Крестоносец - Бен Кейн

Саладина по-прежнему здесь?

— Да, сир.

— Как наше войско?

Я не мог ему солгать — не имел права.

— Не очень, сир. В лагере свирепствуют болезни.

Я подумал про Риса и де Дрюна и порадовался, что они поправились.

Тяжкий вздох.

— Как дошло до такого?

— Не знаю, сир. — Мне самому этот вопрос не давал покоя. Наша победа казалась такой убедительной. А теперь мы на пороге поражения.

— Мне нужно заключить мир, иначе я никогда не смогу убраться из этого места, — сказал Ричард. — Каковы условия Саладина?

Горько было слышать уныние в его голосе.

— По большей части прежние, сир. Вы ведь помните…

— Да. Помню. Они приемлемы, кроме последнего. Он настаивает на разрушении Аскалона.

— Верно, сир.

«Тебе надо уступить, — подумал я. — Иначе мы все тут сдохнем».

— Прости, Господи, но у меня нет сил…

Голос изменил ему.

Король выглядел несчастным. Мне хотелось крепко ухватить его за руку, но такое поведение было бы неуместным с моей стороны.

— Нет позора в том, чтобы уступить Аскалон, сир, — решился я. — В любом случае после нашего отъезда долго он не продержится: у пуленов и военных орденов недостаточно людей, чтобы разместить там гарнизон нужных размеров. Если вы не отдадите его Саладину, он сам его возьмет.

Повисла тишина. Высказав свои мысли, я успокоился. Решение оставалось за Ричардом.

Он молчал так долго, что мне снова начало казаться, будто его сморил сон. Но когда король наконец заговорил, голос его звучал твердо и четко. Решительно:

— Пусть ко мне позовут Онфруа де Торона. — Пулен по-прежнему был главным представителем короля во время переговоров с противником. Ричард продолжил: — Хочу отправить послание Сафадину. Он лучше других способен войти в мое положение. Пусть выговорит у брата наиболее приемлемые условия.

— Хорошо, сир.

Я был изумлен. Никакого ультиматума. Никаких заявлений о том, что Аскалон должен оставаться в руках христиан. Вместо этого вопрос об условиях, направленный через родного брата Саладина. В моем сердце ожила надежда.

Быть может, мир выглядел не таким уж недостижимым.

Надежда оправдалась. Сафадин любезно принял Онфруа де Торона и согласился исполнить просьбу Ричарда. Не прошло и дня, как поступило предложение от его брата Саладина. Укрепления Аскалона следовало срыть и не восстанавливать по меньшей мере три года, но Ричарду возмещалась огромная сумма, которую он потратил на строительство стен. Полоса побережья от Тира до Яппы оставалась в руках христиан. Паломники могли беспрепятственно посещать Иерусалим; христианским купцам разрешалось вести там торговлю. Все это устанавливалось на три года, до Пасхи лета Господня 1196-го. Об Истинном Кресте не упоминалось, и король не стал заговаривать об этом.

Как промолчал и я, и Генрих Блуаский, и де Шовиньи, и все остальные присутствующие, когда условия были оглашены. Никому не нужно было еще одно препятствие.

— Передай Саладину, что я согласен, — сказал Ричард, обращаясь к Онфруа.

Собравшиеся обменялись радостными улыбками. Король шел на поправку, и мы получили мир.

Наконец-то мы могли покинуть Утремер.

Перемирие заключили несколько дней спустя, второго сентября. Ричард настолько окреп, что встал с кровати и проехал верхом через лагерь, сильно вдохновив солдат. Вскоре многие из них отправились в Иерусалим, спеша свершить паломничество. Пилигримы шли тремя большими группами. Одну возглавлял де Шовиньи, другую — епископ Губерт Солсберийский.

Мне тоже хотелось поехать. В церкви Гроба Господня я мог помолиться об окончательном отпущении греха в убийстве Генри. Но я остался при Ричарде, который заявил, что не войдет в город, пока тот остается в руках сарацин. Мною двигали иные причины, хотя на все вопросы я приводил тот же довод, что и король. Искать очищения в самом святом месте христианского мира, когда в душе своей я не раскаялся в совершенном деянии, было слишком лицемерно. Поэтому я находился при короле и говорил себе, повторяя слова Ричарда, что перемирие закончится и мы вернемся в Утремер.

Наступит день, когда мы раз и навсегда разобьем Саладина.

Эпилог

Акра, конец сентября 1192 года

Утро двадцать девятого дня месяца выдалось погожим и солнечным. Легкий ветерок задувал с юго-запада, со стороны Иерусалима. Доброе предзнаменование для долгого морского плавания, говорили люди. Я уповал на то, что это правда. В тот день большая часть нашего флота отправлялась в Марсель. Начальствовал над ней мой друг Андре де Шовиньи, чьим заботам были поручены королевы Беренгария и Джоанна.

Я сильно печалился, мало спал и предельно устал. Долго за полночь я не мог уснуть и все ворочался в темноте. Мои надежды провести прощальную ночь с Джоанной не оправдались. По ее мнению, слишком много народу крутилось вокруг, а король вечно заглядывал в ее покои, чтобы спросить то или узнать это. Так что последнее наше свидание состоялось двумя днями ранее. Хотя оно было пронизано печалью и не раз сопровождалось слезами, я до самой смерти буду хранить воспоминания о нем.

— Не забывай меня, Фердия, — сказала Джоанна. — Как я не забуду тебя.

— Мы снова встретимся, — возразил я. — Мы можем…

Ее палец, приложенный к моим губам, заставил меня замолчать.

— Не произноси слов. Неизвестно, что сулит нам будущее, — прошептала она и припала ко мне в поцелуе.

Господь милосердный, думал я. Дай мне сил пережить это утро. Будь у меня выбор, я предпочел бы снова пойти на турок под Яппой, в отряде всего из тринадцати человек. Но выбора у меня не было, поэтому я сходил вместе с Рисом в бани, а затем принялся собираться в дорогу.

Назначенный час настал слишком скоро. Я принарядился как мог: надел синюю фламандскую тунику тройной окраски, лучшую из всех, что были у меня, и новые шоссы. Мои пояс и сапоги Рис начистил так, что кожа блестела. Все это, разумеется, ради Джоанны, которая пустилась в путь.

Разбитый горем, но изо всех сил старавшийся казаться невозмутимым, я вместе с королевским двором отправился в гавань, где на проводы двух королев собралась целая толпа. Взгляд Джоанны скользнул по мне, когда я стоял среди других придворных, и мои губы растянулись в улыбке, но она не подала виду, что узнала меня. Было больно, хотя я понимал, что это ничего не значит.

Бедная Беренгария была безутешна. Снова и снова она говорила на ломаном французском королю о том, как она хочет, чтобы он плыл вместе с ней. Ричард с не свойственным ему смущением похлопывал ее по плечу и уверял, что ему нужно уладить множество дел в этих местах. На ее просьбы перепоручить дела другим он возражал, что честь обязывает его