Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

Это приостановило несколько словоохотливость преосвященного, и речь пошла о другом – о случае, по которому я ехал на этот раз через Полоцк; рассказав вкратце о происшествии, я прибавил:

– Вот, ваше преосвященство, мое правило: на этого рода дела я никогда не пускаюсь иначе, как испрося прежде помощи и благословения Божия, и на этот раз, в минуту выезда моего, я отслужил молебен угоднику Божию святому Митрофану, образ которого, присланный мне в Симбирск от преосвященного Антония,[526] я всегда вожу с собой во всех моих странствованиях.

– А! Антоний и вам прислал образ, – отвечал Смарагд. – О, он очень хорошо свои дела обрабатывает, и явление мощей Митрофания в Воронеже много ему пособило!

Объяснив хорошенько эти выражения, можно ли было называть Смарагда искренним и прямым ратоборцем за веру?

Едва я возвратился на квартиру, доложили мне о приезде Смарагда; он явился ко мне, сопровождаемый всеми членами полоцкой духовной консистории; просидел у меня с полчаса, и, когда стал со мною прощаться, архимандрит Паисий[527] пошептал ему что-то на ухо.

– Да, вот, ваше превосходительство, у меня до вас убедительнейшая просьба: поживя с нами, вы увидите, как здесь действуют католики-поляки. Здесь, в остроге, содержится один православный крестьянин, перешедший из униатов. По злости на него взвели какую-то клевету, но только могу уверить вас, единственно за то, что он присоединился к православной церкви. Следствие о нем производили католики, судили они же и теперь его приговорили к наказанию публично плетьми.

– Чего же вы желаете, преосвященнейший? – спросил я.

– Ради Бога, приостановите это наказание и пересмотрите сами вновь дело, ваше превосходительство; уверяю вас совестью моею, что вы сами найдете, что он должен страдать без вины.

– Ваше преосвященство смотрите на это не так, как человек светский, но мы имеем строгие наказы и правила. Ежели приговор утвержден, наказание должно быть выполнено скоро и безотлагательно.

– Генерал-губернатор, однако же, имеет право даже и после наказания пересмотреть дело.

– Все, что я могу сделать, единственно из уважения к особе вашей, приказать полицеймейстеру на неделю приостановить наказание, и это делаю я с личной моей ответственностью и несогласно с моими правами. Напишу сегодня или завтра к Дьякову, пусть он побранит меня, но ежели несчастный невинен, охотно перенесу это, а сам я дела пересматривать не могу.

– Ну, я вижу, что и тут делать нечего, – отвечал Смарагд и вовсе не писал ничего по моему совету.

В этот же день я отдал визит директору Полоцкого кадетского корпуса генерал-майору Хвощинскому,[528] о действиях которого по управлению корпусом слышал следующее суждение: «Это не отец воспитанников, а нежная мать им всем». Летом, осмотря корпус по приглашению батальонного командира Базилевского[529] (Хвощинский был в отлучке), я с восхищением вышел из заведения.

На другой день я ночевал в Себеже. Ни Полоцка, ни Себежа по части управления на этот раз я осмотреть не имел времени, но в Полоцке еще познакомился с одним полковником, военно-уездным начальником, полковником Агатоновым.

Что такое военно-уездный начальник? Звание это через три года по выходе моем в отставку как не приносящее пользы, по представлению виленского военного (генерал) губернатора Ф. Мирковича,[530] повсюду упразднено.

В 1833 г., по окончании польской революции,[531] согласно с предположением князя Хованского в губерниях виленского и витебского генерал-губернаторств учреждена эта должность собственно и прямо для наблюдения наиболее за помещиками этого края. В инструкции, нарочно для них составленной, сказано, что они никому другому не подчиняются, как местному губернатору, и только с ним имеют, как настоящие его подручники, свои сношения, но начальник губернии имеет право, однако же, в одних экстренных случаях употреблять их и для производства следствия.

По Витебской губернии я нашел четырех военно-уездных начальников. В Витебске – полковник Левенштерн, который там вовсе или почти вовсе ничего не делал, ибо был под рукой; то же почти можно сказать и о подполковнике Брыкнере, пребывавшем в Невеле; оба они лютеранского исповедания; но зато двое, жившие в Динабурге, полковник Макаров и в Полоцке – полковник Агатонов, действовали непрестанно, но только вовсе не по распоряжениям начальника губернии, а они же поставили себе за правило миновать сего последнего и переписку свою вели прямо с генерал-губернатором. Один то и дело хлопотал о раскольниках, а другой – о присоединенных в православие униатах, и последний очень часто и наиболее делал это по прямым и личным сношениям со Смарагдом.

Я начал с того, что предписал всем четырем ничего без ведома моего не делать, от посторонних лиц требований никаких не принимать, без предварения меня, а ежели получат и от генерал-губернатора какое предписание и в оном не будет сказано, именно чтобы миновать меня, то доносить мне, так же как и генерал-губернатору, что кому предписано и как выполнено. Вот и тут по делам я уже был знаком с Агатоновым прежде, ибо его подпись рябила в глазах моих, и я нашел его не только в действиях, но даже и лицом похожим на моего чиновника Яганова; я уверен, что он невзлюбил меня по свидании, несмотря на то, что я принял его весьма приветливо и стараясь лично обласкать.

Во время проезда моего до Яновольской волости я подробно осматривал почтовые станции; почти везде лошадей находил в дурном виде и содержании и на каждой станции бранил смотрителей. Перед Себежем на станции (?) у подъезда встретил меня дворянин с двумя крестами в петлице. Я спросил, кто он. Он отвечал:

– Городецкий предводитель Ульяновский,[532] – и просил извинения, что по нечаянной со мной встрече я вижу его без мундира.

– Зачем же вы здесь и как вы сюда попали? – спросил я его.

– За отсутствием брата моего, помещика Себежского уезда, я заведываю его имением Долосцы, – сказал Ульяновский, – крестьяне этого имения, бывшие униаты, присоединены к православию; священник села, где дом моего брата, донес архиерею, что крестьяне уклоняются от исповеди у него. Полоцкая консистория требовала поименно некоторых выслать в Себеж к благочинному для увещания; староста имения доносил мне несколько раз, что крестьяне были отправляемы, но или благочинного не заставали дома, или тот выгонял их от себя, говоря, что он не имеет предписания о них. Между тем земская полиция то и дело требует с подпиской выслать крестьян. Вот я и решил сам их отвести в Себеж.

– А далеко ли вы живете? – спросил я.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});