Единственная сверхдержава - Анатолий Уткин

1. Потеря контроля над Евразией. После пяти войн (две в Европе и три в Азии), которые США вели в текущем веке, перед ними встает (словами возглавляющего Библиотеку конгресса Дж. Биллингтона — специалиста по России), “по существу та же задача, которую решала Британия в предшествующие столетия в континентальных войнах: предотвратить авторитарную гегемонию над величайшей земной массой и хранилищем ресурсов. Подобная главенствующая империя маргинализировала бы и свела бы в конечном счете до положения вассала более свободные, более предприимчивые в своих контактах государства, развившиеся на морской периферии в Северной Европе и Северной Америке... Если Россия обратится к скрытно-фашистскому авторитарному национализму, угрожающему ее хрупкой правящей коалиции, в то время как радикальные мусульманские государства и ленинистский колосс — Китай начинают экспансию своей мощи, двумя вероятными итогами, угрожающими демократическим государствам будут распространение этнического и религиозного насилия югославского образца, либо формирование альянса авторитарных стран против малочисленного демократического мира”.*

2. Совершенствование и распространение оружия массового поражения. Хотя холодная война считается оконченной и обычные вооружения России резко ослаблены, “Россия все же обладает, — напоминает тот же Биллингтон, — способностью нанести удар по центрам населения и инфраструктуре Северной Америки; не подчиняющиеся международным законам государства могут получить часть ее арсенала.”*

3. Характер национальной самоидентификации российского государства. Если Россия признает своими гражданами лишь тех, кто живет в ее пределах, то она явится охранительницей мирового статус кво. Но если она не откажется от опеки 25 миллионов русских, живущих в республиках, прежде входивших в СССР, то она может стать “ревизионистской” страной.

4. На фоне глобального демографического взрыва Россия может возглавить теряющий свои позиции Юг, противостоящий “золотому миллиарду” благополучных стран индустриального Севера; заменить противостояние Восток-Запад не менее ожесточенным противодействием Север-Юг, воспользоваться ожесточением маргинализированных историей стран. Ярко проявившая себя к началу ХХI века этническая ненависть проявляется на фоне постоянного увеличения значимости природных ресурсов, обладание которыми становятся оружием обездоленных.

Все вышесказанное так или иначе обязывает Вашингтон не упиваться своей победой в холодной войне и соответствующим поражением ее прежнего евразийского противника, а следовать более умудренным и осторожным курсом.

Во второй раз за сто лет

Перед Россией в начале 21 века стоит проблема исторического выбора. Этот выбор тем более важен в условиях ослабления страны, хрупкости ее воли, раздрая национальной элиты. Нечто подобное страна переживала с крушением царизма и русско-германского фронта, когда весной-летом 1917 г. центробежные силы начали превозмогать центростремительное притяжение государства, не сумевшего взять под свой контроль процесс модернизации общества и его самозащиты. Тогда, после развала лета 1917 г. и распада армейского щита страны понятие Россия стало едва ли не эфемерным.

Республиканский опыт России невелик и он трагичен. Восемьдесят с лишним лет назад – в 1917-1918 гг. первая российская республика погибла тогда, когда ее творец и лидер П.Н. Милюков покинул правительство князя Львова и в июне 1917 г. передал власть социалисту А.Ф. Керенскому, увидев, что великая страна пошла по швам вследствие попустительства сладкоголосых пустоплясов федерализации страны. Либералы-кадеты покинули правительство, оставив его на волю революционных волн. Страна потеряла идейно-моральную ось. Правители хотели переделать его на западный лад и рекультуризировать несоответствующее этой задаче крестьянство. Монархиcты ненавидели презревшую присягу нелояльную массу. Октябристы с ужасом смотрели на неистовые Советы. Кадеты скорбели по поводу малой доли просвещенного сегмента России и ждали приобщения к западному живительному источнику либерализма. Социал-революционеры спешили ввести крестьянский общинный социализм. Социал-демократы скорбели о косности темных масс и спешили осчастливить свою страну реализацией схем мудрых западных жрецов социализма. Управляемые же не понимали, почему они должны соответствовать неведомым им стандартам. Им неясно было, почему и зачем их в 1914 г. бросили на немецкие пулеметы (равно как почему в 1929 г. их коллективизировали, а в 1991 г., развалив колхозы, бросили в рынок). После двухмиллионных потерь одетые в шинели крестьяне начали думать уже не об удержании линии фронта, а о переделе помещичьей земли. Всем было душно и постыло. Злобу дня источали газеты и стало исчезать то тихое, невидимое и самое надежное: любовь к отечеству, жертвенная ему преданность.

В ноябре того же 1917 г. Россию довольно неожиданно возглавила относительно небольшая левая партия, провозгласившая главным принципом солидарность мира униженных и оскорбленных против развязавшего мировую войну капиталистического Запада и сумела на этой основе восстановить остов огромного государства.

Почти столетием спустя политическую ответственность за судьбы страны взяли также относительно немногочисленные политические силы, выступившие под знаменем либерализации, политической свободы и рыночного капитализма. Эти силы решают по существу ту же задачу модернизации экономической и социальной системы страны посредством ухода из мира обездоленных в мир технически зрелых, финансово обильных, могущественных государств Запада.

Упокоились последние свидетели первой республиканской катастрофы, ушли в небытие три поколения, и вот уже вторая российская республика стала обнаруживать летальные черты по той же, прежней причине. Государство пошло вразнос из-за того, что как и в первом случае, обе стороны — правители и управляемые если и любят отечество, то только свою, умозрительную Россию. Правители - как потенциальную часть Запада, как грядущий результат демократических преобразований (как «цивилизованную», «нормальную» страну), в ходе которого пройдут огонь очищения коммунистические грешники и косная масса обретает вкус к рынку и свободе. Управляемые же все более и более ненавидит этот предлагаемый образ России и никак не может уразуметь, почему им, вознесшим Россию “от деревянной сохи до ядерного оружия” (слова Черчилля), кто жертвовал жизнью в индустриализации и войне, кто провожал на фронт единственного сына, кто первым вышел в космос, кто работал на заводах, сеял и жал, кто дважды за век в мировых войнах спас Запад, предлагают не принять благодарность, а покаяться. Покаяться перед теми, кто пустил по ветру сбереженное веками труда и подвига могущество российского государства. Кто уничтожил т.н. «второй мир», стоявший между неслыханным богатством первого мира и безнадежностью третьего мира. Кто не позволял человечеству дойти до примитивного состояния элементарной ненависти богатства и бедности, цивилизационного противостояния.

Стремясь к примирению первого и второго своих внутренних миров, Россия, лидер крупнейшего из когда-либо в истории противостоявших Западу блоков, сделала неимоверные по своей жертвенности шаги ради того, чтобы сломать барьеры, отъединяющие ее от Запада, как от лидера мирового технологического и гуманитарного прогресса. В период между 1988 и 1993 гг. Запад не услышал от России "нет" ни по одному значимому вопросу международной жизни, готовность новой России к сотрудничеству с Западом стала едва ли не абсолютной.

Имел место довольно редкий исторический эпизод: невзирая на очевидный скепсис западного противника, ни на сантиметр не отступившего от защиты своих национальных интересов, Россия, почти в эйфории от собственного самоотвержения, без всякого ощутимого физического принуждения начала фантастическое по масштабам саморазоружение. Историкам будущего еще предстоит по настоящему изумиться Договору по сокращению обычных вооружений (1990 г.), развалу Организации Варшавского Договора и Совета экономической взаимопомощи. Возможно, что только природный русский антиисторизм мог породить такую гигантскую волю к жертвам ради умозрительного идеала (в данном случае ради сближения с Западом, сорок лет рассматривавшемуся в качестве смертельного врага).

Можно ли рассчитывать на успех этого второго за последнее время (после петровского) российского похода на Запад, рассчитывать на действенность попытки войти в ареал Запада в качестве части его рынка, одного из центров его цивилизационого влияния, компонента западного военного могущества? Опыт, накопленный и прежде Горбачевым, а ныне Путиным (после рокового Сентября) не дает однозначного ответа. Этот опыт не гарантирует от еще одного отторжения, которое на этот раз (в силу разочарования, чувства униженности, неумения быть младшим партнером) способно бросить Россию в глубину Евразии, в сторону, противоположную западной. Но чтобы иметь основания судить о дороге, на которую мы вступили присоединившись к Антитеррористической коалиции, мы должны проанализировать и оценить, что случилось в сентябре 2001 г. — финалу прежней эпохи и началу эпохи новой, в которой России предстоит решать задачу выхода из национального кризиса.