Белые пешки - Екатерина Звонцова

твоем, – отозвался Принц. – Ты не любил ее и никого не любишь, раз дал этому случиться…

Барон покачал головой.

– Ты не знаешь меня. Я так люблю свою дочь, и она так нуждалась в ласковой мачехе, а я бы так хотел иметь еще сына…

Казалось, он искренне скорбит, но Принцу было все равно. И он сказал:

– То, что не может быть вашим, не обязательно швырять в огонь.

И то была дерзость, всколыхнувшая зависть. О, сколько женщин в этой толпе мечтали о роли даже не жены, а хотя бы любовницы барона. О, сколько оборванных детей мечтали быть его детьми!

– Пропади пропадом, маленький ублюдок! – завопил кто-то, и вдруг, остервенелые, все бросились на мальчика, обступили, стали бить по голове и ребрам. Барона, попытавшегося было вступиться, оттеснили, толпа скрыла его, мольба «Перестаньте!» стихла, а Принц все шептал:

– Проклинаю… проклинаю…

– Выродок! – отвечали ему.

– Ведьменыш! – кричали, ломая хребет.

– И его в костер! – голосили, хватая под руки. – В костер, пока горит!

– Нет, нет, не жгите Принца! – придумали мальчишки, бывшие его друзья. – Туда, туда! – и показали пальцами.

А был на площади старый, давно заброшенный колодец.

– Принца – в колодец! Принца – в колодец! – закричали мальчишки пуще прежнего.

Избитого Принца бросили на дно и завалили камнями. Вытирая кровь с рук, ушли в храм молиться, лишь бы только злое детское проклятье не коснулось их. Один барон остался на площади – подбежал к колодцу, склонился, вгляделся в темную глубину, позвал безнадежно:

– Малыш…

Ветер шепнул ему: «Я вернусь черной карой, беги, пока можешь, на тебя я обижен сильнее, чем на прочих». Но барон не побежал. Ведь он верил, что ни в чем не виновен. Что он, маленький человечек, пусть с золотом в подземельях, отрядом рыцарей и большим замком, против гнева целого города, против Святой Инквизиции, против слишком гордого сердца беднячки и ее сына?

А вскоре началась чума. Она, уродливый смердящий скелет, была тогда частой гостьей во всяком уголке. Пылала она сильнее инквизиторского костра и вскоре никого не оставила, кроме барона и его маленькой дочери. Девочка была им бесконечно любима, тут он не соврал. Давно умерла ее мать, и несколько лет барон не женился, все надеясь однажды привести в замок прекрасную и добрую знахарку Милли. А вместо этого остался единственным живым взрослым в городе мертвецов.

Но однажды, когда он целовал дочь на ночь, она взяла его за руку и шепнула:

– Отец, город оживает, да?

– С чего ты решила? – удивился он.

– Я сегодня видела здесь, на площади неподалеку, мальчика. И вчера видела, мы с ним играли.

– Мальчика? – удивился барон и покачал головой. – Нет, милая, последнее дитя тут умерло два дня назад. Откуда взялся твой мальчик?

Дочь ответила смущенно:

– Из колодца вылез. Такой красивый… как принц!

Вот тогда-то барон испугался наконец и вспомнил тот шепот ветерка. Сначала хотел броситься к заваленному колодцу и просить прощения или пощады, потом все-таки не решился – и просто бежал из города, с дочерью вместе. Надеялся так избежать обиды и злости мертвого Принца. Да только месть его оказалась страшнее.

В каждый город, куда приезжал бедный барон, он нес чуму. В каждом городе умирали сотни и тысячи, и след этот тянулся за мужчиной и девочкой черным склизким шлейфом. Наконец барон добрался до последнего города своей страны, затворился там в крошечной часовенке, слывшей чудотворным местом, и молился, молился, молился о своем прощении да об упокоении Принца. Горько сожалел, что не помог, не вступился, не сделал ничего, пока мог еще сражаться с живыми, а не с мертвецом. Поздно.

– Папа! – закричали далеко-далеко.

Пока молился он, его дочь загрызли полчища крыс, что вылезли из церковных подземелий. Только косточки оставили.

Такая сказочка, и наверное, какого-нибудь психолога она бы напугала. А мне нравится – например, тем, что там есть ребенок и что он, пока еще счастливый и живой, такой же непоседа, как Линка. Лина, кстати, любит мои истории, хотя маловата для них. Но мне кажется, сейчас растет уже другое поколение, у которого все в головах происходит быстрее, чем у нас. И не стоит так переживать, когда они тянут руки к взрослым книгам и задают взрослые вопросы. Лине скоро девять. И я совсем не ругалась, увидев у нее «Сказки заблудших душ», а вот мама в ужас пришла, велела немедленно вернуть на полку «этот мрачный кошмар».

Наверное… пора сказать об этом? Ведь она вообще считает, что друзья не очень хорошо на меня повлияли, раз я написала такое. Но половину от гонорара, которую я решила вложить в новый кухонный гарнитур, взяла, поблагодарила, сказала издаваться еще. Сейчас тяжело из-за этого, она часто спрашивает, сочинила ли я что-нибудь, дала ли редактору, не забыли ли меня. Мне не объяснить ей, что без Макса не получается. Она сразу заявит, что на других людях свет клином не сошелся. Это ее любимые слова – свет, по ее мнению, не сошелся клином вообще ни на чем, что не переводится в рубли.

Иногда от этого грустно. А иногда я ее понимаю. Мама всю жизнь мечтала перебраться в Москву, сама нам все это организовала: папа инертный, ему все равно, где работать, водители нужны везде. И вот она нашла, как получше разменять и перепродать нашу квартиру, выбила долю наследства от тетки, продала почти всю мебель… и мы поехали. И не куда попало: хороший район, почти центр. Это тоже мамина мечта, точнее что-то вроде шапки сливок на клубничном муссе мечты. И есть ее она хотела большой ложкой. Так и получилось, правда, на ложку хватило только пластмассовую, и я ее ненавижу.

Ложку. Не маму, конечно же.

– Ась, а ты уже купила новогодние подарки друзьям?..

Собираясь в ночную смену, мама крутилась перед зеркалом и примеряла серый берет – сдвигала то вправо, то влево, склоняла голову, поднимала брови, зачем-то дула щеки. Худенькая и угловатая, в сером же платье и черных шерстяных колготках, она почему-то напоминала Асе галчонка. Того самого, из Простоквашино, как же его звали?..

– Ну… – Ася, как всегда, смутилась. – Вот сейчас придут отчисления за книгу – и буду думать, что купить. Времени-то еще много.

– А много ждешь денег-то? – Мама передвинула берет еще раз, на