Флот в Белой борьбе. Том 9 - Сергей Владимирович Волков

и шхуны держались в строю гораздо лучше. К вечеру мы стали на якорь в поместительном Брянском заливе. С этого времени мы были почти отрезаны от нашей базы и предоставлены самим себе. Залив был очень мелководен, и «Петровску» пришлось остановиться далеко на взморье. Через два дня я отправил его обратно в Петровск, так как по своей осадке он не мог подходить близко к берегу и потому был для нас бесполезен. Вдобавок возникал вопрос о пополнении его запаса топлива.

Не имея понятия о границах, в которых появляются неприятельские суда, я счел за лучшее принять меры сторожевого охранения. Было установлено очередное дежурство шхун, личный состав которых не смел отлучаться на берег; на ночь дежурный корабль выходил к выходу с рейда, имея постоянное дежурство у пулемета. Судам были розданы секретные опознавательные сигналы на случай приближения опасности – сигнальные ракеты.

В Брянске мы простояли довольно долго. Я счел необходимым известить о своем прибытии по телеграфу Кизляр и просил меня ознакомить с дальнейшими планами командования. В ожидании этих распоряжений мы продолжали заниматься рейдовыми учениями. 21 мая были отпразднованы мои именины. На берегу добыли бочонок кизлярского и разыграли те угощения, которыми перед уходом из Петровска снабдила меня жена.

Через несколько дней я получил извещение, что мне надлежит принять интендантские грузы для доставки их группе Драценко. Точное расположение группы не указывалось, ибо она была еще в движении, совершая в это теплое время года очень тяжелый переход по прикаспийским солончакам. Состав группы мне тоже не был известен, и я знал лишь стороной, что в нее входил Александрийский гусарский полк487 и какие-то черкесские или осетинские части. Предназначенный к перевозке груз состоял из картофеля, кукурузы и сена. Груз был принят под расписку, и началась нудная его погрузка на более чем примитивных средствах. Я разместил его на шхуну № 4 и на обе грузовые. Я предполагал перевезти его до укрытой бухты Березяка с очень запутанным входом, куда неприятельским пароходам невозможно было проникнуть. Получив от местных жителей извещение, что ввиду Березяки замечались дымки неизвестных пароходов, я решил сделать переход ночью, что, как оказалось впоследствии, было нашим спасением.

29 мая, с заходом солнца, мы снялись с якоря. Благодаря почти полной луне не было особенно темно. Дул свежий западный ветер, и мы подвигались довольно прилично. Рассчитывая, что мы подойдем к Березяке около полуночи, я предупредил командиров, что перед входом в канал, ведущий в бухту, мы станем на якорь до рассвета. Канал не имел никаких ночных знаков ограждения, и попытка пройти его в темноте привела бы к посадке отряда на мель. Сигналом к постановке на якорь должен был служить мой единственный драгоценный фонарь, поднятый на грот-мачте.

По небу быстро проносились облака, временами заволакивая луну. Море тихо плескалось, люди дремали на палубе. За неимением никаких средств измерения хода приходилось определять нашу скорость на глаз; я считал, что мы идем узлов шесть. Вахтенным было внушено внимательно смотреть вперед, что было особенно важно, так как плоский берег открывался лишь на небольшом расстоянии.

Так шли мы часа три. Приближалась полночь, и я, решив, что мы, во всяком случае, не можем быть далеки от цели, приказал вынести фонарь на палубу и приготовить его к подъему за пять минут до полуночи.

В это время один из моих вахтенных доложил мне, что видит слева по носу какой-то холм или бугор. Я навел бинокль в указанном направлении. К нашему общему удивлению, бугор двигался, и не успел я приказать убрать фонарь вниз, как раздался пушечный выстрел.

О постановке на якорь нельзя было и думать: перед нами был неприятель неизвестной силы, но несомненно пароход. Я оглянулся на свой отряд; суда продолжали стройно идти за мной. Я решил продолжать движение, рассчитывая, что враг нас в темноте потеряет и таким образом его пронесет нелегкая. Но моя надежда не оправдалась. Пароход повернул и лег одним с нами курсом, продолжая стрелять по мне и постепенно нас обгоняя. Вероятно, ему был хорошо виден мой белый Андреевский брейд-вымпел. Все люди на шхуне были на ногах и взялись за винтовки; понимая, что состязание моих пулеметов с его орудиями не давало нам никаких шансов, я не приказывал открывать огонь. Между тем выстрелы и пулеметные очереди все учащались, и пароход стал нам заходить с носу, преграждая дальнейший путь.

Один из моих добровольцев, гимназист Ливанисов, сын артиллерийского кондуктора, подполз ко мне и, сообщив, что ранен в ногу, просил разрешения спуститься вниз. Я решил повернуть на обратный курс. Мой маневр был повторен всеми остальными, и моя шхуна оказалась концевой. Неприятельский пароход вновь пошел вдоль нашего правого борта, обгоняя отряд; огонь его становился все назойливее.

Тогда я повернул прямо на ост, рассчитывая с попутным ветром увеличить свой ход. Мое движение было опять повторено всем отрядом, и мы стали уходить от неприятеля строем фронта. Пароход тотчас пошел за нами, стреляя из носового орудия. Он к нам заметно приближался, а наша линия начала расстраиваться, и худшие ходоки стали отставать. Особенно плохо приходилось бедному Мелькомано-вичу: его шхуна, нагруженная мешками с провиантским грузом, заметно отставала. Люди начали выкидывать мешки за борт, с целью увеличить ее ход, но это плохо помогало, и вскоре с парохода донеслась по адресу шхуны обычная большевистская ругань и приказание убрать паруса.

Положение было критическое. Берег был за кормой с наветра и, несмотря на его близость, недостижим для нас без длительной лавировки. Оставалось лишь дорого продать свою жизнь. Я приказал перетащить на корму наш пулемет и собраться туда же всем людям с ружьями.

По пароходу был открыт беспорядочный, но очень частый огонь. Эта мысль пришла, по-видимому, в голову и остальным командирам. Пулеметный и ружейный огонь был открыт со всех шхун почти одновременно. Зрелище нашей стрельбы было со стороны очень

эффектно, но я не был особенно уверен в действенности нашего огня. Внезапно мы заметили, что пароход отстает; мы не верили нашим глазам, но расстояние между нами все увеличивалось, и скоро наш враг скрылся в темноте. Его отступление было встречено нашим громким «ура», подхваченным на соседних шхунах.

Исчезновение неприятеля было более чем своевременно, ибо на востоке уже занималась полоска летнего рассвета, я же все еще не верил в наше спасение, опасаясь, что, когда рассветет и враг увидит, с кем имел дело, он расщелкает нас по очереди.

Я приказал лечь обратно на Брянскую пристань и с беспокойством ждал утра. С восходом солнца парохода