Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

«Светлый!» — в первый раз услышал бес внутри себя, а не снаружи.

Его вдруг дико потянуло к чану. Он воровато заглянул в темный зев, вполз внутрь. Горячий пар обволакивал, манил. Бес принялся биться о горячие гулкие стенки, постанывая от острого счастья. Крылья распрямились, стали упругими, хвост торчком, бес крепнул, твердел и наливался силой.

Потом он выполз наружу и стал взахлеб лизать влажную парную землю, кататься в горячей влаге. Ему казалось, что он раздается вширь, а новая мощь тянет царапаться, выть и вопить.

Люди, видя, что вода в луже вдруг опять странно забурлила, шарахнулись прочь. Тумбал в панике метался, скуля, не решаясь прыгнуть в воду и не понимая, что случилось с его новым хозяином».

Закончив чтение, они некоторое время сидели молча. Ната складывала листы. По чердаку время от времени просвистывал сквозняк, улетал в люк, хлопал где-то внизу дверью парадного. Кто-то гулко разговаривал в подъезде. Какие-то голоса. Не монтеры ли идут на крышу?

— Давай пойдем в кино, — неожиданно предложила Ната.

— Правда? — Гоглик обомлел от счастья: в кино! С ней! Там можно тайком прижаться плечом к ее плечу! Или нечаянно взять за руку! Или даже тронуть коленкой ее ногу! Если хватит смелости, конечно... — На какой сеанс?

— Да хоть сейчас! Только домой зайду, портфель брошу.

Когда они спускались по чердачной лестнице, он задал давно назревший вопрос:

— Как ты думаешь, когда все эти ужасы происходили? Ну, про беса?

— Очень давно. Шаманы молятся солнцу, ветру, воде. Давно.

— Моя бабушка тоже молится. — Мальчик был не очень силен по этой части.

— И моя мама молится. И папа. Но не воде и ветру, а Христу. И крестятся постоянно, свечки зажигают! — добавила Ната (и прикусила язык, вспомнив приказ матери не болтать о том, что происходит в семье).

— Папа на солнце любит смотреть, — вспомнил Гоглик. — Сидит и смотрит иногда часами в открытое окно.

— Солнце и есть Христос, — сказала Ната.

— Как это? Христоса же убили? На кресте? — удивился мальчик.

— Сказки! Христос живет на солнце, где же еще? Это он светит... — была твердо убеждена девочка.

— А гроза, молния, холод, дождь, вулкан? Тоже Христос? — возразил Гоглик.

— Нет, это природа, — твердо ответила Ната. — Плохое — это природа, а хорошее — это Христос. Бабушка говорит, что Христос — это любовь...

— А что это — любовь? — спросил с неподдельным интересом Гоглик.

— Да это вот так, как у нас, — вдруг шаловливо шепнула она и скрылась за своей дверью, оставив Гоглика в изумлении стоять перед пыльным дерматином.

52

Пилия ехал в милицию из больницы, куда «скорая» отвезла Маку. По пути он качал головой, приговаривая:

— Как по-идиотски все! По-дурацки! Моя вина! По-глупому вышло! Ведь что получилось?.. Этому бандюге Сатане Пилия сказал в подвале, что вот, мы открываем тебе наручники, но ты пока иди между нами тихо-спокойно, будто ты скован, а когда будем проходить дежурку, где дверь на улицу, то ты дай нам наручниками по спине и беги!.. Сатана хмыкал и кивал, потом, покосившись на пистолет за пазухой у Пилии, спросил: «Убить хотите при побеге?» — «Избавиться от тебя хотим. Чтоб ты в Тбилиси не появлялся! Ни ты, ни Нугзар! Бегите в Москву, Ростов, Амстердам, но чтоб вашего духу тут не было!»

Так и сделали: повели Сатану под руки, Пилия — справа, а Мака — слева. В дежурке в это обеденное время никого не было, за окошком дремал дежурный после тридцати хин-кали и двух кебабов. Приемная пуста. Сатана шел молча, а когда они подтолкнули его, шепнув: «Беги!» — с размаху огрел наручниками Пилию, заехал по голове Маке и был в один прыжок за дверью. Мака упал. Пилия выстрелил в дверь, дежурный обалдело присел за стойкой.

«Кто дал задержанному булавку? Как он открыл наручники?!» — завопил Пилия, пряча пистолет и кидаясь к Маке, который, сидя на полу, держался за голову: кровь заливала лицо. «Скорую!» — крикнул он дежурному и зажал рану платком. Наручниками был задел угол глазной впадины и часть скулы, кожа лопнула, Мака стонал. «Ничего, ничего... Ты видишь?» — отирая быстрые змейки крови, спрашивал Пилия. «Вижу, вижу...» — эхом шептал Мака: розовая пена пузырилась у него на губах.

В дежурку на выстрел сбежались сотрудники. Обступили их, слушали рассказ дежурного, как бандит вдруг вырвался, хотел убить ребят, но, слава богу, ему это не удалось, Пилия выстрелил, но промахнулся, потому что капитан Макашвили упал ему прямо на руку.

Майор сел на корточки рядом с Макой (Пилия продолжал зажимать рану), взял его за руку, шептал: «Ничего, все будет хорошо... Мы этого блядя поймаем, я его лично застрелю...» — и с корточек стал диктовать дежурному данные на всесоюзный розыск Доборджгинадзе, особо опасного рецидивиста, передать по постам, он потом оформит. Гладил Маку по руке, приговаривая: «Хорошо, что не убил тебя этот бандит... Ничего... Гела, езжай с ним в больницу... Как случилось?» Пилия виновато тер нывшее от удара плечо: «Надели браслеты, повели на выход, а он, видно, булавку имел, открыл по дороге, и вот...» — «А кто ему булавку дал? Где твои дурацкие глаза были? В заднице? — раскричался майор на дежурного. — Откуда у разбойника оказалась булавка? Приходил сюда кто-нибудь ночью?» — «Не знаю, господин майор, я тут с утра сижу, а они там, внизу...» — канючил дежурный, со страхом наблюдая за майором из-за стойки. «Под трибунал пойдешь, болван!» Дежурный побелел: если докажут, что была булавка, могут и под трибунал отдать...

Приехала «скорая». Пилия, обругав их «скорой смертельной помощью», полез за носилками и врачами в кузов, но врачи выгнали его, он сел в свою машину и поехал за «скорой». В больнице он сразу нашел главврача и приказал ему дать пострадавшему одиночную палату и все прочее. Главврач подобострастно кивал и кланялся: «Будет сделано все возможное! А как же! Понимаем!»

Маку отвезли в операционную. Пилия сидел в белом коридоре и наблюдал за переругиванием двух больных с повязками на головах.

«А если бы у меня не было корочки, то черта с два врач так сговорчиво бы егозил... Может, и прав майор — без погон и оружия будет очень, очень трудно? Да, наверняка...»— думалось Пилии, а в мыслях против воли опять вдруг замаячил украденный чемодан. С каждым днем шансов найти его становилось все меньше. Да никто и не искал.

«Не лучше ли поделиться информацией с майором, взять его в половинную долю? Помоги найти чемодан, и поделим по-братски?» И тут же пришел на ум старый анекдот, как русский и грузин нашли на границе кусок золота, русский говорит: «Поделим по-братски!» — а грузин просит: «Дорогой, не надо по-братски, давай лучше по-честному!»

Пока он сидел около операционной, пока Маке зашивали лоб и скулу (ничего серьезного не было задето, но кожа лопнула трещиной от виска до скулы), мысль рассказать о чемодане майору не давала Пилии покоя.

«Но тогда придется вместе с ним искать этот чемодан... Значит, опять допросы, пытки, опасность... Вот с Макой что случилось!.. Чуть не погиб от ерунды... А за тридцать кило опиума борьба будет нешуточная — кто своими руками такое отдаст?.. Может, и опиума того уже нет в республике — увезли куда-нибудь, в Питер или Сочи, где черные ночи...»

В любом случае информацию майору стоит дать. А помогать борову или нет — это второй вопрос. Если боров найдет чемодан — что-нибудь да отломится оттуда Пилии... Банки с золотом и камешками — это хорошо, но их надо продавать, а деньги все время нужны... Недаром майор любил повторять: «Человек без денег — что птица без крыльев: с деньгами свободен, без денег — тускл, грязен, немощен, убог, должен всем заглядывать в глаза, всех сторониться и просить милостыню». А если у Пилии не будет ни погон, ни денег, то тогда — крышка.

«Нет, надо сделать по-другому, по-серьезному», — решил он, выходя из машины во дворе милиции.

Майор сидел у себя и изучал сводки (за годы работы он научился читать между строк и нюхом чуять те дела, которые могли принести деньги).

— А, это ты... Ну как там наша Макака? До свадьбы заживет? Шрам останется?.. Ничего, это только украшает... Шарм шрама... Знаешь, идут две блядуисточки, видят типа в шрамах, одна говорит: «Вот этот нам подойдет!» — «Нет, нам подойдет тот, кто ему эти шрамы наставил!»— отвечает вторая... Он ведь жениться собирался на этой изнасилованной анашистке. Будь братом, скажи ему, чтоб глупости не делал! Как можно жениться на пробляди, когда даже самая честная из баб — сука клейменная? Жену надо брать уродливую и покорную и держать взаперти. Ты знаешь, почему на Востоке женщина ходит в черном? Во-первых, она исчадие ада, это ее цвет. Во-вторых, она тень мужчины. В-третьих, в черном на солнце жарко, вот пусть и сидит дома, в прохладе, с детьми и хозяйством! Ха-ха-ха! Это мне отец Амоева рассказал. А вообще в этом мире все несправедливо...

Пилия попытался остановить его, но майор завел свою любимую «теорию несправедливости» о том, что мужчина всегда в проигрыше: в юности, когда его волнуют зрелые женщины, они недоступны для него, а он окружен соплячками и целками. А потом, когда мужчину все больше и больше начинают волновать целки-соплячки, то вокруг него — одно толстое, морщинистое и перезрелое бабье, а целки и соплячки опять недоступны так же, как в юности недоступны зрелые дамы.