Григорий Распутин-Новый - Алексей Варламов

Вчитывайтесь, вчитывайтесь внимательно. Здесь каждое слово на вес – крови.

В гордую нашу столицу (две славных, одна – гордая: не Петербург встать не может) входит он (пешая и лешая судьба России!) – Боже спаси! – (знает не спасет!), обворожает Царицу (не обвораживает, а именно по-деревенски: обворожает!) необозримой России – не знаю как других, меня это "необозримой" (со всеми звенящими в ней зорями) пронзает – ножом.

Еще одно заглавная буква Царицы. Не раболепство, нет! (писать другого с большой еще не значит быть маленьким), ибо вызвана величием страны, здесь страна дарует титул, заглавное Ц – силой вещей и верст. Четыре строки – и все дано: и чара, и кара. <…>

А если есть в стихах судьба – так именно в этих, чара – так именно в этих, История <…> – так именно в этих».

Так, в сознании самых проницательных и глубоких своих современников сибирский крестьянин сделался неотъемлемой частью петербургского и – шире – всего российского ландшафта, приметой эпохи, ее камертоном, символом, точкой отсчета и знаком исторической судьбы России. Без него эту эпоху нельзя было понять и вынести его из нее также невозможно, как невозможно свести распутинский миф к газетным статьям, которые раздражали Царскую Семью.

О нем писали уже при жизни романы, ставили пьесы, о нем спорили и размышляли, и этот интерес – интерес не только скандальный, но и более серьезный, глубокий надолго Распутина пережил.

Его уже давно не было в живых, а Ахматова описывала уличный Петербург начала XX века в набросках к «Поэме без героя» (к которой приступила в конце 1940-го): «Слепцы идут у Христа славить. Нищие. Распутин. Пожарный и толстая кухарка. Проститутка и развратник по Блоку». А еще в двадцатые годы, по свидетельству ее биографа Павла Лукницкого, начала писать поэму, где в качестве персонажей «и Распутин, и Вырубова – все были».

Однако поэма не была написана по причине того, что похожий сюжет использовал Алексей Толстой в пьесе «Заговор императрицы». Впрочем, «красный граф» перебежал дорожку не только Анне Андреевне.

«Просьба: …нужен весь материал для исторической драмы – все, что касается Николая и Распутина… до зарезу!.. Лелею мысль создать грандиозную драму… Уже готовы некоторые наброски и планы. Мысль меня увлекает безумно…» – обращался в начале 1920-х к своим родственникам Михаил Булгаков. И хотя грандиозную драму автор «Белой гвардии» не написал, Распутин упоминается в рассказе «№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна»:

«Однажды, например, в десять вечера, стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость.

В квартире № 3 генерала от кавалерии де-Баррейн он до трех гостил.

До трех, припав к подножию серой кариатиды, истомленный волчьей жизнью, бодрствовал шпион. Другой до трех на полутемном марше лестницы курил, слушая приглушенный коврами то звон венгерской рапсодии, capriccioso, – то цыганские буйные взрывы:

Сегодня пьем! Завтра пьем!Пьем мы всю неде-е-лю – эх!Раз… еще раз…

До трех сидел третий на ситцево-лоскутной дряни в конуре старшего дворника. И конусы резкого белого света до трех горели на полукруге. И из этажа в этаж по невидимому телефону бежал шепчущий горделивый слух: Распутин здесь. Распутин. Смуглый обладатель сейфа, торговец живым товаром, Борис Самойлович Христи, гениальнейший из всех московских управляющих, после ночи у де-Баррейн стал как будто еще загадочнее, еще надменнее.

Искры стальной гордости появились у него в черных глазах, и на квартиры жестоко набавили».

«"Развратник, пьяница Распутин, злой гений России". Конечно, хорош был мужичок. Ну, а вы-то, не вылезавшие из "Медведей" и "Бродячих Собак?"» – вопрошал Бунин «поэтов и беллетристов» в «Окаянных днях»[40], а Алексей Толстой, как будто отвечая своему приятелю, описывал в романе «Хождение по мукам», как сам Распутин посетил знаменитое кабаре:

«Неожиданно стало тихо в подвале, зазвенел упавший стакан…

Во входной двери стоял среднего роста пожилой человек, выставив вперед плечо, засунув руки в карманы суконной поддевки. Узкое лицо его с черной висящей бородой весело улыбалось двумя глубокими морщинами, и вперед всего лица горели серым светом внимательные, умные пронзительные глаза. Так продолжалось минуту. Из темноты двери к нему приблизилось другое лицо, чиновника, с тревожной усмешкой, и прошептало что-то на ухо.

– Опять ты со своей глупостью… Ах, надоел. – Он, еще веселее гостей в подвале, мотнул бородой и сказал громко, развалистым голосом: – Ну, прощайте, дружки веселые.

И сейчас же скрылся. Хлопнула дверь. Весь подвал загудел. Стуков впился в руку Ивана Ильича.

– Видел? Видел? – проговорил он, задыхаясь. – Это Распутин».

Но вернемся в 1912 год. Из гордой столицы странник уехал не в Сибирь, а, как и обещал журналисту из «Нового времени», в Крым. Ни шлейф слухов, ни то, что вплоть до июня 1912 года в Крыму оставался епископом Таврическим Феофан, Государыню, по-видимому, не смущало. Царская Семья ясно давала понять всем, что никакой шантаж, никакие атаки Думы, печати, ни мнение правящих архиереев и лично царский духовник изменить высшую волю не могут и все будет так, как пожелает августейшая чета.

О. Платонов приводит в своей книге секретное донесение, хранящееся в Центральном государственном архиве, датированное февралем 1912 года, где среди прочего анонимный источник сообщал, что «последнее слово по распутинской эпопее будет сказано именно в Крыму, вдали от Правительства и от русского общества и его представителей». Последнее это было слово или нет, но с Царской Семьей Распутин в Крыму встречался несмотря ни на какие скандалы и общественное противодействие.

«Я видел, что Распутин старается "втереться" во дворец, в царскую семью. Поэтому, когда в 1912 году царская семья была в Ялте, я, чтоб не допустить распространения всяческих слухов (которые уже начали ходить по стране), сделал все, чтобы Распутин не приезжал на яхту, на которой я был старшим офицером. Я попросил священника, бывшего на яхте, пойти и поговорить об этом с Распутиным.

Он был, говорил. И вынес то же отрицательное впечатление. В частности, священник тоже обратил внимание на глаза Распутина, сказав: "У него в глазах что-то есть". Так я все-таки устранил приезд Распутина на яхту», – рассказывал флигель-адъютант Саблин Роману Гулю.

Даже если это и правда, а не попытка смыть с себя клеймо распутинца, которое на Саблине висело, то устранить встречи Николая и Александры с Распутиным на суше флигель-адъютант не мог.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});