Человек меняет кожу - Бруно Ясенский

– Мог или не мог – это уже разберутся!

– Зачем неумные слова говоришь? Если начнут разбираться и откопают, что у Исы бумаги не в порядке, – кто за это отвечать будет? Ты будешь отвечать! А если у Исы найдут расписку, что ты у него деньги брал, и высчитают, что это было накануне ревизии, – как ты думаешь, хорошо это будет?

– А мне уже всё равно, за что под суд идти: за дело с Исой или за расхищение хлеба. Мне терять нечего.

– Как это умный человек может говорить такие глупости! Разве из каждого положения, если подумать, не найдётся выход? Ты только скажи себе раз и навсегда, что Иса тут ни при чём и запутывать его в это дело не надо.

– Что это ты так за Ису беспокоишься? Что он тебе, брат или сват?

– Я не за Ису, а за тебя беспокоюсь, – как бы для тебя хуже не вышло.

– Если Иса ни при чём, тогда кто?

– Вот это другой вопрос. Я думаю так: дехкане недовольны, что хлеб надо сдавать в район. Несколько человек взяли и сговорились: пока хлеб не отвезли, давай ночью возьмём его и спрячем.

– Я сейчас созову общее собрание.

– А это зачем? Чтобы раструбить на весь район? Кишлак ничего не знает. Из всего правления знаю только я, Иса да Ниаз. Мы, когда спохватились, что хлеба нет, решили не разглашать, допытаться сначала – кто.

– Ну?

– Я думаю, тут не без Юсуфа.

– Это дело ты брось! Юсуф хлеба красть не будет.

– В общем, мы тут кое на кого думаем. Надо к ним пойти и поговорить. Они вернут.

– Давай пойдём.

– Подожди, тебе ходить не надо. Ты – человек в кишлаке пришлый, тебя не послушают. Пойду я с Ниазом. А ты пока подожди и шума не подымай. Нашумишь, хуже будет – не вернут. Делай вид, будто ни о чём не знаешь. Твоё дело, чтобы хлеб был в амбаре, а как он туда попадёт, – тебя не касается.

– Ну, иди, старик, – сказал уже мягко Давляг. – Выручай. Меня посадят, и вам плохо будет. Ты на меня не сердись, что я тебя немножко того… Сам понимаешь…

Ночью Шохобдин вернулся с обхода и устало опустился на палас.

– Ну, как? Вернули? – кинулся к нему Давлят.

– Вернули. Сорок мешков.

– Как сорок? Это ведь даже не половина?

– Нет, это как раз половина.

– А что мне от этого, легче?

– Лучше половина, чем ничего.

– Ты, старик, дураком не прикидывайся! Где остальной хлеб?

– Скажи спасибо, что столько собрали. Весь день на ногах намаялись. У меня язык распух от уговоров.

– Я тебя спрашиваю, где остальной хлеб?

– А я откуда знаю? Больше, говорят, не брали.

– Что ж ты, старик, меня погубить хочешь?

– Без меня и без Ниаза тебе бы и этих сорока мешков не вернуть, а ты, вместо того, чтобы поблагодарить, ещё недоволен.

– Мне что половину сдавать, что ничего. Завтра поеду в район и доложу обо всём. Приедут с милицией, не бойся, разыщут всё, до одного зёрнышка.

– Ничего не разыщут. Если я с Ниазом не нашёл, никто не найдёт. Мы тут каждую дыру знаем. Уедут ни с чем. А тебя заберут. Спросят: где был председатель, когда хлеб колхозный расхищали? Что им скажешь?

– Сдам половину, всё равно заберут – и меня, и Ису, и ещё кое-кого. Что я им скажу? Куда остальной хлеб девался? Знают, что урожай был хороший.

– Разные несчастия бывают. Мало ли злых людей на свете? В прошлом году в колхозе «Гулистан» злые люди облили бензином весь хлеб и подожгли. Все сгорело.

– У нас ничего не горело. Все знают.

– Не горело, может ещё загореться.

– Что-о?

– Говорю, всегда так бывает: не горит, не горит, а потом вдруг загорается. Всё во власти всевышнего.

– Ты меня что, на поджог уговариваешь?

– Боже упаси! Кто это сказал? Я только говорю: раз всё равно хлебу пропадать и тебе отчитываться в расхищении, – лучше бы уж было, если б хлеб сгорел. Тогда ни председатель не виноват, ни кладовщик не виноват. Несчастье в каждом колхозе может случиться.

– Что ты мне сказки рассказываешь!

– Вот, скажем, перетащили мы сегодня с Ниазом в амбар сорок мешков, а они возьми да ночью загорись. Если заметить огонь вовремя, мешков тридцать всегда можно спасти. А кто бы тогда мог знать, сколько сгорело: был ли в амбаре весь хлеб, или не весь? Никто бы не мог знать. Район был бы рад, что хоть столько спасли. Разве человек застрахован от пожара? Сдали б мы по осени хлопок, полную норму, и не было бы на наш колхоз никакого поклёпа.

– Ты меня, старик, не накручивай! Я поджигать не пойду!

– Разве я тебя посылаю поджигать? Так просто говорю… И забот бы не было никаких, и район был бы доволен. Правду говорю?

– Может быть. Только хлеб сам не загорается.

– Почему сам? Злые люди всегда найдутся… Ну, я устал, пойду спать. Если что, ты не спи: время такое – завтра хлеб в район везти надо. А потом, случится что-нибудь, кто в ответе? Председатель.

…Утром милиция, вызванная срочно в колхоз «Красный Октябрь», констатировала поджог колхозного амбара. Благодаря отчаянной отваге председателя, несколько раз кидавшегося в пламя, удалось спасти всего тридцать два мешка. Во время допроса дехкан выяснилось, что двое – Мелик Абдукадыров и Ниаз Хасанов – видели ночью крутившегося около амбара Юсуфа. При обыске в доме Юсуфа милиция обнаружила в яме под дувалом спрятанный бидон из-под горючего. От бидона пахло ещё бензином. Давлят, допрашиваемый следователем, категорически отверг возможность поджога Юсуфом. Однако все улики говорили другое.

Когда следствие закончилось и Юсуфа увели милиционеры, Давляту сделалось дурно. Спасая зерно, он получил сильные ожоги и с момента пожара держался на ногах. Следователь обещал прислать самоотверженному председателю врача и хлопотать о награждении премией.

К концу месяца в Курган-Тепа судили поджигателя Юсуфа. Принимая во внимание его бедняцкое происхождение, суд приговорил Юсуфа к четырём годам.

…Зима в этом году выдалась снежная, ледяная. Благочестивые люди говорили, что так уже теперь будет всегда, пока большевикам не придёт каюк. Бог не хочет допустить осуществления их помыслов: отвести все поля под хлопок, – и холодом, дождём и градом изничтожит его семена. Посевной клин хлопка, по плановым заданиям, должен был в этом году увеличиться почти вдвое.

Шохобдин не уставал доказывать дехканам пагубность такого мероприятия. Работа подвигалась туго. Дехкане, охотно поддакивавшие нареканиям на невыгодность хлопка и нехватку промтоваров, сматывали удочки при одном звуке имени Ибрагима. Ибрагим торопил, слал гонца за гонцом. Гонцы говорили, что откладывать выступление дольше нельзя, – ещё год, и расползётся всё басмаческое войско. Много курбашей разбрелось уже по горам и занялось мелким грабежом. Большая держава, финансировавшая эти годы Ибрагима, заявила, что больше не даст ни гроша, если весной Ибрагим не переправится на советскую территорию. Получив в сотый раз стереотипный рапорт: «Ещё не готово», – Ибрагим пришёл в ярость. Он велел передать ишану Халику и другим, что, если до сих пор ничего не готово, – тем хуже для них. Было время подготовить. Достаточно долго его водили за нос. Этой весной, так или иначе, он перейдёт Пяндж.

Известие о переходе Ибрагима, хотя предупреждал он о нём с осени, всё же пришло неожиданно. В день, назначенный Шохобдином для выступления сколоченного им отряда, большинство заговорщиков просто не явилось. Пришла уже весть о разгроме главных банд Ибрагима и о сдаче его виднейших курбашей. Выступить с пятью джигитами не имело никакого смысла. Шохобдин закопал вырытую из ямы винтовку и решил ждать.

Наплывали слухи о возникновении новых отрядов краснопалочников. Дехкане окрестных кишлаков шли облавами в горы вылавливать басмачей. Давлят, не посвящённый в воинственные замыслы тестя, организовал в колхозе краснопалочную дружину. Видя неудачу ибрагимовой затеи и предусмотрительно думая о будущем, пошёл в краснопалочники и Шохобдин. Воевать, впрочем, ему не пришлось. Вскоре грянула весть о поимке самого Ибрагима, настигнутого у переправы через Кафирниган краснопалочниками Каса-Булатского района. Песенка Ибрагима была спета. Деморализованные джигиты пачками сдавались в плен, вручая победителям, вместо шпаг, новенькие английские винтовки.

Ишан Халик, он же Иса Ходжияров, исчез из кишлака при первом известии о приходе Ибрагима. Долгое время Шохобдин не имел от него никаких вестей, думал уже, что ишан погиб или ушёл обратно в Афганистан. Вернулся Иса уже после поимки Ибрагима. Говорил, что служил проводником в доброотряде и басмачи ранили его в ногу. Рану свою старательно скрывал и предпочитал никуда не показываться, пока Шохобдин через Давлята не выхлопотал для него в районе грамоты краснопалочника. Вылечив ногу, Иса определился на работу на строительство. Зачем это понадобилось ишану, Шохобдин никак не мог понять, но не считал нужным проявлять в этом вопросе любопытства.

Из соседних кишлаков доходили тревожные слухи. Арестованные курбаши, очевидно, разболтали о своих местных связях. Каждый день приносил известие об аресте того или иного почтенного бая. То в том, то в другом кишлаке неожиданно появлялись аскеры из ГПУ и уводили с собой сподвижников Ибрагима. Шохобдин в это тревожное время исхудал и постарел. Обрывая разговор, он часто оглядывался на прорез двери: ему мерещились зелёные фуражки, но это была лишь листва растущего перед домом ореха. Только поздно осенью, вместе с желтизной листьев на деревьях, вернулось к Шохобдину прежнее спокойствие.