Холмы России - Виктор Ревунов

Вот там и озаряется. Вникай. Может, пригодится. Желавина вспомнишь. Вдруг что по твоей службе случится.

Следок там или что. Бывает, и преступления сотворяются озарением страшным того ума. Здравым умом и всякими догадками не понять. Что виделось богомазу? Можешь ты мне сказать, что же это такое? И сам богомаз не скажет. На табуретке, мол, сидела она, а я кисточкой схватывал...

Стройков повернулся на снопах.

Вот и вспомнился Желавин: "Два ума, а голова одна - и гордится, и винится. Путаешь по здравому уму, а какие озарения?"

У дверки показалась Феня.

Стройков спрыгнул с хлевка и подошел к ней. Платок убран. Стояла прямо в строгости неприступимой, и в то же время легкая, тонкая.

- Зайдем,- сказал Стройков.

Зашли в избу. На потолке что-то зашуршало, будто кто веником помел. Орудийные всполохи мигали в щелях заколоченных окон - зажигались в разбитых на полу стеклах.

Феня, задумавшись, оглядела избу, как глядят вслед пролетевшему. В углу опустевший стол, за который уже не сядет семья, и гость не зайдет: почует недоброе, да и словно бы голоса давние шептались в стенах.

Изба заскрипела, и треск от крыши до земли раздался.

Стройкой поднял половицу - дощину погребную.

Феня спустилась в подпол. Непроницаема тьма, как конец судьбы. Сверху засветил фонарик.

Кондовые стояки подпирали избу, облитые аспидночерной смолой. В углу лежка - истертая солома на покосившейся земле. На самом дне ямы стояла вода, без света, прозрачная, неглубокая, тонкая над паутиной какого-то мха, а будто бы серое вещество пророоло на смерти. По глине расползались впалые следы рук.

Странное померещилось, будто мрак этот был в ней, как в пещере, где вот с этих следов кто-то голый, гадкий полз. Схватил сердце под красным сводом.

Стройкой и Феня вышли из избы, остановились во дворе перед воротами с калиткой.

- Вот бы ночью вылез. Скрутил, и не пикнула бы,- сказала Феня.

- Неужели не чувствовала чужого в доме?

- Я последнее время и дома-то не была. Когда коров согнала, вернулась, с Новосельцевым и ушла.

- Вот и дело. Разговоры слышал. А поклонник этот, как его - не то усопший, не то воскресший?

- Да ведь из подпола, если что, не уйдешь: етрашно в такой тупик лезть. Да он и посуше местечко облюбует. Гляди, кто с испугу или сдуру свалился?

- А может, Анфиса наследила? Ползала - картошку искала. От страха между половицами застряла. Не рассказывала, как она метнулась? - Стройков засмеялся.-А узелок не забыла.

- Свое не оставит.

- А икону она распотрошила? На избе. Под рогожей.

- Это давно. Когда Митину мамку схоронили. Плашку на могилке поставили.

- За стеною, в малиннике, кто-то ковырялся. Ты не замечала: Федор Григорьевич или Митька внимание какое-то, может, проявляли к этому месту?

- Иногда там Федор Григорьевич любил посидеть.

В малиннике, на скамеечке, на которой я корову доила, на ней и сидел. Луга, даль какая!

- Святой, что ль, был? - удивлялся Стройков всем рассказам про Федора Григорьевича.-А как за страшные грехи пропал.

- Поначалу в этой избе нравилось даже,- улыбка посветилась на ее лице.Бывало, Митя глядел, тихо так, как я картошку чистила, будто сроду не видел.

- Выходит, сначала-то хорошо было. Я и не слышал.

- Да все разве расскажешь. Когда к разговору.

Люди бывали. Что себе в печи, то и всем. Как полагается. Митя красть не пойдет,- проныл тоской голос Фени.

- А деньги?

- Да и деньги непонятные.

- А озарения с ним не бывали?

- Какие озарения?

- Не знаю. А бывают, говорят. Будто и жалеешь его?

- Ведь любила. Будь он как прежде, и жила бы.

Как случилось, и сама не знаю. Совестно после всего.

- Поедешь на место,- сказал Стройков.

Пролезли в малинники через заборный ход. За Угрою всхолмленные тьмою луга под сургучно застывшим небом.

- Будет когда-нибудь хорошо, Алексей Иванович?

- Будет... Иди вперед, а я сзади. Провожу.

В поле было теплее. Над рекой пророс месяц зеленой лозинкой.

В избу Стремновых постучали.

Гордеевна открыла дверь. На крыльце никого не было.

Вернулась на свою лежанку за печью.

- Кто там? - спросил ее Никанор.

- Да, знать, в твоем диване грюкнуло.

Никанор осторожно повернулся.

- Таких диванов сейчас нет. Вон у Никиты давно отгрюкал. А вместе купляли.

- Никита из своего два сделал.

На крыльце что-то загремело.

- Никак, Никита со своего съекономленного дивана упал. Легок на помине. Ишь ты, .под чужой дверью чего-то забыл.

Никанор тихо поднялся.

В сени вышел. Толкнул дверь, да во что-то уперлось. Через щель глаз подмигнул.

- Матвеич, не убей.

- Алексей Иванович.

- Тише.

Никанор быстро собрался. Не забыл пополнить кисет самосадом.

- Куда это ты? - спросила Гордеевна.

- Командир тут. Дорогу спрашивает.

За избой скрылись в темноте.

- Так, говоришь, Никита из одного дивана два едедал?

- Летось еще. Половинку - к своему бригадирскому столу в правление на общие деньги сам у себя купил, а на другой половинке - дома спит.

- Вот фокусник!.. Так где бы присесть, Матвеич?

Через кусты пролезли к берегу и сели в траву.

- Никто нас здесь не увидит?

- Хворост - веточка хрустнет, услышим.

- Вон у Феньки под полом кто-то сидел, я не чуяла. И еще раз, заруби, Матвеич, что Желавина видел.

Ни слова. Ночи темнеют.

- Свет-то страшнее.

Стройков, припрятывая огонек в рукав, откурил.

- Ты, Матвеич, мне такого самосада где-нибудь в печурке спрячь. На одну закрутку. Вот сейчас придешь, в тряпочку заверни и спрячь. Мой. Никому. Не забудешь?

Никанор растер окурок в земле. Вздохнул.

"Свое тяжело",- подумал Стройков и сказал:

- Пошутил.

- Чего ты. Кисет спрячу. Пока есть. Приходи. Твой...

Вон как под речкой светит, все одно что на краю воли сидим. А дальше? задумался Никанор.

- Вздыхать не легче. Так дело? Про следы эти помолчать бы. Да Анфиса разгласила. Митька у нее на уме.

Л вспугнули-то... кого?

- Когда за картохами полезла, там никого не было.

- Ясно. А то бы и ноги протянула. Не Желавин ли?

чего.то сорвался. Лежанку бы так не оставил, да и следы. Место другое нашел или ищет? Так что, Матвеич, еще и гвоздь приготовь. Почуешь под полом -половицу заколачивай.

- Он и жаленку найдет со всеми удобствами. Днем отлежится. А ночью в постель. Мужик статный.

- А были знакомые?

- Не замечали за ним. Только на Феньку косило.

- И Кирька твой, и Митька, и Желавин - прямо крестники по бабе.

- Своему-то говорил: брось! Крестники до добра не доведут.

- Позавчера зашел я в их избу ночью. На лавку сел. Чего-то представить, понять хотел. И представил, будто все они за столом собрались: и Григорий Жигарев, и Федор, и Митя, и мать его, и Фенька. Живых и мертвых - всех собрал. И вообразил себе, что и правда невидимо с ними сидит. Знают они об этом, что правда-то здесь. Не словом, а каким-то светом что-то покажет. Григорий мрачен. Федор в предчувствии смерти на сына глядит - прощается. А он - руку протянул: Феня длеб ему подает, да уж чем-то и потрясена, какой-то будто бы тайной, изменой. Мать Мити голову опустила, знает добра от правды не будет. Хочет перекреститься, чего-то остановить, да бессильна рука - все в прошлом...

Долго я сидел... Темно,- с задумчивостью произнес Стройков.- А сцена перед глазами. Вот-вот чем-то свет поразит.

Сидели они у края обрывистого берега впадиной. На каменистой отмели внизу река пряла в темноте струи и красила по смоляному заряницей, тянула под листвяной подол ольхи, склоненной перед непроходимым бродом.

- Незнамо все, Алексей Иванович.

- Как это незнамо?

- А так, любая судьба показывает со стороны, какой могла быть и твоя судьба, милый.

- В одном - крестники, а тут, сказать, и родня во всех судьбах-то. Кто-то убил, а я должен понимать, что и я мог бы убить, да бог миловал? Так?

- И плохое учит, как жить, чтоб не сбиваться.

А скроешь плохое или побоишься - на этом кто другой и провалится.

- С этим согласен.

- За столом жигаревским рядом с каждым правда сидела. А одной нет1 Да и сиротку ты забыл. Забыл сиротку-то.

- Какую сиротку?

- Серафимку. Босенькая по дворам бегала. У ^Кигаревых в няньках жила. И жала, и полола, и за скотиной ходила. С края, на лавке, ее место. Чтоб сразу соскочить и подать.

- Так что?

- Под свет правды тоже не лишняя,- подсказал Никанор.

- Крикливая!.. А ты не про следок?

- Вот что, Алексей Иванович, сказать хочу. Желавин воду фуражкой зачерпнет. Мордой не полезет. Да и кануть можно. Подток там, плывун. Когда яму-то вырыли и сруб поставили, чуть это на дне просочилось, грунтовая. Уж и крышу покрыли, надавило, что ль, когда только заметили: земля в яме шевелится, вроде как топь. Бросили камень. Так и канул, словно в дыру. Стали гадать: что и как? Один старичок и сказал, будто на этом месте, когда-то давно, лесной колодец был.