Генерал-адмирал. На переломе веков - Роман Злотников

Да и вообще прошедшая война поставила множество вопросов и по тактике использования вооружения, и по боевым возможностям оружия, и по штатному расписанию подразделений, частей и соединений. Хотя новое вооружение было выше всяческих похвал. Восьмидесятисемимиллиметровка показала себя отличным орудием. Даже ее шрапнельный снаряд изрядно повреждал глинобитные китайские фанзы, частенько используемые японцами в качестве укрытий, в то время как японским орудиям более мелкого калибра они были не по зубам. Что уж говорить о фугасных, которые составляли половину штатного боезапаса. При том фугасные были приняты на вооружение не благодаря, а вопреки мнению передовой части артиллеристов, настаивавших на едином снаряде. Военное министерство пошло на компромисс с министерством финансов, поскольку фугасный снаряд обходился чуть ли не в два раза дешевле шрапнели. Но показал он себя очень неплохо, особенно при использовании против хорошо окопавшегося противника. Еще лучше показали себя стосемимиллиметровые гаубицы. Именно они и послужили тем главным аргументом, который окончательно подвиг старательно окопавшуюся японскую армию поддаться на предложение русских и начать отходить с занимаемых позиций в сторону «продуктовых складов». Гаубичный снаряд весил восемнадцать килограммов, то есть был в два раза тяжелее пушечного, имел куда больший запас взрывчатого вещества и заметно более крутую траекторию — при достаточной плотности огня окоп или траншея были от него не слишком хорошей защитой, в чем японцы быстро убедились. И это послужило главным стимулом начать принимать предложения русских. Так что, хотя в войне успели поучаствовать всего три батареи гаубиц, концепции «один калибр — один снаряд» был нанесен ощутимый удар. Во всяком случае, в русской армии. Что создало неплохие предпосылки для проталкивания на вооружение армии второго дуплекса более мощного калибра. Но не сразу. Пока еще надо было пройти этап анализа итогов войны и выработки на их основе предложений по модернизации и переоснащению армии и флота. Да и, если честно, не до того мне было. В настоящий момент я был сильно занят совершенно другими делами…

Разговор с Николаем прошел ожидаемо плохо. Я страдал, хлебал воду, отворачивался, стараясь отвести метровый «выхлоп» от племянника и его жены, все время пялившейся на меня «воловьими» глазками, в которых стояли этакие трогательные слезы, регулярно кивал и мямлил что-то вроде: «Спасибо», «Я понимаю», «Я благодарен вам за то, что вы пришли разделить со мной мою боль», но на самом деле мечтал только о том, чтобы император и его супруга поскорее убрались от меня подальше и я мог бы принять таблетку аспирина, из которого, как известно, в основном и состоит такой популярный антипохмелин, как «Алкозельцер», запить его лимонным соком, а затем отшлифовать все добрым литром рассола. Но племянник, а особенно его супруга все никак не хотели уходить.

Вообще-то в этом варианте брак у Николая сложился, на мой взгляд, более счастливо, чем в том, что сохранился только в моей памяти. Хотя, конечно, без того накала страсти, что был с Аликс. Генриетта Мария, в православии ставшая Марией Филипповной, тезкой своей свекрови, оказалась куда менее амбициозной, чем Аликс. И гораздо более умной. Так что ее влияние на супруга никогда не выставлялось напоказ, а это, несомненно, немало способствовало популярности Николая, воспринимаемого всеми как самостоятельная фигура, а не как марионетка собственной жены. Вот только с детьми у него по-прежнему не складывалось. У Николая и Марии уже подрастали четыре дочери, но сын пока не получался. Впрочем, сейчас Мария была беременна в шестой раз (одна беременность закончилась выкидышем), и медицинские светила в голос утверждали, что непременно будет мальчик. На чем они основывались — неизвестно. УЗИ здесь пока не изобрели.

Наконец выпроводив гостей, я быстренько провел реабилитационные мероприятия, закончившиеся до кучи получасовым пребыванием в парной, и, приведя себя в порядок, вернулся к делам, из которых выпал на сутки с лишним.

Сразу после окончания войны я начал активно вкладываться в Дальний Восток, Забайкалье и Якутию. Первыми же пароходами я вывез из Трансвааля всю геологическую службу компании, так что полноценная экспедиция на Колыму ушла весной 1905 года. К моему глубокому удивлению, о том, что на Колыме имеется золотишко, здесь уже отлично знали. И даже были попытки организовать его промышленную добычу. Но они окончились ничем. Во многом из-за того, что слухи о золоте в Сибири не были чем-то таким уж из ряда вон выходящим. «В Сибири много где золотишко-то имеется, так что подумаешь — еще на одной речке нашли. А сколько его там-то? Одному мужику на лето работы? Да и золотишко мало добыть-то. Его еще вывезти надобно, а там, сам знашь, закон — тайга, прокурор — медведь. Людишки, что по тайге за золотишком бродят, стрелять без предупреждения приучены. И жаловаться там некому. А Колыма-то — она далё-о-око». Вот так и сгинули две экспедиции, снаряженные купцами для оценки возможности промышленной разработки колымского золота…

Ну да со мной такой номер пройти не мог по определению. Во-первых, я точно знал, что на Колыме есть запасы золота, пригодные для промышленной разработки. И во-вторых, те ресурсы, которые я мог выделить, а главное, выделил для освоения колымского золота, были просто несопоставимы с теми, что выделялись на это ранее. Так, две выдвинувшиеся на Колыму геологические экспедиции одной охраны имели четыре сотни штыков и сабель. Впрочем, на охрану возлагались не только охранные функции. Я официально оформил в Горном ведомстве лицензию на организацию добычи полезных ископаемых на территории почти в миллион десятин. Большинство же артелек, промышлявших добычей золота не только на Колыме, но и вообще в Сибири, никаких лицензий не имели. Вообще. Так что с момента получения мною официального документа те артели, что промышляли на переданных мне землях, становились преступниками. И перед охраной экспедиций была поставлена задача поиска и отлова одиночных старателей и старательских артелей на «моей» территории. После чего перед ними ставился выбор: либо они начинают работать на меня, что означало предоставление моим людям всей имеющейся у них информации, сдачу золота именно мне, ну и так далее, либо их просто вышвырнут. На самом деле положение этих людей отнюдь не ухудшилось, а как бы даже и улучшилось, ибо цены в моих приемных пунктах выставлялись ничуть не меньшие, чем те, по которым они сдавали золото ранее. А вот закупки в моих лавках они могли делать на десять процентов дешевле, чем в остальных, — конечно, если расплачивались не деньгами, а купонами, которые можно было получить в моих же золотоприемных пунктах вместо рублей. Поначалу желающих получать за золото никому непонятные купоны было крайне мало. Но затем народ распробовал — ассортимент-то в моих лавках был широкий. Уже через два года рублями старатели брали не более половины суммы, вторую предпочитая получать в купонах. В результате не менее половины уплаченной за золото суммы возвращалось мне через торговлю, поскольку отоварить купоны можно было только в моих лавках. Да и из второй половины немалая часть опять же попадала ко мне, так как в двух городках Колымских золотых приисков, возникших позже на месте базовых лагерей обеих экспедиций, все было устроено так же, как в Трансваале, то есть все торговцы и содержатели трактиров работали только с разрешения СБ и уплачивали процент от выручки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});