Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

и удача. От нас он поехал в Ревель, там он сел на фрегат, но Англия его не приняла, кредиторы принца воспользовались тем предлогом, что у принца много долгов. Он весь в долгах, если так будет продолжаться дело, то войне не будет конца. Почему королевские братья, зная о смерти Людовика XVI и его наследника, все еще так хлопочут о щедротах жизни и увлечениях. Не могу понять… А вы, судя по всему, не хотите возвращаться в Европу?

– Ваше величество, я полностью сделал то, что вы наметили мне, отправляя в Германию, я истощил там свои силы, а во Франции происходит то, что не было даже предусмотрено революцией, королевские войска стали республиканскими, королевские братья были бессильны возглавить сопротивление революционным реформам, во Франции появился молодой генерал Бонапарт, который поведет Францию в неизвестном направлении… – Николай Петрович волновался, говорил сбивчиво. – Я, ваше величество, недавно прочитал несколько номеров «Московского журнала», в котором были напечатаны любопытные «Письма русского путешественника» Николая Карамзина, не знаю, кто таков этот Карамзин, но в своих письмах он дошел до описания Парижа как раз 1789 года. И письма почему-то закончились…

– Да, «Письма» Николая Карамзина мне показывали, я читала, согласна с вами, что русский путешественник талантлив и наблюдателен, но в наше время, когда произошла Французская революция и обезглавлены французский король и французская королева, гильотинированы десятки тысяч аристократов, снова возвращаться к прославлению Руссо и Стерна молодому писателю не подобает. Я приказала прекратить публикацию «Писем». А вы, граф, читали его же повесть «Бедная Лиза»? При нашем дворе чуть ли не все наши фрейлины прочитали эту повесть и при каждом случае вспоминают эту бедную Лизу. Да, и крестьянки тоже любят, как и мы, дворяне, но судьбы у всех разные.

– Повесть я прочитал, хорошо написана, но чем-то напоминает повести английского Стерна или французского Руссо, хотя сюжет-то русский. Но в «Письмах» превосходно показана жизнь всей Европы, с ее правами и обязанностями, чувствуется, что свои впечатления от встреч и разговоров достоверно передает совсем еще молодой человек, не измученный тяжкими жизненными обязательствами.

– Ваше сиятельство, граф, вы так далеки были от нашей действительности, вы просто многое не знаете, вы не знаете, что в нашей жизни многое изменилось, у нас пустили корни масонские ложи, просто опутали нас, изданы книги, журналы, вы, конечно, не знаете, что арестован писатель Новиков, арестован писатель Радищев… Эти господа исконные дворяне, я читала их книжки, они пропитаны якобинским духом.

Вы знаете, граф, что два князя Голицыных принимали участие с оружием в руках во взятии Бастилии, что русский путешественник Николай Карамзин, которым вы только что восхищались, в марте 1790 года с трехцветной кокардой на шляпе восторженно приветствовал Французскую революцию, а столь же молодой граф Строганов, случайно попадая на заседание Национального собрания, записывается в члены Якобинского клуба и провозглашает: «Лучшим днем в моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной в такой же революции». Что я могу сделать в связи с этим? Вы вот только что возобновили знакомство с графом Шуваловым, который больше десяти лет жил в Париже. Чуть ли не все просвещенные люди Франции желают быть с ним знакомыми, вступают с ним в переписку, вы посмотрите, граф, не только Вольтер, но и естествоиспытатель и писатель Бюффон, Гельвеций, Даламбер, кардинал де Берни, Жак Неккер и его жена, писательница Жанлис, госпожа Жоффрен… Вот вам, граф, начало вашей писательской работы, напишите биографию Ивана Ивановича Шувалова, я заметила, что письма Остерману и мне пронизаны литературным блеском, вот и начинайте… А работу мы вам, граф, подберем, вы ведь человек образованный, умный, деловой, куда ни пошлешь вас, будет добрая работа. К вам я по-прежнему добродетельна. Вы не можете себе представить, граф, какой трагический конфликт возник в моей империи… Вы знаете, конечно, известного поэта и сановника Гаврилу Державина.

Граф Румянцев кивнул в знак согласия.

– Но вы не знаете того, что Державин недавно стал членом особой комиссии, которой следовало заняться делом о хищении в Заемном банке. Державин – человек опытный, честный, правдивый, я не утратила своего доверия к его беспристрастности. Из допросов чиновников банка, маклеров и иностранных купцов выяснилось, что кассир банка Кельберг складывал в сундуки запечатанные пакеты с надписью «10 000», в которых вместо ассигнаций была белая бумага, затем подделал казенную печать и попытался дать стрекача, но губернатор Архаров изловил его, а банк опечатали. Оказалось, что и граф Петр Завадовский тоже нарушал банковские правила в целях собственного обогащения. Возможно, мне придется освободить графа Завадовского от его должности. Ишь, граф, как я разговорилась от того бремени, которое давит на меня… Прощайте, граф.

Граф Румянцев откланялся, поцеловав руку императрицы, и вышел из кабинета. В скором времени отыскал графа Шувалова и рассказал о том, что только что сказала императрица о его пребывании в Париже и его иностранных корреспондентах.

– Ваше сиятельство, – улыбнулся граф Шувалов, – благодарю за сказанное и вас, и Екатерину Алексеевну, должен вам сказать, что мой секретарь Маратрэ де Кюсси сделал копии этих девяноста шести писем иностранных корреспондентов и поместил их в альбом в красном переплете. Если вам будет угодно их прочитать или просто просмотреть, вы всегда можете это сделать, я распоряжусь.

Тетушка Анна Никитична, узнав от Николая Петровича о разговоре с императрицей, не оставила хлопот, побывала у многих родственников и знакомых, в том числе и у графа П. Завадовского, который помнил, что именно граф Петр Александрович Румянцев вытянул из Глухова неизвестного казака и сделал его крупным политическим деятелем. Он предпринял серьезные шаги по устройству судьбы Николая Петровича Румянцева, который стал сначала членом комиссии по денежным средствам, а потом по указу императрицы сменил графа Завадовского в Государственном заемном банке, что уже открывало ему место в высшем свете. Больше двадцати лет тому назад он был принят во дворце как сын полководца Румянцева и его жены статс-дамы, теперь же обеспечил себе положение в обществе своей должностью.

Граф Румянцев вглядывался в то, что происходило при императорском дворе. Радовала молодежь, особенно выделялась женская часть императорской фамилии. Вот слова Екатерины II, которая 18 февраля 1796 года описывает барону Гримму свадьбу великого князя Константина и «народное угощение, где все очень веселились»: «До сих пор я чувствую себя очень хорошо, весела и легка, как птица, по выражению Понятовского, который так сказал генералу Пасеку, а тот сегодня передал мне его слова. Ну что ж? Для 67-ми летней женщины аттестат весьма похвальный; я вам передаю что слышала. Что вы на это