Снеговик - Жорж Санд

— Что ж! — сказал Стангстадиус, осмотрев при свете факелов обезображенный труп. — Готов! Мне в свое время больше повезло, чем ему; но, клянусь богом, составлю-ка я записку об опасности применения канатов для рудничных подъемников. Слишком уж много несчастных случаев… Подумать только, ведь я сам…

— Господин Стангстадиус! — перебил его вдруг Христиан. — Посмотрите на этого человека! Разве вы его не узнаете?

— Ей-богу, узнаю! — воскликнул Стангстадиус. — Ведь это почтеннейший Юхан, бывший мажордом барона Вальдемора. Вот занятная встреча, а? Ну, не велика потеря! Он в темнице во всем сознался: ведь это он убил когда-то бедного барона Адельстана… кстати… да, вашего отца, дорогой Христиан! Этот Юхан в свое время был рудокопом в Фалуне и уже тогда слыл за негодяя. Видимо, ему удалось удрать из тюрьмы; но, стало быть, ему на роду написана смерть от веревки!

И Стангстадиус, в восторге от собственной остроты, увлек Христиана вон из шахты, а рудокопы, бросив труп в давно облюбованное ими «in pace»[101] в самом отдаленном забое, преспокойно занялись починкой бадьи.

Христиан поспешил к себе, в скромное жилище, которое нанимал в деревне, чтобы переодеться. Там его ждало письмо от Гёфле:

«Все спасено! — писал он. — Король действительно добр, как я и говорил, но вовсе не слабоволен, как я думал. Это такой молодец, что… Но не в этом суть. Приезжайте немедленно! Будьте в Вальдемора двенадцатого числа; там один из моих друзей сообщит вам приятное известие. До скорой встречи, дорогой барон!»

Христиан ничего не сказал об этом письме своим друзьям, ожидавшим его к ужину у пастора Ророса, гостеприимно и сердечно предоставившего свой дом в распоряжение пастора из поместья Вальдемора и его друзей. На несколько мгновений Христиану удалось остаться наедине с Маргаритой и ее гувернанткой. Он держался смелее, чем раньше, и решился заговорить о любви. Мадемуазель Потен хотела помешать ему, но Маргарита, в свою очередь, остановила ее.

— Христиан, — сказала она, — я еще недостаточно знаю, что такое любовь, и не понимаю, какую разницу вы видите между этим чувством и тем, что я испытываю к вам. Знаю одно, что я вас уважаю и ценю, и если когда-нибудь обрету свободу, а вы к тому времени еще сохраните свою, я разделю вашу участь, какова бы она ни была. Я немало потрудилась с тех пор, как мы расстались; теперь я сумею давать уроки или вести чьи-нибудь бумаги, подобно другим неимущим девушкам, живущим своим трудом и не видящим в этом ничего зазорного: возьмите, к примеру, мадемуазель Потен де Жервиль, девицу из знатной семьи, вынужденную жить за счет собственных способностей и не только не потерявшую, а еще выигравшую от этого в глазах поистине благородных людей: доказательство тому, — добавила она, нежно и лукаво взглянув на свою гувернантку, — ее тайная помолвка с майором Ларсоном; она только и дожидается моей свадьбы, чтобы отпраздновать спою.

Мадемуазель Потен было нечего возразить Маргарите. Она сердилась на Христиана за то, что тот все еще добивался любви молодой графини, хотя дело его было окончательно проиграно; еще более рассердилась она, увидев, что он присоединился к их маленькому каравану, чтобы вместе с ними переправиться через горную цепь и вернуться в Швецию через Идру и Блокдаль.

На следующий день, 12 июня 1772 года, Христиан увидел на горной тропе идущего к нему навстречу друга, о котором писал ему Гёфле: то был не кто иной, как сам Гёфле в сопровождении майора Ларсона.

Друзья обнялись, опьяненные радостью свидания, обменялись дружескими словами и отправились обедать в хижину даннемана, разукрашенную гирляндами диких горных цветов. Карин встречала их на пороге, еще смутно понимая, что происходит, и с трудом привыкая к мысли, что красивый молодой ярл и есть «дитя озера».

Обед был сервирован на открытом воздухе, под лиственным сводом беседки, откуда открывался величественный вид на горы, некогда пленивший Христиана в морозный Зимний день своей суровой и печальной красотой. Лето в горах недолговечно, но оно великолепно. Зелень сверкала не менее ослепительно, чем снег, а растения цвели столь буйно, что Христиану казалось, будто он перенесся в совсем иную местность и даже в иную страну.

Все оставались в горах до шести часов вечера. На сей раз гости уже не охотились на медведя, а сентиментально собирали цветочки на берегах быстротекущих потоков, прислушиваясь к нежному шепоту и гулким раскатам этих бесчисленных голосов, спешивших, казалось, спеть все свои песни и вволю насладиться жизнью, пока зима снова не закует их во льды и эльфы поздней осени не превратят их в хрусталь.

Христиан чувствовал себя очень счастливым, но все же ему не терпелось поскорей увидеть Стенсона; однако Гёфле настаивал на том, чтобы тронуться в путь, когда спадет жара. Солнце в это время года садилось только после десяти часов вечера, а три часа спустя вставало снова, и краткие звездные сумерки не пускали ночную мглу на летний небосклон.

Адвокат приготовил Христиану сюрприз. Едва повеяло вечерней прохладой, подкатила повозка со стариком Стенсоном, сияющим, помолодевшим и почти избавившимся от глухоты — то ли благодаря летнему теплу, то ли от возвращенной ему радости и веры в жизнь. Он привез решение комитета риксдага, признавшего права Христиана, а также письмо от графини Эльведы, негласно позволявшей Гёфле отдать руку ее племянницы новому барону Вальдемора.

Возвращаясь в замок вместе со своим «дядюшкой» Гёфле и глядя счастливыми глазами на экипажи милых своих друзей, один за другим следовавшие по извилинам живописной дороги, Христиан почувствовал, как его охватывает, несмотря на радость, глубокая меланхолия.

— Я слишком счастлив, — сказал он адвокату, — мне хотелось бы умереть сейчас. Боюсь, как бы жизнь, которая открывается передо мной, не оказалась помехой простому и чистому счастью, являвшемуся мне в мечтах.

— Вполне возможно, друг мой, — ответил Гёфле. — Ведь только романы кончаются вечной фразой: «Они жили долго и счастливо». Участие в жизни общества, весьма буркой в наши дни, в особенности в высших его слоях, куда вы вступаете, принесет вам немало огорчений. Мы стоим, несомненно, на пороге каких-то удивительных событий. Я почувствовал как бы предвестие этого во время моей последней аудиенции у короля. На этот раз он показался мне одновременно и великим и грозным. Полагаю, что он готовит некий взрыв, который многих людей поставит на свое место; но захочет ли и сможет ли он удержать их на этих местах? Может ли создать что-либо прочное революция, опережающая ход времени и человеческой мысли?

— Не всегда, — ответил Христиан, — но она всегда остается вехой в истории; пусть даже она в дальнейшем и потерпит неудачу, какой-то прогресс будет все же достигнут.

— Стало быть, вы и впрямь встанете за короля против Сената?

— Безусловно.

— Видите, значит, вы в помыслах своих вовсе не бежите бури, а ищете ее. Ну, что ж, таков инстинкт молодости и роковой удел человеческого ума! Что касается меня, я приветствую все, что избавит нас от влияния России и Англии… Но как же, черт возьми, вы собираетесь принять участие в государственной деятельности, если откажетесь принять веру своей страны? Нет, нет, молчите; позже вы сами поймете, что подскажет вам совесть и чего потребует от вас долг отца и гражданина.

— Долг отца! — воскликнул Христиан. — Ах, господин Гёфле, вот в чем мое счастье, я это чувствую! Боже мой! Как я буду любить детей, которых мне подарит эта честная, смелая девушка, передав им не только свою прелесть и красоту, но и свойственные ей бескорыстие и искренность!

— Да, да, Христиан, вы найдете счастье в кругу семьи. Вы заслужили его своими заботами о несчастной Софии Гоффреди. Вы построите жизнь свою на шведский лад, у себя на земле, в полном благополучии, на лоне величавой и суровой северной природы. Вы осчастливите всех, кого ваш предшественник разорил и обидел. Наука и искусство будут процветать возле вас. Вы сами займетесь воспитанием своих детей. С самого рождения эти плутишки будут окружены любовью и заботой; они будут расти вместе с детьми Осмунда и Осборна. А я собираюсь возможно дольше не расставаться со своей работой, оттого что стану чересчур болтливым и раздражительным, если брошу судебную деятельность; но каждый год буду проводить отпуск у вас. Мы с вами будем наперебой баловать старика Стена и бедняжку Карин; мы будем строить воздушные замки в области политики, мечтая о безоблачном союзе с Францией и объединении всей Скандинавии для противодействия честолюбивым замыслам России. А по вечерам мы возьмемся за burattini и станем развлекать нашу милую детвору, собравшуюся в замке, кукольными спектаклями, где я надеюсь помериться силами с прославленным Христианом Вальдо, оставившим по себе столь чудесную, веселую память!