вожаки, оседлавшие скакуна национализма. Аппарат изготавливался к решающей схватке с Горбачевым, действуя заодно с… Б. Н. Ельциным, хотя лозунги провозглашались разные. Но чего стоят лозунги в политике! На деле и та и другая силы боролись за реальную власть — аппарат не хотел ее утратить, Ельцин стремился приобрести. Обе силы готовы были пойти на все ради достижения своих целей. И пошли.

Были ли у Горбачева возможности противостоять им, нейтрализовать их? Считаю, что были. Его стратегическим промахом стало желание «уговаривать» людей, привыкших к жестким командам, неисполнение которых сурово каралось, к фельдфебельскому рыку — не случайно раскричавшаяся за время перестройки политическая тусовка мгновенно притихла, услышав знакомые интонации в голосе и решениях Ельцина. Но в то же время Горбачев не мог не понимать, что утихомирить, дисциплинировать своих противников он может с помощью только двух средств — силовых структур и того же аппарата. Но плату они с него потребуют непомерную: бюрократии надо будет дать возможность и дальше упиваться народной кровью, что, собственно, она и получила от Ельцина, а силовым структурам вернуть их былое могущество, брежневско-андроповскую благосклонность и бесконтрольность, что они обрели уже после Ельцина. В этом смысле можно сказать, что позиция Горбачева была элементарным чистоплюйством, но, убежден, что в исторической перспективе она будет оценена иначе — есть поражения, которые превыше побед.

Когда-нибудь события в Тбилиси, Баку, Вильнюсе, Риге дождутся своего исследователя — добросовестного и неангажированного. Есть много оснований полагать, что выяснится громадная разница между смыслом указаний Горбачева и умыслом их исполнения. Поскольку мне все-таки довелось немало увидеть и услышать за время работы в «Известиях» и в Кремле, не могу избавиться от ощущения, что Горбачева многократно пытались втащить в лабиринт силовых акций, повязать гибелью невинных людей в расчете на то, что первый шаг в этом направлении неминуемо повлечет за собой и второй, и третий. Скорее всего поэтому его поручения «контролировать обстановку» понимались как приказ ее урегулировать. А как могут «регулировать» общественные процессы люди в погонах и с оружием, мы все хорошо понимаем.

В пользу такой точки зрения свидетельствует и никем, по-моему, не оспариваемое глубокое различие в оценке Горбачевым силовых методов в защите целостности страны и сохранении своей личной власти. Если в первом случае еще можно — и весьма сильно — сомневаться в неприятии им таковых, то во втором это представляется бесспорным. Не случайно горячие уговоры А. В. Руцкого немедленно арестовать всех участников Беловежской сходки, не нашли у него понимания. Как не находили понимания и поддержки многократные не предложения даже — требования ввести чрезвычайное положение, разобраться с оппозицией, «укротить» Ельцина, которые непрерывно звучали начиная уже с 1988 года. Боялся гражданской войны? В таком случае, честь ему и слава за то, что боялся. Ельцин вон не боялся — разгрохал свой парламент, а чтобы побыстрее об этом забыли, сотворил гражданскую войну, кстати, первую в истории гражданскую войну на территории ядерной державы, — и который уже год Россия воюет со своей частью, Чечней. И неизвестно, сколько еще будет воевать, сколько еще потребуется погубить жизней, какие масштабы приобретет разорение страны. Так что бояться гражданской войны надо. Очень бояться.

Конечно, Горбачев стремился к власти, а получив ее, хотел удержать. Но все-таки — не любой ценой. Мне кажется, он до сих пор непоколебимо убежден, что настоящая власть, в том числе и личная, может быть только на основе права, закона, хотя сформирован, как и все мы, социумом, отличающимся почти полным пренебрежением к праву, живущим по декретам и постановлениям, а не по законам. Может быть, такая убежденность и предопределила то, что менее убежденные, но более нахрапистые отняли у него и Кремль, и страну.

Сколько бы раз мы ни виделись с генсеком-президентом, для меня это были всегда попытки понять его как личность, как характер, точнее — натуру. Когда речь идет о Горбачеве — это почти безуспешные попытки, неразрешимая задача. Он — как матрешка: сняли одну оболочку, а за ней другая; сняли ее, а там следующая, следующая, следующая. Только два случая, описанные выше, позволяют мне считать, что он «раскрылся» до конца — когда мы в комнате президиума Съезда народных депутатов СССР слушали, как Ельцин кастрирует конституционный закон «Об органах государственной власти и управления Союза ССР в переходный период», и после путча, когда разъяренный Михаил Сергеевич заявил, что намеренно разваливал партию, в чем теперь можно не сомневаться. Все остальное время и для всех — тут убеждают написанные о нем книги — он оставался закрытым, хотя почти все принимали его за «парня — душа нараспашку». Он великолепно владеет искусством создать о себе такое впечатление. Воспитать в себе такое умение невозможно, с этим надо родиться. Причем, мне приходилось наблюдать, как и опытнейшие политики мирового масштаба подпадали под его обаяние и становились весьма откровенными.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});